Камероны

«Только не смей снова реветь, – сказал себе Сэм. – Держись». Он ногтями впился себе в ладонь, прокушенную матерью, в надежде, что боль поможет ему сдержаться.

– Ты выиграл все состязания, Сэм. Такого никогда никто не сможет сделать.

– Ага, и украл у тебя славу. По праву ты выиграл забег. Ох, ну почему?

И тут он заплакал.

– Все и дело-то в этом, Сэм. Ты должен был выиграть. Неужели ты не понимаешь? Такой уж ты. И такой уж я. Такие уж мы с тобой, Сэм. И ничего мы тут поделать не можем. Иначе ты не мог поступить.

Среди ночи их мать вошла на цыпочках в комнату.

– Ну, как он сейчас-то?

– Да он сейчас вроде спит. Доктор дал ему что-то хорошее.

– Надолго оно не поможет.

– Ага, я знаю, мать, – сказал Сэм.

А он не спал. Они никак не могли понять, когда он спит, а когда бодрствует.

– Значит, так я туда и не доберусь, да? – заметил он вдруг, когда Мэгги ушла.

– Куда, Джем?

– Куда же, ты думаешь, человече, – в Америку. Значит, так никогда ее и не увижу.

Сэм почувствовал, что снова плачет, но тихо, безмолвно, так что Джемми и не заметил.

– Это был Смертный доктор, да?

Сэм решил ничего не отвечать. Он-то думал, что Джемми знает.

– Это был он, да? – Джемми попытался приподняться на постели. – Да?

Сэм вынужден был кивнуть.

– Никогда не лги мне, Сэм.

– Нет. Больше не буду, никогда.

После этого они надолго умолкли. Сэм заснул. Он пробежал десять миль, и уже давно стояла ночь, а, как и все в Питманго, он ослаб из-за скверной еды.

– Расскажи мне про нашего папку.

Сэм даже подскочил на стуле. Он забыл, где находится. Он рассказал как мог обо всем, что произошло, – тихо, не спеша, ибо понимал, что даже звук его голоса болезненно действует на Джема. А тот лежал на спине и слушал с закрытыми глазами, потому что ему больно было смотреть на свет, но в уголках его губ играла улыбка.

– Ох, чего бы я только не дал, чтоб там быть и все это видеть. Как наш папка все выложил этому сукину сыну в лицо. Какой великий день для Питманго, а, Сэм?

– Ага, великий!

Он дал Джему еще лекарства, но действовало оно уже не так хорошо. Дыхание снова стало затрудненным, и появился хрип, которого раньше не было. Джемми все пытался прочистить горло, точно хотел что-то из него выбросить, но ничего не получалось – лишь становилось еще больнее. Сэм боялся, что начнется кашель. Ему казалось, что, если он начнется, его уже не остановишь. Но Джемми не кашлял.

– Значит, он все же туда пошел и сделал свое дело. Ты потом скажи ему, как я им горжусь, хорошо?

– Ты сам ему скажешь.

– Не могу я сказать такое отцу. Прямо в глаза.

– Ну ладно, тогда я скажу ему за тебя.

– Сэм?!

– Да, я тут.

– Я хочу, чтоб меня схоронили в ложном гробу.

– Ох, Джем… Джемми!..

– Ты знаешь, что гроб стоит столько же, сколько билет в Америку?

13

Забрезжила заря. народившийся день заявлял о себе, но это было незаметно в зале из-за дерева, затенявшего окно, и из-за того, что в поселке не осталось ни единого петуха. Все они не одну неделю тому назад попали в котел. Так что заря занималась над Питманго в полной тишине.

– Проскочил я. Говорят, это самое скверное время.

– Конечно, проскочил. Не знаю, Джем… – Сэм вдруг страшно возбудился, – …но только вид у тебя лучше. Я правду говорю. – Он кинулся к двери, чтобы позвать остальных, если они уже проснулись, взглянуть на Джема.

– Лгун. Я же говорил тебе, чтобы ты не смел мне лгать.

– Но это правда.

– У меня снова поднимается жар, дурачок. Сэм? – Он сел в постели. – Ты ведь так не оставишь дело со Спортивным полем, правда?

Сэм кивнул.

– А что ты сделаешь? Расскажи мне, что?

– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Но что-то сделаю.

– Устроишь пожар, да? Подожжешь шахту?

– Не знаю.

– Тогда, значит, взорвешь? Да? Недаром я видел, как ты откладывал в сторонку порох.

– Где это ты видел?

– Ты думаешь, такое можно скрыть от собственного брата, человече?

– А кто еще знает?

– Да разве у тебя есть еще такой брат? Такой хитрюга?

– Эндрью знает?

– Нет, он о таких вещах не думает.

– А Йэн?

– Нет. Если бы он знал, то пришел бы ко мне и продал свои знания.

– Да, это уж верно. Что нам с ним делать?

– А ничего. Все будет в порядке – выровняется, вот увидишь. Он ведь тоже Камерон. – И снова вернулся к делу.

– Так как же насчет Спортивного поля, Сэм? Ну, скажи мне. Я унесу твой секрет в могилу, человече.

Как он может так шутить? Слезы выступили на глазах Сэма. Смертный доктор неправильно сказал, подумал Сэм. Ему, Сэму, не мешало бы меньше плакать.

– Не знаю. Никогда я ничего не знаю. Скажу только, что надо сделать по-умному.

– Но ты сделаешь?

– Ага, сделаю. Сделаю ради тебя, Джем.

– Ну что ж, мне бы это было приятно. О, господи, человече, как бы мне хотелось пойти на это дело с тобой.

Лучше ему не стало. В течение дня лекарство несколько раз ненадолго помогало, а потом Джемми попросил всех членов семьи собраться у него в комнате. Джем выдержал церемониал – приберег жизненные силы, чтобы проститься с ними, и, когда они собрались, сумел сказать то, что хотел. Гиллон зашел к нему ближе к концу дня.

– Я горжусь тобой, папа.

– Ох, Джемми, это мог сделать любой, если дать ему возможность.

– Но этого еще никто не делал. Обещай мне только одно, пап: никогда не подписывай «Желтой бумаги».

– Ох, Джем!

– Пусть Энди тоже не подписывает. И вообще никто из вас.

– Никто. Никогда!

– Ты был мне хорошим отцом. Ты пытался научить меня уму-разуму, а я не научился.

– Ты знал такое, чего мы не знали.

– Не в этом дело. Я с самого начала был другим, не таким, как ты, пап. Я был непоседа. Я не мог заставить себя засесть за книги, пап. Не мог.

– Но ты же не был неучем, Джем. Правда не был.

Трудно им было вести этот разговор, но, когда знаешь, что человек умирает, по-другому и держишься.

– Нет, и ты со мной потеряешь лучшего парикмахера и лучшего сапожника на Тошманго. Кто этим будет заниматься после меня?

– Эмили, – сказал Гиллон и прикусил язык. Это было окончательным признанием: значит, они уже списали Джемми. Несколько долгих минут Гиллон сидел и стыдливо молчал, но наконец решил, что надо все-таки спросить сына, потому что он должен знать: – Это ты швырнул камнем в Брозкока?