Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Энгельс также был в приподнятом настроении. «Женни может кричать «Победа на всех фронтах!» Если бы не она, Гладстон никогда не допустил бы нового расследования». {98}
Жизнь Женнихен той весной заиграла новыми красками. Хотя ее статьи были подписаны псевдонимом, все, принадлежавшие к кругу ее отца, знали настоящее имя автора (жена О’Донована Росса, Мэри думала, впрочем, что Дж. Уильямс — мужчина, и была очень доброжелательно настроена, пока не узнала, что это Женнихен — в этот момент ревность пересилила чувство благодарности {99}).
Женнихен начала получать деловые предложения уже не как дочь Карла Маркса, а как Женни Маркс, писательница. Супруга итальянского коммерсанта в конце марта пригласила ее на вечерний прием, где присутствовали лондонские знаменитости; Женнихен читала Шекспира и «имела бешеный
Кроме всего прочего, на Женнихен обратил внимание Флоранс. Широкоплечий блондин с бородой и яркими голубыми глазами, в свои 32 он очень напоминал человека 1848 года — порывистый романтик, ренегат правящего класса. Сын французского аристократа, член Парижской Академии наук, Флоранс был еще и ученым — он писал книгу по этнографии — однако променял науку на более захватывающее приключение: стал солдатом свободы и революции, предлагая свои немалые способности любой стране или любому делу, которое он сам считал достойным. Он излучал физическую силу, хотя в кабинете Маркса выглядел изящным, хорошо воспитанным и — да, веселым и обаятельным {101}. Женщины Маркса влюблялись в него, одна за другой. Женнихен — особенно, она называла его «самой необычной смесью ученого и человека действия». {102} Они работали вдвоем, занимаясь проблемами ирландских узников — и следя одним глазом за Францией, где попытки Наполеона сохранить свой авторитет, казалось, приводили к ровно обратному результату.
Плебисцит был запланирован на 8 мая 1870 года, французским избирателям должно было быть предложено одобрить конституционные поправки, которые позволили бы Наполеону III обойти законодательные органы и обратиться напрямую к народу, чтобы изменить законы. С точки зрения Наполеона, текст был написан блестяще — формулировки были настолько расплывчаты, что как бы ни пошло голосование, Наполеон выигрывал.
Однако то, что он сам считал хитрым и умным ходом, критиками его было расценено как акт отчаяния лидера, чья власть прогнила до такой степени, что он вынужден обманывать свой народ, чтобы заручиться его поддержкой {103}.
Члены Интернационала обсудили маневр императора на встрече в конце апреля, на которой присутствовали 1200 делегатов. Было решено призвать избирателей воздержаться от фальшивого плебисцита. В ответ правоохранительные органы провели единовременные обыски в отделениях Интернационала в Париже, Лионе, Руане, Марселе и Бресте {104}. Интернационал был объявлен нелегальной тайной организацией, его членов обвинили в подготовке покушения на Наполеона. На самом деле идея подобного заговора витала в воздухе, но к Интернационалу не имела никакого отношения: полиция выдумала фальшивый заговор, чтобы оправдать свою атаку на оппозицию {105}.
Посреди всей этой драмы Лафарг и Лаура, регулярно информировавшие Маркса о положении дел во Франции, хранили молчание. В конце февраля их дочка Женни, о которой Лафарг говорил, что она совершенно здорова, умерла {106}. Лаура описывала себя как «оглушенную горем» и не могла думать о письмах {107}. Когда Маркс в конце концов узнал о случившемся, он всей душой стремился поддержать ее, но понимал, что любые его слова бессмысленны перед лицом трагических обстоятельств.
«Я сам так много страдал от подобных утрат, что не могу не сочувствовать тебе всем сердцем. Тем не менее, из того же личного опыта я знаю, что все мудрые и утешительные банальности, произносимые по этому поводу, только усиливают настоящее горе, а не успокаивают его». {108}
Горе обрушилось на Лауру в тот самый момент, когда Женнихен праздновала свой успех, и это было вдвойне болезненно для Лафарга, потому что ее статьи появились в той самой газете, которая так вежливо отказала ему. Внешне Лафарг был невозмутим и начал работать над серией статей против Виктора Гюго, которого они с Марксом считали демократом-утопистом и падким на известность буржуа {109}.
