Камероны

– А он побил тебя, Уоррик. Наколол, – произнес другой молодой голос, очень похожий на голос лорда Файфа. И Гиллон решил, что это его сын.

– Язык у тебя неплохо. подвешен, – заметил лорд Файф.

– Этому учатся на шахте, сэр. Обмен любезностями.

– Там учатся не только этому, – заметил граф, но Гиллон не понял, что он хотел сказать.

– Ты говоришь не по-шотландски, – сказал молодой голос. – Почему ты говоришь не по-шотландски? А я обещал вот этому молодому человеку немножко настоящей шотландской речи.

– Мне очень жаль, сэр. Я с гор.

– А как ты очутился здесь?

– Я женился на девушке из Питманго. Она привезла меня сюда, и я стал углекопом.

– Но где же вы встретились? – опросила леди Джейн.

– Она приехала и забрала меня с собой, мэм.

– Какая предприимчивая. А как ее зовут?

– Драм, мэм. Маргарет Драм.

Леди Джейн пожала плечами. Эта фамилия ничего ей не говорила. Двести лет люди служили ее семье, а она даже фамилии их не слыхала. Том Драм очень бы обиделся, если бы узнал об этом. Графу подали карточку, и он принялся ее изучать. А Гиллон стоял и думал, не слишком ли это будет нахально, если он отхлебнет чаю. Он все-таки отхлебнул – такого чая он еще никогда не пил.

– Гиллон Форбс Камерон, – прочел граф. – Красивое имя для углекопа.

Это было произнесено с такой издевкой, что Гиллон даже испугался. Он опустил чашечку с чаем и встал, как солдат, навытяжку.

– Одна из моих бабушек была из Форбсов, – сказал лорд Файф. – Ты это знал?

– Нет, сэр.

– Иными словами, можно сказать, что мы в некоторой степени родственники. Можно сказать, одних кровей.

– В некоторой степени да, сэр. Только на разных уровнях.

– Одних кровей. Из одного клана. А какая первая заповедь членов клана, Камерон? – быстро спросил он.

Ответа на это у Гиллона не было.

– Чего прежде всего ждет один член клана от другого? Ты знаешь ответ, Камерон. Ну-ка, поднатужься.

Гиллон почувствовал, что краснеет – не слишком сильно, но все же краснеет. А все в зале смотрели на него. Если бы только они не смотрели.

– Помогать друг другу в трудные времена, сэр?

– Ты мне не задавай вопросов. Отвечай.

– Наверно, преданность.

Граф сделал движение, словно хотел встать с кресла. Гиллон подумал, не надо ли наклониться и помочь ему встать, но граф лишь выпрямился. Все ждали, что будет дальше, и смотрели на Гиллона. Так люди смотрят на рыбу в чистой воде, наблюдая, как она тычется мордой в крючок"

– Ты огорчил меня, – сказал лорд Файф. Произнес он это очень громко, и голос его эхом отдался от стен большой притихшей комнаты. У Гиллона даже внутри все задрожало. – Ты так меня огорчил, как никогда еще ни один человек не огорчал.

Гиллон застыл, не донеся чашку до блюдца, крепко держа ее в правой руке.

– Какая там преданность! – раздался крик. – Ни малейшего доверия! И ты еще являешься ко мне в таком виде, в костюме, отличающем людей преданных. Да ты права не имеешь его носить. – Последние слова были произнесены чуть не со всхлипом. – Ты бы мог прийти ко мне, к своему лейрду, как к человеку, который знает и уважает тебя, а ты отвернулся от меня и пошел к ним. – Он постучал по бумаге. – Я знаю, кто они. Я знаю, к кому ты пошел. Не пошел, а пополз. Кому ты продался.

– Я…

– Зажни глотку, когда его светлость говорит, – прикрикнул на него Брозкок.

