Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

Во мне все замерло. Речь Нергаля лилась льстивой патокой, в которой я барахтался, словно муха. Чувствовал, что обессилел, что ловушка захлопнулась, что богопротивная и гнусная ложь отравой входит в кровь.

Начальник службы тайных операций наблюдал за мной с иезуитской улыбочкой.

— Что же вы, право слово, так испереживались! Если я вам что-то и предлагаю, то лишь ускорить естественный ход событий, которые и без того двигаются в обрисованном мною направлении. Такие слова, как «мораль» и «сопереживание», давно вышли из обихода, души людей высохли и покрылись пылью, в них обитают лишь пронырливые крысы стяжательства. На рынке, к вашему сведению, вот-вот появится новая компьютерная игра «Распни Христа», победители которой получат в качестве бонуса право обезглавить Иоанна Предтечу.

Если взглянуть на вещи в исторической перспективе, в появлении Интернет-Иеговы нет ничего нового, оно диктуется самой логикой развития человечества. Бог Ветхого Завета был жесток и мстителен, что диктовалось необходимостью выковать из диких племен единый народ. Иисус Нового Завета, справедливый и человечный, дал людям радостную религию любви, не сделавшую их, впрочем, лучше и добрее. За прошедшие двадцать столетий они порядочно поиздержались совестью и окончательно увязли в пороках, так что самое время их привести в чувство. Перед нами, в сущности, все тот же сброд, который Моисей гонял, словно стадо баранов, по пустыне, и наличие у них компьютеров ничего не меняет. Подписав с ними суперновый завет, нам предстоит отмыть их от скверны, даже если грязь при этом придется сдирать вместе со шкурой…

Нергаль поднялся из кресла и устало провел рукой по лицу. По залу пробежал ветерок. Пламя факелов колыхнулось, по стенам заползали огромные черные тени.

— Впрочем, я не собираюсь вас в чем-либо убеждать, — зевнул он, прикрыв рот ладонью, — своим творчеством вы уготовили себе эту роль сами! Как и всем ходом жизни. В этом смысле наша беседа не более чем формальность, не обсуждают же с подопытными крысами, хотят ли те рыскать по лабиринту в поисках выхода. Подумайте лучше о благородстве стоящей перед вами задачи. Вам предстоит явить верующим не абстрактного, взирающего на мир с безразличием бога, а своего парня, говорящего с ними на одном, пусть и убогом языке. С ним можно пошутить, а при случае и пропустить по стаканчику, он поймет и не осудит заблудшего…

Прошелся, разминая подагрические ноги, перед камином.

— Но не стоит и обольщаться, изменить гнилую человеческую сущность будет непросто! Надо быть готовым к тому, что поначалу люди станут над вами потешаться, однако постепенно привыкнут, и ваш образ войдет в круг их обыденных представлений о мире и о себе. А там уж, как водится, недалеко и до неземного обожания. Человек манипулируем и предсказуем, так было, так есть и так будет! Интернет-вероисповедание, как и любая другая религия, имеет наркотическое действие, его адепты скоро забудут о временах, когда без нового учения можно было обойтись. Тем более что их похожее на шинкованную капусту клиповое мышление неспособно удержать мысль, выраженную более чем тремя словами, максимум ста сорока символами.

Я не мог его больше слушать, я его перебил:

— И все-таки, почему я?

Нергаль вместо ответа пожал щуплыми плечами.

— Я разгильдяй по натуре, — продолжал я, подталкиваемый подступившим отчаянием, — на меня нельзя положиться! Очень скоро я сопьюсь с круга и стану алкоголиком…

Черный кардинал рассмеялся:

— Не стоит наговаривать на себя лишнего, не надо! Кто из творческих не закладывает за воротник? Да и пролетарский Горький сказал, что непьющим не доверяет… хотя и пьющим доверять ему тоже не стоило. Свой выбор я вам уже объяснил, но, если хотите, извольте! Вы ведь, Николай Александрович, не слишком высокого мнения о человечестве, правда? Убегая от него, вы пытаетесь жить в ваших полных миражей и иллюзий текстах, а они, между прочим, несут людям обман! О нет, я вас ни в чем не обвиняю, любое творчество неизбежно порождает надежды, которым не суждено сбыться…

— Но, экселенц, это всего лишь игра ума!

— Вот и продолжайте играть, кто же вам мешает! Мы только поднимем ставки…

Я готов был рухнуть перед ним на колени. Начал сползать с подушечки кресла.

— Помилуйте! Дайте мне здесь и сейчас умереть! Это же так просто, у вас не будет со мной хлопот…

— Нет, Николай Александрович, не помилую, — покачал головой Нергаль, — уход в иной мир надо заслужить! Сами же писали о миссии, с которой человек вступает в жизнь, ваша — далеко еще не выполнена. Вам ли не знать, сюжет дописанного до последней главы романа не изменить, show must go on!..

