Карибский кризис

Далее, у нас завязались деловые отношения. Василий отгружал мне на реализацию крупные партии товара — рентгенпленку, шприцы, системы, химреактивы, инструменты, недорогое отечественное оборудование, и т. д. Сроки реализации не оговаривались, и я часто перехватывался деньгами, которые должен перечислить на Медкомплекс — впрочем, не утрируя, чтобы не испортить отношения. Сложилась такая ситуация, при которой Совинком постоянно ходил в дебиторах у Медкомплекса. Меня очень выручали эти деньги, особенно учитывая, что летом 2001 года я перебрался в Петербург и вступил в новый бизнес.

В конце 2001 года у Василия возникли проблемы. При взыскании долга со своих дебиторов (учредителей банка Совинком), он, бывший военный, отслуживший в Афганистане, применил самый эффективный калькулятор — АК-47, и в дебиторских рядах появились невосполнимые потери. На него завели уголовное дело и выставили в розыск. Он приехал ко мне в Петербург и попросил отдать ему наличными то, что Совинком задолжал Медкомплексу, плюс пять тысяч долларов в долг. Итого набегала сумма $30,000. Это грозило неприятностями с учредителями Медкомплекса, так как я задолжал фирме, а не лично наёмному директору, теперь уже бывшему. Но Василий попросил меня довольно убедительно отдать деньги ему в руки. Прямо ничего такого не говорилось, но мне стало ясно без лишних слов, что я достаточно долго кредитовался, пользовался чужими деньгами, теперь пришла пора платить по векселям. Ибо сказано: ничто на земле не проходит бесплатно.

Для передачи денег мы встретились в кафе «Онтромэ» на Большой Морской улице, напротив Внешторгбанка. Как всегда, стоял гул дневных голосов, играла заунывная психотропная музыка, которую можно с легкостью использовать для терапевтических программ в психушках. Перед Василием стоял фужер с дымящимся латте (высокая стеклянная чашка на ножке, по форме напоминающая фужер для шампанского) и тарелка с двумя французскими пирожными; передо мной просто латте. В момент передачи денег, только что снятых со счета (то были, как обычно, оборотные средства — перечисленные клиентами деньги), мне показалось, что в кафе наступила мгновенная тишина, хотя я продолжал слышать и гул голосов, и музыку; и было бы естественно, чтобы это состояние разразилось какой-то катастрофой. Но ничего не случилось, я старался поддерживать непринужденный разговор, делая вид, что для меня это самое обычное занятие — снимать со счета деньги и отдавать их тут в кафе, потягивая латте из фужерчика. А в голове проносились кошмарные видения — снова где-то перехватываться деньгами, товаром, возможно, новые займы, финансовые дыры, недостачи, проблема зависшего склада. Ведь берёшь чужие деньги, а отдаёшь-то свои. В свете всего этого мне показалось, что сидящий напротив человек потерял всякое сходство с давно известным мне Василием. Он говорил о вещах, которые в прежнее время никогда не могли бы ему прийти в голову.

— …да, новая жизнь, Андрей, новая жизнь, — сказал тогда Василий, пряча пачки банкнот во внутренних карманах пиджака. — Сколько я их прожил, штуки три, наверное. Был Афганистан, мы заезжали в села на БТР-ах и расстреливали всех подряд, как уток в тире. Потом Москва, жизнь с богатой тёткой на положении друга сердца — немного странно для бравого офицера и самостоятельного мужика. И многое, многое другое…

Я кивнул — мне всегда казалось странным видеть коренастого, широкоплечего, коротко стриженого усатого Василия в костюме, да еще в этих французских кондитерских (в Москве мы постоянно встречались в одной такой на Маяковке), в окружении очкастых интеллектуалок, полумальчиков-неформалов, кучерявых пидарасов и прочих постмодернистов. Ему больше подходила военная форма, автомат, и поле, усеянное трупами.

— …сейчас настала пора всё поменять, начать всё заново, новую жизнь. Меня тянет на историческую родину, понимаешь, зов крови…

Из дальнейшего рассказа стало понятно, что это была не та чисто славянская готовность в любое утро, в любой день, в любой час своего существования отказаться от всего и всё начать снова, так, точно этому ничто не предшествовало — та варварская свобода мышления, которая показалась бы оскорбительной каждому кавказцу. Из прошлой жизни в новую Василий брал крупную сумму денег. Те задолжавшие ему ребята, учредители банка Совинком, не расплатились с ним полностью. (в начале 90-х, они, как и другие хозяева финансовых структур, создали что-то типа пирамиды. Василий крутил там деньги, получал неплохие проценты, а потом, когда лавочка прикрылась, стал преследовать хозяев, почти как тех душманов, чтобы вернуть свои вложения. В отличие от «обманутых вкладчиков» он не устраивал пикетов — просто обладал человеческим достоинством, не любил позориться). В процессе возврата денег пригодились навыки стрельбы, в рядах противника произошли потери, зато долг возвращен полностью.

— …и без войны падёж людей бывает, — поддакнул я.

Василий еще раз попросил взаймы $5000, хоть уже получил всю сумму — долг за отгруженный Медкомплексом товар плюс заемные средства. Да, я понимал, что человек, долгое время кредитующий другого, вправе попросить у этого другого взаймы.

