Канатоходец. Записки городского сумасшедшего

— Смотри сюда!

Я честно смотрел. Как он расставляет парами, словно детей в саду, рюмки, как наполняет первые две из недопитой бутылки водкой. Мрачный, сосредоточенный, движения выверенные. Был в состоянии это отметить, что поставил себе в заслугу. И вообще, неплохо соображал, только очень хотелось присесть, а лучше прилечь. Но с Мишкой такие фокусы не проходят, живой ты или так себе, от задуманного он не отступится. С младых ногтей мог пить, как лошадь… если, конечно, лошади поддают. Когда-то я этой его способности завидовал.

— Зачем так много? Ты кого-то ждешь?..

Дрова в камине догорели, в воздухе плавал их сладковатый запах. Растения в кадках вдоль стен казались экзотическими животными. Лицо Михаила стало тяжелым, как смертный грех, кирпичи хорошо колоть. Сколько всего вместе пережито, сколько переговорено, никогда его таким не видел. Может быть, лишь однажды, когда пили под грибком портвейн и он сказал, что его бросила любимая девушка. Дождь лил, словно из ведра, сидели на краю песочницы мокрые, как воробьи, и прикладывались по очереди к горлышку. С той поры вид портвейна вызывает у меня в желудке колики.

— Молчи и не умничай! Видишь эту бутылку?

— Н-ну!

— Не нукай и не думай, будто я не знаю, что говорю!

Я и не думал, в сложившихся обстоятельствах ожидать от меня этого было трудно. Стоял себе, придерживаясь рукой за стену, никому не мешал.

— Это не бутылка, — продолжал Мишка хмуро, — это наша с тобой страна…

— А почему не полная? — удивился я, забыв, что в начале вечера мы к ней прикладывались.

— Потому, что в прошлом веке мы потеряли сто тридцать пять миллионов душ! — Посмотрел он на меня строго, так что я сразу присмирел. — Понял или повторить?

Чего тут было не понять, для меня метафора привычное дело. Тем более что предмет для уподобления был выбран на редкость органично.

— От многие знания о России многие печали! — продолжал Михаил, беря одну из двух рюмочек. — В стране двадцать миллионов алкоголиков, давай!

Я собрался было с ним чокнуться, но он меня остановил:

— Не въезжаешь!

Едва успел промокнуть рот ладонью, как Мишаня налил с мениском по второй. Пояснил:

— Наркотики! Пятнадцать миллионов пробовали дурь, пять сидят на игле, давай!

Дали. Потянулся было к орешками, он отвел мою руку:

— Ты сюда не жрать пришел! Четверть населения нуждается в психиатрической помощи…

Дали и за психов, светлая им память! За ними по порядку шли ВИЧ-инфицированные и пять миллионов отваливших за кордон инженеров и ученых. Заключенные в тюрьмах, судейские марионетки и беспризорные дети. Страшно хотелось курить, но рюмки уже стояли волшебным образом наполненные. Хорошо хоть маленькие, а то бы давно валялся под столом.

Когда дошли до упадка культуры и коррумпированных чиновников, открылось второе дыхание.

— Слушай, Мишань, а почему бы патриарху не проклясть всех корыстолюбцев с амвона? Получилась бы епитимья с конфискацией…

Мишка поглядел на меня с сомнением:

— А еще считаешь себя культурным человеком! Библию читал? Притчу о сыне проститутки знаешь? Не кидай, мальчик, в толпу камни, можешь попасть в отца…

И хотя я не очень понимал, о чем это он, но из дружеской солидарности согласился: да, кидать не стоит! Водки в бутылке оставалось совсем на донышке, Михаил посмотрел ее на свет.

