Канон Смерти

От высокого двустворчатого окна им навстречу радостно понеслась женщина-птица, еще более маленькая, чем Равьен, едва ли на полголовы выше Рея. Серебристые перья и волосы, светло-голубая кожа, округлые, мягкие черты лица. И даже ткань вышитого платья, перехваченного в талии плетеным золотым поясом, выглядела мягкой. Рей с интересом вгляделся в незнакомую госпожу — он никогда прежде не видел обычных женщин. Не знал, как они думают.

От неё исходила ничем не замутнённая радость при виде Кхайнэ. Она искренне и всей душой любила приемного сына, радовалась его приходу, но дарри ощутил в этой привязанности нечто странное. Что-то такое, отчего подспудно нервничал замерший рядом Кот. Это было заметно — в мелких движениях мышц, в задавленном желании отстраниться, когда она подошла, чтобы обнять. Кхайнэ наклонился, позволяя чмокнуть себя в щеку и даже улыбнулся. Вымученно. Рей чуть не оскалился от неприятной волны чувств, окативших его.

Неужели она не понимает, что её радость и умиление чрезмерны? Что такое нарочитое проявление любви раздражает привыкшего к сдержанности мужчину? Дарри показалось, что он плавает в вязкой приторной патоке из чужого обожания, неслабо сдобренной стремлением… удержать подле себя?

Кажется, эта птица, сама не признаваясь себе, гордилась тем, что сильное свободное существо пускай и отчасти, но принадлежит ей. И не может, не рискует обидеть, потому что поводов для ссоры нет, и все-таки она — мать. Не родная, но заботилась

Такой беспомощно Рей не понимал, она его не просто злила — почти выбешивала. Ну спасибо, подобрала, вырастила, дальше-то зачем права предъявлять? Но она, похоже, желала, чтобы взрослый сын, давно уже живущий не просто сам по себе, но имеющий громадную, ни с чем не сравнимую власть, всегда оставался при ней.

И вот это промораживало до костей.

Когда женщина повернулась к нему, чтобы вполне дружелюбно поприветствовать, вскипевшая было злость уже успела спрятаться за слегка растерянным взглядом и удивлением. Именно так полагалось вести себя при встрече с безобидны разумными незнакомого вида. Себя облапать Рей не дал, отступив на шаг и предупреждающе показав клыки — чтобы поняла его точно и однозначно. Поохать — а она собиралась — тоже не дал, спросив в лоб:

— А вы кто?

Наблюдавший за этой сценой Кхайнэ плеснул мысленным смешком, а женщина растерялась.

— Меня зовут Инайя, — представилась она, по-птичьи моргнув круглыми глазами.

— Мы — Ирлерр, — благожелательно улыбнулся Равьен. — Наш народ теперь почти никому не известен — неудивительно, что ты ничего не слышал. Милая, накрывай завтрак, наши гости наверняка голодны.

Очень правильная речь. Правильные, приличествующие случаю фразы. Поведение тоже, наверное, правильное. В какой-то момент Рей готов был и впрямь растеряться от того, что видел и слышал. Это вот так выглядит пристойность? Тогда уж лучше обратно в бордель! Там хотя бы все эмоции были, может, не самыми лучшими, зато настоящими. А тут… Он покосился на Кота, присевшего на диван, и занял место подле него, испытывая непреодолимое желание прислониться к широкому плечу — воздух показался душным и спертым. Только дикий голод удерживал от того, чтобы не сбежать под каким-нибудь благовидным предлогом.

И снова когтистые пальцы легонько легли на плечо. Полегчало.

«Заче-ем?» — жалобно ткнулся дарри в разум кхаэля, надеясь на хоть какое-то прикрытие.

«Что, тяжко? — отозвался сочувствием тот. — Придется терпеть, пока не научишься закрываться и слушать только по необходимости. Большинство живет «по правилам», и ты должен научиться жить среди них».

«Но она же…»

«У нее не получится. Да к тому же, мать вкусно готовит. Они, в общем-то, неплохие. Просто обычные. И хотя бы не взрываются ненавистью ко всем, кто выбивается из их понятия правильного».

Откуда-то — видимо, с личной кухни — поплыли совершенно умопомрачительные запахи, и Рей на время потерял способность думать. Но не изумляться. Когда из воздуха по жесту Равьена перед диваном соткался полупрозрачный, но вполне материальный круглый столик, дарри только и смог, что хлопать глазами.

