Капитан поневоле

– Ассар, а почему ты не веришь в Ипни?

– С чего ты взяла? – Спросил он, крепко задумавшись. Местная религия не отличалась резкой нетерпимостью, даже уважительно относилась к другим богам, признавая их силу на своей земле. Можно было и подискутировать.

– Ну, я же вижу, что для тебя это только игра. – Продолжала Гликея, держа руки над жаровней. Отсветы от углей играли на её похудевшем лице, ещё не высохшие, и распущенные волосы беспорядочными прядями ниспадали на плечи. – Ты просто ловко жонглируешь словами, нахватавшись поверхностных суждений, и ничего более. Не боишься вызвать гнев Ипни?

Саша привстал с ящика, на котором сидел, и перевернул штаны, висевшие над жаровней.

– Нет, этого я как раз совершенно не боюсь. – Ответил он спокойно. – Любой бог по определению настолько могуч, что если его оскорбляет поведение какого-то человека, то он в силах покарать его самостоятельно, без помощи ничтожных людишек. Если бы я действительно вызвал его гнев, то он давно бы втоптал меня в грязь. А раз я до сих пор жив, и довольно успешен, значит поступаю правильно.

– Может быть тебя ждёт наказание после смерти? – Спросила девушка, делая глоток из кружки.

– А этого никто не знает. Ещё ни один человек не вернулся оттуда, и не рассказал, что же на самом деле происходит после смерти. По сути, все, абсолютно все, религии, это только наши догадки о том, как устроен мир. Никто не знает, что будет потом. Просто большинство людей предпочитает в это ВЕРИТЬ. Так удобнее. К тому же, все религии дают некую надежду, что после смерти будет продолжение.

– И ты так спокойно говоришь об этом? – Удивилась Гликея, подавшись вперёд.

– Почему бы нет? Дай человеку бессмертие, и его потребность в боге резко пропадёт. Большинство тут же отринут всякие моральные ограничения, если они не будут подкреплены угрозой реального наказания в этой жизни. Отсюда напрашивается нехороший вывод, что это придумано. Людьми и для людей, чтобы было легче обуздывать их порочные натуры.

– Ты настолько не веришь в людей? Как ты вообще живёшь? Это же страшно!

– Ну, я ведь живу среди реальных людей, которые имеют в голове крепко вбитые запреты, о том, что такое хорошо, и что такое плохо. Зная эти запреты, людей легче понимать. И по большому счёту я не вижу в этом ничего плохого. Если посмотреть на заповеди любой религии, то они абсолютно правильные. И если люди будут их реально соблюдать, то мир действительно станет чище. Другое дело, что в мире нет ничего абсолютно правильного. Из любого правила всегда есть исключения. Но если часто злоупотреблять этим, то мир погрузится в хаос. Его потянет туда привлекающая многих свобода выбора, признание собственной индивидуальности. Беда вся в том, что в условиях свободы большинство людей выбирает грех, удовольствие и наслаждение… Но не в коем случае не обязанности, и не лишения. Кроме очень немногих… – Тихо закончил Саша, именно в этот момент ощутив сильнейшую тоску по Постумии. Вспомнив её высказывания о контрасте страданий и наслаждений, тьмы и света.

– Так в чём проблема? – Проникновенно спросила Гликея, буквально впившись взглядом в собеседника. – Ты же всё понимаешь, докопался до таких глубин, о которых и многие жрецы не подозревают. Если всё правильно, то одень на себя знак Ипни, и стань элоем!

Саша молчал, пытаясь справиться с воспоминаниями, и одновременно подбирая ответ для этой замечательной девушки, которая вывела его на столь откровенный разговор.

– Проблема в том, что религия пытается дать готовые ответы в упрощённой форме на все вопросы жизни. Они правильные, но поверхностные. И они отменяют потребность думать. Зачем? Если всё уже решено. Но решено это всё, как правило, много веков назад. А жизнь меняется постоянно. И ставит перед людьми всё новые вопросы по мере того, как они познают мир и себя.

