Карантин
Шрифт:
Наверное, напрасно ты на это надеешься, думала я, прислушиваясь к стуку кованых башмаков…
Не всё в наших силах, мой мальчик. И чтобы Леонид стал другим, необходимо прежде всего его, Леонида, желание. А одного твоего желания – явно недостаточно. Это излишнее самомнение: думать, что ты можешь кого-то перевоспитать.
Думать, что я могу кого-то перевоспитать…
Говорить или не говорить?
Ты судишь о людях по себе. Есть поговорка: “Каждый судит в меру своей испорченности”. О тебе же можно сказать так: ты судишь в меру своей неиспорченности. Ты в людях видишь только хорошее. Закрывая глаза на всё остальное. Если
Ты прав: каждый человек достоин любви. На данном этапе жизни ты воспитываешь в себе всепонимание и всепрощение. Одно время меня это радовало и восхищало, ведь ещё памятен твой переломный возраст, не так давно это было, когда ты был убеждён, что вокруг – сплошь “враги”.
Ты – максималист. Из одной крайности – в другую.
Прости, но я должна была тебе это сказать. Наверное, всё же надо (ведь надо же?) учиться отличать чёрное от белого. Правду от лапши. Друзей от врагов. Всеядность не доводит до добра. Августовский аллергический криз, теперь – дифтерия… Не результат ли это твоей всеядности?… Подумай. Сейчас у тебя есть для этого время. Господь дал тебе возможность.
Говорить или не говорить? Про окурки на полке, где иконы… Увидев это, я была в шоке. Тем более, ты говоришь: в доме никто не курит. Значит, курят в твоё отсутствие? Приходят и живут… И творят, о чём ты не ведаешь…
Так не хочется тебя огорчать, ты ещё болен. Но – приходится, ничего не поделаешь. Может, эта болезнь послана нам всем с каким-то смыслом? Постараемся его понять, милый.
Только вот Ксюню безумно жалко. Дети всегда страдают безвинно…
Перед обедом приехал Гавр. (Общались там же – у лифта.) Привёз мне новенький симпатичный халатик – чтобы не пугать Ксюнечку буро-зелёной больничной страшилкой, которая на мне была надета. Ещё привёз игрушек, книжек и дюжину разных соков для Ксюнечки. Только бы пила!
Постояли на лестнице, погоревали… Смотрела в твои глаза, полные любви и тревоги.
Я сказала: “С праздником! Сегодня – Рождество Богородицы”. – “И тебя, милая”. – “Сходи, пожалуйста, в храм, закажи молебен Богородице.” – “Обязательно. Да, тебе привет ото всех. Феликс, Оля Щепалина и Серёжа Трофимов отслужили молебны о наших детках. И Наташа Кнорре. Все за вас молятся”. – “Я это очень чувствую. Спасибо всем. Каждому.” – “Пух очень переживает, что накричал на тебя…” – “И ему спасибо”. – “Сегодня вечером провожу тусовку”. – “Откуда у тебя силы, милый?” – “Антоша очень просил, я обещал. Надо. Ему это очень важно: чтобы первая тусовка состоялась. И потом: я горжусь, что он мне доверил такое дело. Кстати и с ребятами его познакомлюсь. И погляжу на них и послушаю, тема-то тусовки – поэтическое творчество. Интересно всё-таки, что пишут нынешние молодые. Им сегодня столько же, сколько было нам, когда мы встретились…” – “Жалко, что я не услышу.” – “Ещё услышишь”. – “Удачи тебе…”
К нам вышла лечащий врач, Алина Николаевна. Она сказала, что лежать нам с Ксюшей не меньше месяца. Что дифтерия страшна не столько сама по себе, хотя и сама по себе она страшна, но и своими возможными осложнениями: на сердце и на нервную систему. И что всех детей наблюдают до тех пор, пока сроки возможных осложнений не минут.