— Уплотненный воздух, — с легкой улыбкой пояснил пернатый.

— А как?

Все казалось, что от Равьена дует легкий прохладный ветерок, а где-то в животе наоборот, поселился тяжелый горячий шар. Даже не шар, а точка. Но подумать и спросить о том, что с ним происходит, было некогда — приходилось бороться с желанием наброситься на еду с когтями. Принесенный Инайей завтрак был весьма плотным и вкусным. Но вот Кхайнэ к еде почти не притрагивался, да и выглядел сумрачно, предпочитая отмалчиваться.

— Во-первых, мое желание, — охотно пояснил крылатый. — Во-вторых, четкий образ того, что я хочу создать. И, в-третьих, импульс нужного количества энергии в то место, где я хочу изменить структуру воздуха.

Слушая пояснения, приходилось лихорадочно вытаскивать значения незнакомых слов из мыслей самого крылатого, благо, он позволял это делать — ощущение услужливо приоткрытой двери в определенную комнату не проходило. Но при этом Рей твердо знал, что дальше, за прочную глухую стену с потайными дверями его не пустят. Речь ирлерра отличалась сложностью и насыщенностью понятий, множеством новых слов и отсутствием тех простых и часто неправильных выражений, к которым Рей успел привыкнуть за время жизни в борделе. Наоборот, Равьен вынужденно упрощал все объяснения, стараясь сделать их понятными.

Поток информации дарри усваивал быстро и скоро задумался: стоит ли дать понять, что общаться с ним, как с ребенком совершенно не нужно? Или все же лучше слегка притвориться и оставить себе прикрытие, которое позволит пользоваться умилением Инайи и снисходительностью окружающих? Птица добра, ее сочувствие и забота вполне искренни, но Рей не имел ни малейшего желания попадать под опеку и под тяжелый вал жалости, который госпожа, конечно, держала при себе, но мало ли, вдруг все это выльется «бедному ребенку» на голову?

Решил искать нечто среднее. И уж точно можно оставаться честным с Котом.

— Ты ешь, ешь, не стесняйся, — проворковала между тем ирлери. — Тебе нужно много сил, чтобы суметь вернуться к облику даэйра.

Рей в ответ на это только угрюмо зыркнул на птицу исподлобья.

— А если я не хочу называться даэйром?

Накрыло злостью. И правда, почему он должен причислять себя к тем, кто заранее отказался от него? К тем, кто за просто так называет детей выродками и выблядками, даже специальное слово для этого придумано? К тем, кто не приходит за своими детьми и никак не помогает попавшим в беду сородичам, пусть даже наполовину по крови? Если даэйры не считают его за своего, то и он имеет полное право относиться к ним так же. Ведь при желании они могли бы искать потерянных и брошенных детей, забирать их к себе. Но все говорят, что таких много — значит, их никто не ищет.

Так почему Рей должен причислять себя к народу предателей? Ладно, Айфир вроде бы, ничего с виду, но он, судя по всему, сам давно не видел соплеменников.

— Ты можешь как угодно относиться к обществу даэйров, — серьезно посмотрел на него Равьен. — Но от этого ты не перестанешь сам им быть. От сути отказаться невозможно, от этого может стать только хуже. У тебя крепкий организм сильного хищника, остановившийся в развитии из-за недостатка энергии и тяжелых условий. К тому же, те, у кого только один родитель даэйр, набирают силу медленнее. И нет никого, кто мог бы объяснить им это и научить.

— Почему никто не вмешивается? — Рей покосился на сладкие булочки, но внезапно понял, что они в него уже не влезут.

— Потому что это никому не нужно, — мрачно буркнул молчавший все это время кхаэль. — А я тоже, знаешь ли, не подписывался наставлять и переучивать целые народы. Особенно такие. Пойдем, нам еще успеть к мастеру Сихору надо, а это на целый день.

Распрощавшись с пернатыми — дарри искренне заверял хозяйку, что все было вкусно — они вернулись в гулкий простор полупустой цитадели. И кхаэль остановился в одном из пустующих светлых залов возле окна, на короткое мгновение прижался лбом к стеклу, а потом обернулся и спросил: