Кара для террориста

Думать о том, что будет, когда что-нибудь сломается, плескаясь в теплой ванне, было приятно. Когда-нибудь ломается все на свете. Значит, ремонтники придут, новые люди, даже с инструментами… А меня, может, куда-нибудь переведут на это время, опять же новые впечатления… Словом, как ни крути, а существование пока что представлялось сносным.

Искупавшись, Абдула оделся в свежее, вышел в свою… нет, камерой это помещение называть все-таки язык не поворачивался, разве можно говорить «камера» про такое светлое, залитое солнцем, удобное пространство?! Скорее уж, апартаменты! Нет, поистине Всевышний лишил неверных разума!

Время до обеда, час с небольшим, Абдула провел с приятностью: напился кофе, погулял-походил, потом побегал по дорожке, — кстати, в первый раз! — было очень удобно. Поприжимался к датчикам: пульс, давление, — интересно же, что там этот гяур-доктор узнал! А что он мог узнать? — Все хорошо! И пульс, и давление — все в полном порядке!

— Не жалуешься на здоровье, Абдула? — неожиданно раздался знакомый голос.

Абдула вздрогнул, обернулся: ну да, она, конечно. И теперь не в конусе света, а сидит на стуле в полностью освещенном помещении, такое небольшое на этот раз — пещера, то ли будуар, — Абдула путался в таких понятиях, — складками тяжелой ткани того же темно-коричневого цвета огорожено-задрапировано пространство, и платье на ней, — ну да, конечно, то же самое. Она хоть пятьдесят лет будет приходить сюда, и все в таком же самом платье. Да, а чего это она так рано? До обеда вон еще четверть часа! Впрочем, она ведь не обязана придерживаться какого-то расписания… Ладно, пришла — воспользуемся случаем.

— Почему они в масках… ну, в повязках? — хрипло спросил Абдула и сам неприятно поразился хрипоте своего голоса. — Они что, так боятся от меня заразиться?

По-хорошему лучше было бы с ней вообще не разговаривать, но больше ни от кого ни на какие вопросы ответа не дождешься, Абдула это уже очень хорошо понял. А она — хотя бы отвечает. Хоть иногда. Вот, и теперь ответила:

— Нет, Абдула, заразиться от тебя они не боятся. Наоборот, они тебя боятся заразить.

«Как это?» — не понял Абдула, выразил лицом недоумение.

— Ты ведь у нас теперь стерильный!.. Я имею в виду, защищен от всяких вирусов и бактерий… И воздух, и вода, и еда — все, чем ты пользуешься, проходит самую тщательную очистку и обработку…

Вот тебе и раз!

— Пока что ты, конечно, еще вовсе не стерильный, прежний твой запас микробов при тебе остался, но постепенно они все вымрут, выведутся, и ты будешь чистый-чистый! — Кимберли поднялась. — Вот потому они и носят маски, чтобы новых микробов сюда не напустить. Ты хочешь спросить, не опасно ли это?

— Да! — кивнул Абдула.

— Не бойся, совершенно не опасно. Исследования велись многие годы. Установлено, что люди, очищенные таким образом и потребляющие чистые продукты, гораздо здоровее и живут много дольше остальных. Правда, если вдруг они вернутся к обычным условиям существования, они могут очень легко заразиться, заболеть и даже умереть: ведь иммунная система организма у них ослаблена от безделья… Да, такая опасность, вообще говоря, существует. Но тебя она не касается, Абдула. Тебе-то возвращение к обычным условиям существования не грозит!

Она подошла к стеклу вплотную, сняла очки и уставилась в Абдулу глубоко сидящими глазами. Абдула смотрел на нее как завороженный.

— Ты проживешь очень долго, Абдула.

И вопреки прямому смыслу этих слов (что, собственно, плохого в обещании того, что проживешь очень долго?) Абдула похолодел.

А Кимберли тем временем все так же ровно продолжала:

— У тебя будет очень много времени, Абдула. Наверняка найдется время и для того, чтобы подумать и даже, может быть, придумать и ответить: зачем ты убил мою маму?..

Свет, как всегда, постепенно погас, она исчезла в темноте, потом стена вернула свой обычный цвет. На часах — 11.51, меньше десяти минут до обеда. Но Абдуле пока что было не до обеда. Отогнать наваждение, рассеять навеянное этой ведьмой настроение — на это ушло около часа. Абдула долго любовался в окно на солнечный пейзаж, бегал по дорожке, делал приседания, потом включил на мониторе веселое кино: боевиков, как он и подозревал, в огромной фильмотеке разыскать не удалось, пришлось остановиться на комедии, где много пели, много целовались и часто попадали в смешные положения. Так им и надо!..

