Капут

– Галеаццо – странный человек, – сказал я, – он тешит себя иллюзией, что популярен в Америке и Англии.

– Это еще что, – сказал Анфузо, – он считает себя очень популярным и в Италии!

– Si ca lui fait plaisir [438] , – сказал фон Бисмарк.

– Moi, je l’aime beaucoup [439] , – сказала Анна Мария.

– Si vous croyez que cela changera le cours de la guerre! [440] – сказал Анфузо, смешавшись и покраснев.

438

Только бы это доставляло ему удовольствие (фр.).

439

Что до меня, я его очень люблю (фр.).

440

Если вы считаете, что это изменит ход войны (фр.).

Анна Мария улыбнулась и посмотрела на Анфузо:

– Vous aussi vous l’aimez beaucoup, n’est-ce pas, Filippo? [441]

– Je l’aime beaucoup, naturellement, mais `a quoi cela sert-il? Si j’'etais sa m`ere je tremblerais pour lui [442] , – сказал Анфузо.

– Pourquoi ne tremblez-vous pas pour lui, si vous l’aimez? [443] – спрсила Анна Мария.

– Je n’ai pas le temps. Je suis trop occup'e `a trembler pour moi-m^eme [444] .

441

А вы тоже его очень любите, не так ли, Филиппо? (фр.)

442

Естественно, я его очень люблю, но при чем здесь это? Если бы я был его матушкой, я бы дрожал за него (фр.).

443

Почему же вы не дрожите за него, если любите? (фр.)

444

У меня больше нет на это времени. Меня слишком волнует дрожь за себя самого (фр.).

– Да что с вами со всеми сегодня? – сказала Лавиния. – Может, это война вас сделала такими нервными?

– Война? – переспросил Анфузо. – Какая война? Людям плевать на войну. Вы видели плакаты, развешенные по приказу Муссолини на всех стенах и заборах?

Везде висели большие трехцветные плакаты, на которых огромными буквами было написано: «Мы воюем».

– Он правильно сделал, напомнив нам об этом, – добавил Анфузо, – потому что все уже забыли о войне.

– L’'etat d’esprit du peuple italien dans cette guerre est vraiment tr`es curieux [445] , – сказал князь Отто фон Бисмарк.

445

Умонастроения итальянского народа в этой войне действительно очень любопытны (фр.).

– Я задаюсь вопросом, – сказал Анфузо, – на кого свалил бы ответственность Муссолини, если дела на войне пошли бы плохо?

– На итальянский народ, – сказал я.

– Нет, Муссолини никогда не сваливает ответственность на многие головы. Ему нужна только одна голова. Одна из тех, что словно нарочно создана для таких вещей. Он свалил бы все на Галеаццо. Если нет, то что ему тогда здесь делать, Галеаццо? Муссолини держит его только для этого. Посмотрите на его голову, разве она не для этого создана?

Все обратили взгляды на графа Чиано, на его круглую, слегка припухшую, немного крупноватую голову.

– Un peu trop grande pour son ^age [446] , – сказал Анфузо.

– Vous ^etes insupportable, Filippo [447] , – сказала Анна Мари.

– Я считал, что ты дружишь с Галеаццо, – сказал я Анфузо.

– У Галеаццо нет друзей, и они ему не нужны. Он не знает, что с ними делать. Он презирает их и обращается с ними как с лакеями, – сказал Филиппо, потом со смехом добавил: – Ему достаточно дружбы с Муссолини.

446

Немного крупновата для его возраста (фр.).

447

Вы невыносимы, Филиппо (фр.).

– Mussolini l’aime beaucoup, n’est-ce pas? [448] – сказала Жоржетт.

– Oh, oui, beaucoup! [449] – сказал Анфузо. – В феврале 1941 года во время злополучной греческой кампании Галеаццо поручил мне позвонить в Бари обсудить министерские дела. Это был очень тяжелый для Чиано момент. В то время он был подполковником, командовал эскадрильей бомбардировщиков, что базировалась на аэродроме в Палезе под Бари. Муссолини его очень раздражал, он называл его «упрямцем». В те дни у Муссолини была встреча в Бордигере с Франко и Серрано Суньером. Галеаццо в последний момент, уже стоящему с чемоданом в руках, было приказано остаться дома. Он сказал мне: «Муссолини меня ненавидит». В тот же вечер Эдда позвонила ему и сказала, что их старший сын Фабрицио тяжело заболел. Известие глубоко взволновало Галеаццо. Он расплакался, потом сказал мне: «Он ненавидит меня, ничего не поделаешь, он меня ненавидит, – затем добавил: – Он всегда не любил меня, этот человек».

448

Муссолини его очень любит, не так ли? (фр.)

449

О да, очень! (фр.)

– Не любил? – сказала, смеясь, Лавиния. – О Боже, как мужчины самонадеянны!

– Если не ошибаюсь, Галеаццо тогда чуть не подал в отставку, – сказала Джанна.

– Галеаццо никогда не уйдет добровольно, – сказал Анфузо. – Он слишком любит власть. Il couche аvec son fauteuil de ministre, comme avec une ma^itresse. Со своим министерским портфелем он ложится в постель, как с любовницей. Он дрожит от страха при мысли, что его в любой момент вышвырнут вон.

– В те дни в Бари, – сказал я, – у Галеаццо была еще одна причина бояться. Именно в те дни на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини меморандум Гиммлера против Галеаццо.

– А не был ли этот меморандум направлен скорее против Изабеллы Колонны? – сказала Анна Мария.

– Qu’en savez-vous? [450] – спросил ее Отто фон Бисмарк с легким беспокойством в голосе.

– Tout Rome en a parl'e pendant un mois [451] , – ответила Анна Мария.

– Это был очень неприятный момент для Галеаццо, – сказал Анфузо. – Даже самые близкие друзья отвернулись от него. Бласко д’Айета сказал мне по этому поводу, что, выбирая между Галеаццо и Изабеллой, он встал бы на сторону Изабеллы. Я ответил ему: «А между Гитлером и Изабеллой?» Ясно, речь не шла о том, что нужно обязательно выбирать между графом Галеаццо Чиано и княгиней Изабеллой Колонной, но люди так думают. Однажды утром Галеаццо попросил меня прийти к нему домой. Было непривычно рано, около восьми. Я застал его в ванной. Он вышел из ванны и, растираясь полотенцем, сказал мне: «Фон Риббентроп нанес мне удар в спину. За Гиммлером стоит фон Риббентроп. Кажется, в этом меморандуме просят моей головы. Если Муссолини отдаст мою голову фон Риббентропу, он покажет себя таким, каким мы все его знаем, – подлым трусом». Потом, прижимая обеими руками свой голый живот, добавил: «Надо немного похудеть». Растершись насухо, он отбросил халат, встал голым перед зеркалом и принялся приглаживать волосы пучком травы, которую ему прислали из Шанхая: эту траву китайцы используют вместо бриллиантина. «Хорошо еще, – сказал он, – что я не министр иностранных дел Китайской Республики, – и добавил: – Ты знаешь Китай не хуже меня, это удивительная страна, но подумай, что ждало бы меня, попади я в Китае в немилость». И он принялся описывать мне китайскую казнь, которую ему случилось видеть на улицах Пекина. С привязанного к столбу приговоренного срезают по кусочку все мясо, оставляя нетронутыми нервные волокна, артерии и вены. Человек становится своего рода каркасом из костей, вен и артерий, сквозь который пролетают мухи и сквозят лучи солнца. Подвергаемый такой казни человек может прожить несколько дней. На самых страшных деталях Галеаццо останавливался с мучительным удовольствием и весело смеялся. Чувствовалось желание казаться жестоким и одновременно страх и бессильная ненависть. «Муссолини придумал казнь значительно более жестокую, чем китайская, это пинок под задницу», – говоря это, он потрогал свой зад. «Беда не в самом по себе пинке, – сказал он, – а в его ожидании, в постоянном, непрекращающемся ожидании, ежедневном, ежечасном, ежеминутном». Я в шутку сказал ему, что и он и я, по счастью, предусмотрительно обзавелись упитанными задницами. Галеаццо помрачнел и, ощупывая свой зад, спросил: «Моя задница тебе действительно кажется упитанной?» Его очень расстроило известие, что у него жирная задница. Уже одеваясь, он сказал мне: «Муссолини никогда никому не отдаст мою голову. Он боится. Он прекрасно знает, что все итальянцы за меня. А итальянцы знают, что я единственный на всю Италию имею мужество противостоять Муссолини». Он упивался этой иллюзией, и не мне было разубеждать его, поэтому я промолчал. С тех пор он искренне убежден, что сопротивляется Муссолини. В действительности Галеаццо дрожит с утра до вечера в страхе получить пинок под зад. Перед Муссолини Галеаццо, как и остальные, как и все мы, – запуганный лакей. Всегда с львиной отвагой говорит ему «да». А за спиной Муссолини он ничего не боится. Если бы у Муссолини была пасть на спине, Галеаццо без колебаний сунул бы в нее голову, как это делают укротители с кровожадным зверем. Говоря о войне, о Муссолини, о Гитлере, он рассказывает вещи порой самые удивительные, в выдумке и остроумии ему не откажешь. Некоторые политические ситуации он оценивал как человек, знающий свое дело и кое-какие чужие дела. Однажды я спросил его, что он думает о вероятном исходе войны.

450

Откуда вы знаете? (фр.)

451

Весь Рим вот уже месяц говорит об этом (фр.).

– И что он вам ответил? – спросил Отто фон Бисмарк с ироничной улыбкой.

– Что еще нельзя сказать, кто выиграет войну, но уже известно, кто ее проиграл.

– И кто же? – спросил фон Бисмарк.

– Польша и Италия.