– Ты решил вызвать меня в суд, точно простого уголовника. Прийти ко мне, как человек к человеку, ты не мог, а в Эдинбург отправился и ради денег повис на шее у чужих людей. И после этого ты являешься ко мне в костюме моего клана и рассчитываешь, что я раскошелюсь и дам тебе денег.

Гиллон смотрел себе в ноги. Чудно было видеть собственные ноги в чужих туфлях с черными язычками на этом до блеска натертом полу.

– Ты что же, считаешь меня обычным уголовником?! – Гиллон молчал. – Я тебя спрашиваю. Отвечай!

– Отвечай хозяину, – сказал Брозкок.

– Нет.

В эту минуту, все снова застучали чашками: гостей стали обносить сладкими пирогами. Гиллон поднял глаза и обнаружил, что одна из служанок подливает ему чай.

– Нет, я не буду… – Но она все-таки налила чашку до краев, и Гиллон испугался, что вот сейчас плеснет чаем на красивый пол и себе на туфли – до того дрожала у него рука. Он хотел было отпить немного, но боялся: а вдруг из-за этой дрожи он не сумеет донести чашку до рта, и потому продолжал стоять с полной до краев чашкой.

– А что ты делал на Нагорье до того, как стал работать в шахте? – спросил молодой голос. – Дистанция-то все-таки немалая.

– Я был моряком. – Пауза. – Сэр.

– Вам необязательно величать меня сэром, мистер Камерон. По летам вы годитесь мне в отцы.

Кто-то пощупал сзади его юбочку. Гиллон хотел было обернуться, но удержался.

– А она настоящая, чин по чину, – сказал голос.

– Значит, с глади морской прямиком на дно шахты. Настоящая Одиссея, не так ли? Наверное, это было ужасно.

– Что, что? – спросил Гиллон.

– Одиссея. Путешествие. Ты меня совсем не понимаешь?

– Нет, понимаю.

– А всё эти чертовы либералы.

– Но не так уж там и плохо, верно? – заметил кто-то.

– Не пикник… сэр.

– А ты думаешь, есть такие люди на белом свете, у которых жизнь – сплошной пикник? Все ведь относительно.

– Ну, а теперь серьезно – как там в шахте-то?

– Неплохо.

– Неплохо, – ироническим тоном повторил молодой человек. – Ты хочешь сказать преотвратительно. Зачем ты вообще под землю полез?

– У меня не было другого выбора. Голод чему хочешь научит, сэр.

– А вот это хорошо оказано. – И точно Гиллона тут и не было, он повторил его слова кому-то, стоявшему позади. – Запиши это, Тэдди. К твоим услугам подлинная народная мудрость.

Гиллон продолжал стоять навытяжку, держа чашечку с блюдцем, точно для осмотра.

– Я не всю жизнь был моряком. Мою семью, видите ли, согнали с фермы во время очистки земель, и вот…

– Да, как же, знаем. В холодную зимнюю пору выгнали прямо на снег. Крышу над вашей головой подожгли и выставили вас. на ветер с тремя малыми детьми, а у мамки еще было воспаление легких, и хлеб ваш скормили оленям! Правильно я говорю, да?

– Полегче, Уоррик, нельзя же так только потому, что тебе не понравился его ответ.

– Терпеть я не могу эту их ложь. Не выношу их пролетарской лжи.

В комнате вдруг все смолкло. Должно быть, подали какой-то сигнал, которого Гиллон не заметил, кто-то взмахнул рукой, и все сразу поняли, что лорд Файф желает говорить, и стук чашечек и разговоры прекратились. Все снова уставились на Гиллона.

– Преданность… – Лорд Файф изменил тон. Он теперь говорил спокойно, как человек воспитанный, беседующий с человеком невоспитанным, но все же человеком. – Не думаю, чтобы у тебя отсутствовала эта добродетель. Мне кажется, что где-то глубоко в тебе лежит пласт преданности, который еще надо разрабатывать.