В душе все постепенно успокоилось: что она знает, эта ведьма, сколько кому жить, сколько кому сидеть? Вообразила себя Всевышним! Богом себя вообразили, сволочи! Ну, погодите, всем вам достанется, всем!..

Остаток пятницы, как оказалось, был отведен еврейской школе (Абдула-то надеялся, что на сегодня его уже оставили в покое: не тут-то было!). После обеда, — как раз кино закончилось, — открылось «зазеркалье», и Абдула с удивлением обнаружил там человек сорок мальчиков лет от семи до десяти, в аккуратных черных костюмчиках, в белых рубашечках, в кипах с черно-белым узором, и многие, конечно же, в очках. Вдоль щек у них свисали забавные прядки волос, у большинства прямые, у некоторых вьющиеся: «Пейсы», — догадался Абдула. У мальчиков постарше, которые явились вслед за этими, минут примерно через двадцать, пейсы были позаметнее и вились уже почти у всех («На бигуди, что ли, накручивают?» — подумал Абдула), а у самых старших, которые пришли последними, это были уже замечательные, артистически ухоженные локоны.

Каждую группу сопровождала одна и та же воспитательница лет пятидесяти, сухощавая, высокая, в строгом темно-сером платье, на глазах очки в металлической оправе, манеры угловатые, суровые. Дети и младшие, и старшие слушались ее беспрекословно. Заполняли помещение и выходили из него они совершенно бесшумно, — как это у них получалось в темноте? — Абдула, впрочем, не мог бы сказать, свет ли гаснет в «зазеркалье», или это просто темнеет у него стекло? — «Наверное, стекло темнеет, иначе как бы они так быстро и без толкотни сменяли там друг друга?» — подумал Абдула уже после первой группы. Гордость сделанным умозаключением какое-то время занимала его, потом он подумал: «А как же «она» тогда в конусе виднеется?» — и решил, что, наверное, иногда стекло темнеет, а иногда и вправду свет гасят. Можно будет сравнить оттенки…

Самые младшие сначала чинно выстроились за стеклом, в полуметре от него, — места как раз на всех хватало, — а воспитательница, стоя чуть позади в центре, что-то недолго, минуты три, говорила им на иврите.

Абдула не думал, что их притащили сюда аж из Израиля, нет. Просто и в Америке в еврейских школах детей обучают родному языку — и правильно делают. Евреи вообще молодцы, не то, что эти гяуры, а по-еврейски гои. Вон, и одевают детей, как положено, а не так, словно с детства готовят их к гей-парадам… Абдула родился далеко от Святой Земли и в отличие от большинства своих соратников никакой ненависти к Израилю не испытывал, скорее, наоборот, немного сожалел, что не выходит с ними договориться и вести борьбу против неверных вместе. Вслух со своими Абдула такими мыслями делиться бы не стал: не поняли бы, а жаль! Каких бы дел мы тогда вместе наворочали! Опять же дети Ибрахима — и они, и мы: они от Исхака, мы от Исмаила (который, кстати, старше), но все равно братья!.. — Абдула не вспоминал, что от Исмаила, собственно, происходят одни арабы: в исламе вера важнее происхождения. Хоть и не араб, он считал себя таким же потомком Исмаила, как и чистокровные арабы. Точно так же христиане числят себя потомками Авраама, хотя и чужие ему по крови…

Выслушав объяснения воспитательницы, дети какое-то время молча переминались с ноги на ногу, потом начали шевелиться резвее, постепенно поднялся самый обычный детский галдеж. Кто-то из мальчишек, из самых маленьких, первым догадался, закричал громко по-английски: «Террорист!» — и, сложив руку пистолетом, выставил ее в сторону Абдулы и начал как бы палить, восклицая: «Паф! Паф!» Остальные, словно ждали сигнала, тут же последовали его примеру, и скоро чинный ряд аккуратных ребятишек превратился в орущую потную группу, жмущуюся к центру, поближе к Абдуле, и с раскрасневшимися лицами ведущую по нему плотный беспорядочный огонь растопыренными пальцами: «Паф! Паф-паф!»