— А это, Колька, мы с тобой! Двое нас, нормальных мужиков, на всю Россию осталось! Не верь пессимистам, все не так плохо, как кажется… — скривил в попытке улыбнуться губы, — все значительно хуже! Муторно у меня на душе, старик, и паскудно, — сделал неопределенный жест рукой, — в остальном — жизнь удалась…

Разлил остававшиеся несколько капель по рюмкам, на полные не хватило. Чокнулись. Выпили. Когда с грехом пополам дотащились в обнимку до балкона, небо на востоке посветлело. Воздух был свеж и прохладен, пахло лесом. Внизу между деревьями, предвещая по-летнему жаркий день, плавали клочки тумана. Просыпались птицы, мир жил предчувствием рассвета.

Стояли бок о бок, облокотившись на широкие перила. По коже, вызывая легкую дрожь, пробегал приятный холодок, и так мне вдруг захотелось дышать полной грудью, что я вспомнил свой давешний сон. Вспомнил бескрайнее северное озеро, серую, свинцового оттенка воду и затянутое облаками, сколько хватало глаз, низкое небо. И ветер, ровный, тугой, гнавший с белыми барашками волну. Я греб на лодке к поднимавшемуся из толщи вод, сложенному из могучих бревен терему с маковками куполов и резными балюстрадами. Пристал к крошечной пристаньке, все вокруг поросло густым мхом. Поднялся по ступеням и оказался в первой из анфилады пустых, с открытыми настежь окнами комнат. Пошел по ним — никого, только незамысловатая утварь вдоль стен. Взбежал широкой лестницей на балкон и увидел раскинувшийся во все стороны простор. И так мне было радостно, столько было воздуха, что я оттолкнулся и полетел…

Мишка повернулся ко мне всем корпусом, и я увидел, что он не пьян. А если и пьян, то не от водки. Произнес ровным, как гладильная доска, голосом:

— Когда тебя призовут, не забудь, о чем мы говорили…

— Кто призовет? Куда?..

— Не валяй дурака, ты все прекрасно понимаешь! Туда, — потыкал пальцем в посветлевший над головой небосвод, — или туда, — пока-зал им же на выложенный плиткой пол. — Тут уж как свезет…

— Да ладно тебе, еще накличешь!

Он улыбнулся. Слабо, будто о чем-то жалея.

— Брось, Колька, мы взрослые люди, не стоит себя обманывать! Я ведь читал, не оставят тебя в покое, ты и сам это знаешь…

Я продолжал сопротивляться, передразнил:

— Призовут!.. Призывают к ответу…

Он положил мне на плечо руку:

— Оно и к лучшему! Подсудимому полагается последнее слово. Замолви его за всех за нас там, в сияющих высотах. От безысходности прошу, не от хорошей жизни… — И после паузы добавил: — А будет возможность, и за меня, раба Господа неразумного…

Я обнял его, прижал к груди. Прошептал:

— Просить-то чего, Мишань, чего просить?..

Он ответил одними губами, но я услышал:

— Чего ж еще, милости!

13

По словам матери, я начал говорить довольно рано. Остальное время ушло на то, чтобы научиться, когда надо, молчать. Овладел этим искусством далеко не сразу, а лишь пройдя тернистым путем проб и ошибок. Ими, как Красная площадь булыжником, он был выстлан вдоль и поперек. Но скоро выяснилось, что есть вещи и поважнее. Способность мыслить отличает человека от животного, умение процесс остановить — приближает его к небожителям. Оно оказалось мне не по силам. Суетные и назойливые, мысли преследуют меня повсюду и особенно упорствуют, когда набрасываю первый вариант романа, а проще говоря, его выдумываю. Тут голова работает, как ядерный котел, но когда-то надо еще и спать. Хотя бы для того, чтобы иногда находиться в сознании. Средство погасить цепную реакцию всего одно, оно же употреблялось русскими испокон веку для того, чтобы убежать от несправедливости и гнусностей окружающей действительности — полстакана водки залпом. Принимать зелье надо перед тем, как упасть в постель, тогда не пройдет и нескольких минут, как ты уплывешь пароходом в даль светлую, где тревогам нашего лучшего из миров тебя не достать.