– Не слишком интересно, кто проиграет, – сказала Анна Мария, – интереснее знать, кто выиграет.

– Не будьте такой прямолинейной, – сказал Анфузо. – Это государственная тайна. Не правда ли, это государственная тайна? – обратился он к фон Бисмарку.

– Naturellement, – сказал князь Отто фон Бисмарк.

– В своих суждениях Галеаццо иногда бывает очень неосмотрительным, – сказал Филиппо Анфузо. – Если бы стены его кабинета в палаццо Киджи и стол Изабеллы умели бы говорить, Муссолини и Гитлер услышали бы кое-что пикантное.

– Ему надо быть поосторожнее, – сказала Жоржетт, – ведь стол Изабеллы – говорящий.

– Encore cette vieille histoire! [452] – сказал фон Бисмарк.

Когда в начале 1941 года на встрече в Бреннеро Гитлер передал Муссолини направленный против Галеаццо меморандум Гиммлера, эта новость вызвала в римском свете сначала удивление, потом страх, а потом открытое и злорадное удовлетворение. Но за столом Изабеллы над меморандумом смеялись как над плохой шуткой нерадивой, распоясавшейся прислуги. «Гитлер, да он goujat [453] », – говорила Изабелла. В действительности меморандум метил не так в графа Чиано, как в княгиню Изабеллу Колонну, которую Гиммлер назвал «пятой колонной». В нем со скрупулезной точностью слово в слово и день в день излагались все беседы за столом Изабеллы, и не только слова Галеаццо, Эдды и Изабеллы, замечания особ, известных своим именем, социальным положением в государственных органах или политическим влиянием, не только суждения о войне или о военно-политических промахах Гитлера и Муссолини, Чиано или иностранных дипломатов, часто посещавших палаццо Колонна, – в нем приводились даже светские сплетни, женское злословие, невинные слова о второстепенных лицах, таких, как Марчелло ди Драго или Марио Панса. Острые словечки Эдды о том или ином персонаже, о Гитлере, фон Риббентропе, фон Макензене, рассказы о ее частых поездках в Будапешт, Берлин и Вену; нескромные замечания Чиано о Муссолини или Франко, о Хорти или Павеличе, о Петене или Антонеску; беспощадные суждения Изабеллы о вульгарных любовницах Муссолини и ее горькие предсказания об исходе войны вместе с забавными флорентийскими сплетнями Сандры Спаллетти и скандальными историями каких-то молодых немецких или итальянских артисток с «Чинечитта», о любовных похождениях Геббельса и Паволини – все это составляло предмет подробнейшего отчета. Большая часть в нем была посвящена любовной жизни Галеаццо, его непостоянству, ревности его фавориток, развращенности его маленького двора. Что спасло графа Чиано от гнева Муссолини, так это честь, которой была удостоена в меморандуме Гиммлера Эдда. Доклад мог бы привести к гибельным для Галеаццо последствиям, если бы не содержал ни одного слова против Эдды, ни слова о ее любовных историях, об опасных связях ее подруг, о скандалах в Кортине д’Ампеццо и на Капри. Обвинения против своей дочери вынудили Муссолини защищать и своего зятя. Меморандум Гиммлера, однако, посеял сомнения в среде придворных Галеаццо и Изабеллы. Кто сообщил Гиммлеру все детали? Слуги палаццо Колонна? Дворецкий? Кто-то из любовников Изабеллы и Галеаццо? Назывались разные имена; под подозрение попала молодая отвергнутая любовница, чья гордость была уязвлена сместившей ее соперницей. Каждая «вдовица» была тщательно допрошена, осмотрена и обыскана.

452

Опять эти старые сплетни (фр.).

453

Хам (фр.).

– En tout cas, ce n’est ni vous ni moi [454] , – сказала Изабелла графу Чиано.

– Moi, s^urement pas [455] , – ответил Галеаццо.

– Quelle histoire! [456] – сказала Изабелла, воздев глаза к расписанному Пуссеном потолку.

Единственным последствием меморандума Гиммлера стало временное удаление Галеаццо из Рима: он был отправлен в Бари, в эскадрилью бомбардировочной авиации, базирующуюся на аэродроме в Палезе, и на какое-то время в залах палаццо Колонна и палаццо Киджи о нем стали говорить, только понизив голос или с показным безразличием (но Изабелла, хоть и была глубоко уязвлена его «я здесь ни при чем», в глубине сердца оставалась верной Галеаццо, ce n’est pas `a son ^age qu’une femme peut se tromper [457] ); о нем говорили не как о впавшем в немилость, а как о человеке, которого она может настигнуть в любой момент. Выражаясь спортивной терминологией, the ball wasn’t now at his foot [458] .

454

В любом случае, это не вы и не я (фр.).

455

Я, конечно же, здесь ни при чем (фр.).

456

Что за дела! (фр.)

457

В ее возрасте женщина не может ошибаться (фр.).

458

Он не владел в тот момент мячом (англ.).