Демонстрируя своим видом, что разговор окончен, черный кардинал заложил руки за спину и углубился в полное оттенков красного пространство зала. Теперь, когда я стоял, держась за спинку кресла, он был виден мне весь. Мерцала сталь лат, обнаженный по пояс Джеймс замер у потайного хода, сложив на широкой груди руки.

Обречен! — стучало у меня в висках. Смерть еще долго не придет, а жизни уже нет.

Забыв о моем существовании, Нергаль дошел до дальней стены, вернулся, погруженный в свои мысли, к камину. Я себя не контролировал. Душа страдала, в ней царила безысходность. Было что-то еще, о чем я должен был попросить, о чем мы с Мишкой, два державших на плечах Россию атланта, говорили. Мир дышал предвкушением близкого рассвета, под ногами плавал белесый туман… из него весь в убранстве листьев выступил бульвар. С его центральной аллеи мне махала рукой хрупкая девушка.

Сердце зашлось от боли, из глаз катились слезы. Я размазал их, как в детстве, по щекам.

— Двадцать лет назад… в помутнении сознания…

Умолк, не было сил продолжать. В горле застрял комок, руки дрожали. Губы тронула жалкая, бессмысленная улыбка.

— Ну и зачем вы мне это говорите? — сломал бровь Нергаль. — Хотите свалить вину на темные силы? Не получится! Увольте, Николай Александрович, моя служба такими вещами не занимается, в этом нет никакой необходимости. Вы сами расставляете силки, в которые сами же и попадаетесь. Сами крадете, врете и прелюбодействуете, будто не собираетесь умирать. Нет и еще раз нет! И ваш случай тому пример, с той лишь разницей, что лгали и продолжаете лгать вы не кому-то, а самому себе. Говорите, в помутнении сознания?.. Красиво! Только страсть излагать мысли на бумаге — древняя отрава, она это ваше сознание и помутила. — На губах Начальника службы тайных операций появилась похожая на лезвие бритвы улыбочка. — Вы стояли перед выбором и этот выбор сделали, к чему теперь притворяться, будто не знали, что цена предательства любви неизмеримо высока…

— Нет! — крикнул я что было силы. — Нет! Ты лжешь, я не предавал!..

Бросился на Нергаля, стараясь сомкнуть на тонкой шее пальцы, но, схваченный ручищами Джеймса, уже летел, кувыркаясь, в струящемся холоде межзвездного пространства. А вслед мне в раскатах дьявольского хохота неслось:

— Время платить по счетам!

14

Статная женщина с пучком седых волос на затылке смотрела на меня, сложив на груди руки.

— Ну вы и орали!

С такой же укоризной рассматривал свою физиономию я сам, когда удалось продрать глаза и добраться до ванны. Помятая, с седой щетиной и мешками под глазами, она могла порадовать взгляд лишь погрязшего в человеконенавистничестве мизантропа. Подав мне завтрак, который лучше было назвать поздним обедом, отошла к буфету и замерла там памятником пушкинскому Командору. Считала, видно, от избытка воспитанности, что этикет обязывает ее составить гостю компанию, но к столу присесть не захотела. Оно и понятно, перегаром от меня разило, как из пивной бочки. Точно так же вела себя и моя любимая собака, когда после застолья я выводил ее гулять. Стоя рядом со мной в тесном лифте, пес как только мог отворачивался. Сам хозяин коттеджа, бросив меня на съедение домоправительнице, укатил в Москву. Умел, не в пример мне, держать удар, мог выпить ведро, после чего вкалывать весь день, как ломовая лошадь.

Сидя в длинном Мишкином халате за сервированным столом, я, должно быть, напоминал кого-то из персонажей «Мертвых душ», и хорошо, если не Плюшкина или Коробочку. Ковырял без энтузиазма вилкой в глазунье, стараясь не встречаться взглядом с хранительницей Мишаниного очага. Неизбежные в подобных случаях сумерки души показались бы праздником в сравнении с тем, что я испытывал. К муторности тяжелого похмелья добавилась вынесенная из ночного кошмара обреченность, с которой скот плетется на бойню. Но самое скверное заключалось в том, что я прекрасно помнил не только то, что говорил Нергаль, но и свои при этом мысли и ощущения. Воспоминания эти отдавались в сердце тупой болью, я чувствовал себя мухой, прижатой пальцем вивисектора к стеклу. Смотрел с животной покорностью судьбе на себя со стороны и понимал, что меня проще пристрелить, чем вернуть к жизни.