Господи, хотя бы осложнений не было! Господи!…
Первые дни, первые три дня: бесконечная молитва о Ксюнечке. И об Антоше. И бесконечное благодарение Бога за то, что мы с Ксюнечкой в этом нашем испытании вместе.
20, 21, 22 сентября… –
самые трудные, самые длинные и мучительные дни. Ксюшино хрипящее горлышко. Набеги – по пять раз в день – врачей. Консилиумы. Первое вливание сыворотки – налёты в горле не проходят. Второе вливание сыворотки – налёты не уменьшаются. На третий день – третье вливание.– А надо ли? – робко спрашиваю врачей. – Может, подождать?…
– Чего ждать, мамочка? Отёка горла?! Выхода нет, надо вливать.
Душераздирающий Ксюшин крик… мокрая от слёз подушка…
Против третьего вливания всё во мне протестовало: ведь Ксюша – аллергик, какая будет реакция? И потом: куда так много??? Ведь она маленькая! А сколько шприцев в неё уже закачали!!!
– Выхода нет, – сказали врачи.
…Потом нянечка Тася рассказала: незадолго до нашего поступления в отделении умер ребёнок. Которого посчитали не слишком тяжёлым и не сделали ещё одного вливания. Я оцепенела от её рассказа и мысленно поблагодарила Бога, что нам – сделали.
Первые три дня – как одна огромная вечность, наполненная до краёв болью, слезами, тревогой и молитвами…
Так, значит, месяц… В этой страшной конуре?!
Но разве в такой обстановке, в таком жутком “интерьере” ребёнок может выздороветь?! Здесь и здоровый заболеет!
И впрямь, сон мой может сбыться: проживём мы здесь до первого снега… Глядя на пышное, жаркое бабье лето за окном, трудно было в это поверить.
Но раз так – значит, так. Я приняла это без внутреннего ропота. Приняла как условие жизни.
Месяц, сказал лечащий врач. А то и больше… Для ребёнка – это целая жизнь! Если неделя в Одессе, неделя на даче в Новогришино и три дня в Бавыкино показались Ксюше целой жизнью, то месяц – тем более.
…Моя девочка третий день пластом лежала на кровати – на животе (даже на бок лечь ей было больно) и выщипывала из подушки пёрышки… Она отдавала их мне со словами: “Я тебе дарю!” Ещё она рассматривала цветочки на наволочке: “Какие красивые!…” и трещинки на серой масляной стене: “Смотри, какие интересные трещинки! Трещинки Роршаха!”
Милая моя девочка! и в этом страшненьком обиталище она искала и находила красоту! Красота ей необходима не меньше, чем лекарства. “А вот посмотри, Ксюнечка, в стеклянную дверь, – смотри, как красиво дерево отражается!” – “Да… – протянула она восхищённо. – Целая толпа деревьев!”
Действительно: наше Дерево отражалось дважды, нет, даже трижды! – в стеклянных дверях палаты, в стеклянных дверях тамбура и в стеклянной стене. Казалось: мы сидим в аквариуме, или в батискафе! – а вокруг нас колышется лес водорослей… И эта таинственная игра света и теней на стенах!… Я поймала себя на том, что уже не вижу замызганных стен, а вижу лишь игру живых теней…
– И тени на стенах красивые, правда?
– Да… – прошептала Ксюнечка. Но взгляд у неё был печальный и отрешённый.
И вообще в первые три дня она почти не говорила. Только просила: “Почитай про обезьянку Тото”. Или: “Расскажи что-нибудь. Какую-нибудь сказку”.
И я ей рассказывала. Про Золушку, про Снежную королеву и про Спящую красавицу. Оказывается, я тоже умею рассказывать сказки. А не только папа.
Я сказала Ксюше: “Нам тут лежать долго, детка. Наверное, месяц”.
– Почему так долго? – её глаза наполнились слезами.
– Чтобы выздороветь окончательно. Но я тебе обещаю, что этот месяц мы проживём очень интересно и счастливо.