Теперь Маркс отчетливо понимал, что Лафарг не собирается заканчивать свое медицинское образование, и причины этого не имеют ничего общего со здоровьем Лауры. Он мягко пожурил зятя в письме, но, не желая быть его судьей, заметил, что отец Поля нуждается в объяснениях {110}. Лафарг, искренне боявшийся объяснения,
которое грозило закончиться взрывом, сказал, что лучше, если отец его все узнает от Маркса {111}.Решение Поля оставить медицину никак не могло вызвать ликования на Вилла Модена. Наибольшую привлекательность для Маркса и Женни, благодаря чему они и дали согласие на брак с Лаурой, представляла грядущая финансовая независимость их зятя, его добропорядочная и надежная карьера. Теперь выяснилось, что он бросил все ради того, чтобы играть — в политика, в писателя — не имея ни к тому, ни к другому ни малейшей склонности. Лаура тоже чувствовала всю тяжесть своего положения. Она прекрасно знала, что значит — быть женой блестящего революционера-мыслителя, она видела страдания своей матери и не могла не бояться будущего, в котором лучших побуждений было гораздо больше, чем истинно светлого. В письме к Женнихен она признается, что «заперта в новой тюрьме» {112}.
1 мая Женнихен отметила свое 26-летие, решив закрепить успешный во всех отношениях год своей жизни праздничной вечеринкой. Среди приглашенных был и Флоранс. Без особого труда завоевав сердца женщин семьи Маркс, к этому времени он уже добился и расположения самого Маркса. «Полон иллюзий, но зато веселый парень, не чета всем этим чертовски серьезным умникам!» — описывал он Флоранса Энгельсу.
Главной чертой характера Флоранса Маркс считал дерзость, однако помимо этого тот был хорошо образован, читал лекции в Парижском университете и успел побывать в самых отдаленных уголках мира. Маркс предложил ввести Флоранса в Генеральный Совет Интернационала и выразил надежду, что он задержится в Лондоне еще на некоторое время {113}. Скорее всего, думал он при этом не столько о политике, сколько о Женнихен…
Именно во время ее праздника Флоранс получил известие, что его обвиняют в так называемом заговоре против Наполеона. Было опасение, что Франция потребует его экстрадиции, и атмосфера праздника мгновенно изменилась — от радостной к сдержанной. Женнихен писала, что хотя доказательств против Флоранса и не было, «мы не знали в тот момент наверняка, не будет ли он арестован». Словно эхо слов ее матери, сказанных в 1848 году, когда бельгийское правительство подозревало Маркса в покупке оружия для рабочих, звучат слова самой Женнихен:
«Хотя и правда, что Флоранс посылал деньги в Париж, чтобы вооружить людей бомбами… это еще не значит, что он имеет отношение к предполагаемому убийству императора».
О дне рождения было забыто: Женнихен, Флоранс и другие гости отправились на пустоши, чтобы во время прогулки обсудить сложившиеся драматические обстоятельства {114}.
Слухи о предъявленном Флорансу обвинении разлетелись быстро, породив следующий виток: в кругах английского отделения I Интернационала начали говорить о том, что Флоранс будет посажен в тюрьму, а члены Интернационала будут арестованы во время предстоящей встречи. Макс проштудировал все известные случаи, касавшиеся выдачи иностранцев, находящихся в розыске за предположительно совершенные за границей преступления — и нашел, что при нормальном положении дел английских властей опасаться Флорансу нечего. Только вот назвать времена нормальными было нельзя. Английское правительство было раздражено тем, как французская пресса унизила его в «ирландском деле». Соблазн схватить и отправить на родину одного из негодяев-республиканцев был велик. Тем временем слухи дошли до того, что в прессе появились упоминания о некоем документе, подтверждавшем готовящийся рейд полиции против Интернационала. Члены организации испытали даже нечто вроде разочарования, когда подобный рейд так и не состоялся {115}.
Уклониться от вызова было не в характере Флоранса, поэтому через три дня после того, как он был официально объявлен подозреваемым по делу о заговоре против императора Наполеона, Флоранс вернулся в Париж, где и скрылся в оппозиционном подполье {116}. Наверное, неудивительно, что Женнихен быстро утратила большую часть своей всепоглощающей преданности Ирландии — ее мать говорит, что с этого момента Женнихен стала «полностью француженкой». {117}
С притоком молодой крови в революционное движение (в том числе — с приходом в него дочери Маркса) Энгельс и Маркс начали ощущать себя чем-то вроде партийных старейшин. Маркс даже начал называть сам себя «Старый Ник», поскольку его черная борода совсем побелела.