— …месяца два-три, где-то так, — скороговоркой произнес Василий, — позвонишь Иораму или Анзору, знаешь их телефоны?

Заметив мой удивленный взгляд, он пояснил, что уезжает к ним, в Абхазию, и Анзор уже присматривает ему недвижимость поближе к морю, а его жена Тинатин подыскивает ему невесту (это были те самые люди, у которых мы с Катей гостили летом 1996-го). Я вспомнил слова Тинатин: «…вот приедет сюда Василий Гурамович, мы запрем его у себя дома, проедем по окрестным селам, найдем ему красивую грузинку и женим на ней». И я, просияв, закивал головой: как это прекрасно — оставить этот бренный, полный низменного блуда мир, и уединиться в комфортабельной вилле на берегу моря с красивой невинной девушкой.

В этом месте нашей беседы я наступил на горло нежной песне, чтобы коснуться некоторых приземленных вопросов:

— Ну а это… если твои учредители будут меня преследовать, что мне им говорить? Я ведь должен перечислить задолженность на расчетный счет Медкомплекса, а передаю наличные тебе в руки.

— Вали всё на меня, — живо откликнулся Василий, — хочешь, пойдем к нотариусу, подпишем бумагу.

Чтобы окончательно утвердиться в роли джентльмена, для которого самый главный документ — это слово другого джентльмена, я заверил, что доверяю другу, и в крайнем случае разыщу его через Анзора, — посоветоваться, как действовать. А по-другому было никак — игра под ответ всяко лучше, чем игра под очко.

Когда всё было досказано, мы вышли из кафе и направились в сторону Исаакиевской площади. Я всегда оставлял там машину, и шел пешком в банк, так как на Большой Морской вечно проблема припарковаться. Заговорив о своем житье-бытье, вспомнил о надвигающихся проблемах в связи с выведением из оборота крупной суммы денег, и мои мысли помрачнели. Но на площади, когда увидел Исаакиевский собор, настроение сразу переменилось. Как туман с утеса, с лица сползла озабоченность, вспомнились заснеженные хребты Кавказа, горные реки, поросшие лесом горные склоны, море — новая среда обитания Василия.

— Ты там это… забей мне местечко под солнцем, — сказал я, пожимая Василию руку на прощание.

И мы расстались. Я поехал на работу на завод Балт-Электро, а Василий отправился осваивать новую среду обитания.

Позже, я дважды приезжал к нему в Абхазию, и всё с разными девушками (последний раз весной 2004 года с Таней Кондауровой). Василий купил дом в Агудзере прямо у моря, построил мини-отель, а также занялся выращиванием цитрусовых.

Как я и предполагал, у меня возникли проблемы с учредителями Медкомплекса, пошли угрозы и предарбитражные письма, но потом обстановка нормализовалась — учредители, как это часто бывает, поссорились между собой и проблема долга Совинкома отошла в сторону.

Глава 30, Посвященная Тане Кондауровой

Впервые я увидел Таню Кондаурову в июне 1996 года; в то время я работал санитаром в судебно-медицинском морге. Худая длинноволосая 12-летняя девочка со взглядом испуганной дикой кошки, готовой выпустить коготки, под присмотром охранника стояла на улице возле судебно-медицинского морга, куда минувшей ночью поступил её отец. Я шёл на работу и остановился спросить зажигалку у водителя джипа, припаркованного наискосок от входа в тени, прикуривая, я увидел её — она, сводив четырехлетнего брата в кусты, заталкивала его обратно в джип. Захлопнув дверь, она посмотрела в мою сторону, и тут я увидел её серо-зеленые глаза. Кто эти дети, я узнал минутой позже, когда встретил в регистратуре их мать, Арину, в сопровождении друга семьи Юрия Солодовникова (кличка «Солод», он, как и погибший Виктор Кондауров, работал в «офисе», с Солодом я был знаком через моего друга Трезора). Арине были нужны вещи погибшего мужа, но сотрудники СМЭ не имели права выдавать их без разрешения следственных органов (двое следователей присутствовали на вскрытии). А вдове срочно нужны были находившиеся при муже ключи и документы. По собственной инициативе я предложил ей решить вопрос. И во второй половине дня я забрал из сейфа ценные вещи погибшего — бумажник с документами, кое-какие золотые изделия и связку ключей — и привёз ей домой. Это было сделано совершенно бескорыстно, хотя мне грозили неприятности в случае, если бы всё это всплыло наружу. К счастью, следователям эти предметы не понадобились, а в СМЭ никто не хватился пропавших из сейфа вещей — ведь за ними никто из родственников погибшего не обращался.

В дальнейшем мы периодически виделись с Ариной в городе — приветствовали друг друга, спрашивали как дела, обычный светский разговор двух знакомых.

В середине августа 2000 года я встретил их обеих, мать и дочь, на кладбище, куда приходил навещать могилу Кати Третьяковой (с которой встречался в 1996 г и которая погибла в августе 1997 г). Таню было не узнать, теперь это была высокая, стройная, гибкая, как молодое деревцо, девушка, она посмотрела на меня с явным любопытством, и я еще машинально подумал: «Надо же, мимо меня созрел такой персик».