Гликея замолчала, переваривая лавину информации, свалившуюся на неё из другого мира. Только она не знала об этом. Саша, чувствовал неловкость за такие откровения. Посеять в человеке сомнения и перевернуть его мир довольно легко. Гораздо труднее потом показать ему новый смысл жизни, вытащив из бездны отчаягия. Испытывая потребность что-то сделать, он снова встал, и начал переворачивать вещи над жаровней, не разбирая, свои или нет. Потрогал носки Гликеи – высохли с одной стороны, и перевернул их.

– Спасибо. – Тихо сказала она. И было непонятно, это за носки, или за ответы, потому что она продолжала молчать.

Но спустя несколько минут, произнесла:

– Ты мог бы стать жрецом.

– Ты не первая, кто мне об этом говорит. – Грустно ответил Саша, почувствовав, как его сердце снова сжимается от воспоминаний о Постумии. – Но я не смогу. Мои мысли ещё далеки от совершенства и законченности. По сути, это лишь сомнения. Ты вынудила меня высказать их тебе, – при этих словах Гликея удивлённо вскинула на него свои расширившиеся глаза, – но вряд ли они применимы для большинства людей. Да, и тебе на пользу не пойдут. Я буду плохим жрецом.

Серёга, всё это время молчавший, и не знавший куда деться от таких душещипательных разговоров, поднялся, и сказал, что пойдёт погуляет. Это могло означать что угодно, начиная от посещения гальюна, и кончая собственно прогулкой.

Они остались вдвоём, в повисшей тишине. Относительной, конечно. За дверью слышались разговоры матросов, скрипели доски обшивки, раздавались удары волн о борт и шелест пробегающей по палубе воды.

– Почему ты уступил мне свою койку? – Тихо спросила Гликея.

– Твоя же каюта заставлена ящиками? – Удивился Саша.

– Да, но я могла спать где угодно. Хоть на этой откидной койке, хоть на полу. Почему именно твоя койка?

И тут до Саши дошло. То, что он рефлекторно уступил место «даме», в этом мире могло восприниматься по-другому. «Дама», добровольно отправившаяся на флот, автоматически становилась просто матросом. Или штурманом, в данном случае. Это не значило, что она утрачивала свою половую принадлежность, но в вопросах быта становилась равна со всеми. И если к ней и могло применяться какое-то особое отношение, то в силу особых же обстоятельств. Например, если она ранена, больна, или просто именно ей нужно выспаться. Опять же, не потому, что она женщина, а потому что есть некие обстоятельства. Всё остальное автоматически перетекало в область личных взаимоотношений или симпатий. Естественно, Гликея была совершенно сбита с толку такими знаками внимания наряду с отстранённостью, которую демонстрировал Саша. И не придумала ничего лучше, чем спросить об этом в лоб. Беда вся в том, что она ему нравилась. И как человек, и как женщина. Даже не смотря на её большой нос. Но воспоминания о Постумии, оставшейся в далёкой Кинурии, и за которой он сам обещал вернуться, вставали стеной на пути возможных поползновений в этом направлении. Ситуация складывалась отвратительная. Юлить дальше, не объяснившись, было глупо, и даже подло.

Набрав в лёгкие воздуха, Саша произнёс:

– Я обещал одной женщине, что через два года вернусь за ней. Нас многое связывает, и, несмотря на то, что ты мне очень нравишься, я не могу переступить через себя.

– Потому что я некрасивая? – Вставила Гликея. В огромных глазах появились слёзы.

– Я так не считаю. – Поспешно ответил Саша.

Но она уже не слушала его, и продолжала говорить, опустив голову и непонятно к кому обращаясь:

– Мой проклятый нос. Я мелкая, худая, мышцы на мне не растут… Кому я нужна такая доходяга! Я буду плохой матерью.

Бли-и-ин! Саша был готов провалиться на месте, только бы не слышать этого самобичевания, за которым неминуемо должна последовать истерика. Во всяком случае об этом говорил его прежний опыт общения с женщинами. Надо было срочно переключить её внимание на что-то другое.

– Стоп! – Резко сказал он, поднимая открытую ладонь. – А не ты ли говорила, что не собираешься вытирать сопли детишкам? С чего это у тебя вдруг проснулись материнские инстинкты? Тяжело стало? Домой захотелось под крылышко к папеньке?