Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни

Маркс сослался на Кодекс Наполеона, а также на обязанности свободной прессы: «Эта профессия — страж общественных интересов, неутомимый обличитель власть имущих, вездесущее око, вездесущий рупор народного духа, ревниво охраняющего свою свободу». Он отметил, что газета просто выполнила свою профессиональную обязанность — освещать жизнь страны, а закончил свое выступление кратким обзором прошедших бурных месяцев, призвав суд рассматривать дело в более широком историческом контексте {18}.

«В чем причина крушения мартовской революции? Она преобразовала только политическую верхушку, оставив нетронутыми все ее основы — старую бюрократию, старую армию, старую прокуратуру, старых, родившихся, выросших и поседевших на службе абсолютизма судей. Первая обязанность печати состоит теперь в том, чтобы подорвать все основы существующего политического строя» [41] .

41

Русский перевод дан по: К. Маркс, Ф. Энгельс. Сочинения. Т. 6.

В зале суда раздались аплодисменты. Маркс сел на место {19}. Настала очередь Энгельса. Он оспаривал обвинения в клевете против полиции — якобы газета оклеветала сотрудника, сказав, что он был пьян во время ареста Аннеке. Но ни один полицейский не был оклеветан, сказал Энгельс, потому что ни один не был назван по имени. Кроме того, показания свидетелей записаны в полицейском отчете. Если прессе будет запрещено сообщать о том, что происходит у нее на глазах, если в каждом сложном случае придется ждать судебного вердикта и если пресса будет вынуждена интересоваться у чиновников, от министра до полицейского, не затронут ли его честь и деликатность некоторые сомнения в обстоятельствах дела, — тогда пресса столкнется с необходимостью либо молчать, либо фальсифицировать факты. «Тогда, джентльмены, свободе прессы наступит конец, и если это именно то, чего вы добиваетесь, — то пусть вердикт будет «виновны»!»

Суд этого не хотел. Все трое обвиняемых были оправданы по всем пунктам обвинения {20}. На следующий день Маркс снова стоял перед судом — на этот раз отвечая за лозунг «Нет больше налогов!!!», за который он был обвинен в государственной измене. Рядом с ним стояли Шаппер и адвокат Шнайдер. Маркс снова обратился к суду, и теперь его речь длилась почти час. Поскольку его и его соратников обвиняли в том, что они используют налоги в качестве средства давления на правительство, Маркс напомнил суду историю прошедшего года. Абсолютная монархия, аристократические привилегии, гильдии, порабощенные крестьяне… Маркс говорил о том, что избранное Национальное собрание добивалось ликвидации этой системы, чтобы дать дорогу экономическому прогрессу и основным свободам современного общества {21}. Король, армия и силы, стоящие за ними, были испуганы влиянием Национального собрания — и совершили государственный переворот. «Если корона совершает контрреволюцию — народ имеет право ответить революцией!» — говорит Маркс и приводит исторические прецеденты использования налогов в качестве революционного инструмента, отмечая, что Декларация независимости США родилась из восстания против налоговой системы Англии. «Национальное собрание как таковое не имеет никаких прав, это люди возлагают на него право защищать их. Если Собрание не действует в соответствии с мандатом — он аннулируется. Тогда люди начинают действовать сами, взяв на себя эти полномочия» {22}. Присяжные согласились, все трое обвиняемых были оправданы, а старшина присяжных лично поблагодарил Маркса за содержательное выступление {23}.

Несмотря на все попытки властей вывести Маркса из игры, суд Рейнланда регулярно разочаровывал их, снимая обвинения или полностью оправдывая обвиняемого. Однако в запасе у правительства оставалась еще одна неразыгранная карта. Комендант Кельна написал президенту провинции Эйхману о том, что Маркс «совершенно осмелел после оправдательных приговоров, и мне кажется, настало время, чтобы этот человек был депортирован». Он обвинял Маркса в том, что тот «отравляет и искажает все своим ядовитым языком». Официальный запрос о депортации был направлен суперинтенданту полиции утром 17 февраля — в нем говорилось, что поведение Маркса после прибытия в Кельн в апреле прошлого года стало опасным и невыносимым: «Он берет на себя смелость оскорблять нашу конституцию, нашего короля и всю высшую государственную власть в своей газете, ставшей возмутительно популярной. Эта газета постоянно подпитывает недовольство людей и косвенно призывает народ к восстанию» {24}.

Через несколько дней отчет о Марксе, пройдя по инстанциям, попал на стол министра внутренних дел Мантейфеля. В нем говорилось, что хотя Маркс действительно высмеивает «все, что для нормальных людей уважаемо и свято», но депортация этого человека может спровоцировать беспорядки. Мантейфель в целом одобрил высылку Марка, но оставил принятие окончательного решения на усмотрение местных властей, а они в свою очередь решили ждать, пока Маркс не даст им «непосредственного повода для изгнания» {25}.

По сравнению с теми, кто уже был изгнан из Пруссии, Маркс явно считался более опасным разжигателем антиправительственных настроений. Но вместе с тем к нему явно испытывали уважение, что, возможно, было связано с влиянием его жены на своего брата Фердинанда, который в тот момент возглавлял местное правительство в силезском городе Лигниц и всю жизнь особенно пристально следил за теми, кто мог иметь влияние на судьбу его зятя, а значит, и его сестры. За последние, особенно критичные месяцы Фердинанд общался с королем, графом Бранденбургом, наследным принцем Вильгельмом, Эйхманом и Мантейфелем {26}. Но независимо от тех причин, по которым Марксу было разрешено остаться в Кельне, жизнь его легче не стала. В редакцию приходили гневные письма, случались и личные угрозы {27}. Так, в квартире Маркса и Женни появились два вооруженных унтер-офицера, требуя компенсации за статью о том, что офицер продавал военную технику. Парочка сообщила Марксу, что расквартированные в Кельне прусские войска чувствуют себя униженными этой статьей. Они требовали назвать имя автора и предупреждали, что, если имя им не назовут, они «больше не смогут удерживать своих людей». Маркс отвечал совершенно хладнокровно, предложив им обратиться в суд и предупредив, что угрозами они ничего не добьются. При этом он ненавязчиво продемонстрировал им рукоять револьвера, торчавшую из кармана халата. Встреча закончилась мирно, ни одна из сторон не стала прибегать к насилию {28}.

Стрелять Маркс научился еще мальчишкой, в лесах вокруг Трира, где охота была самым распространенным занятием, однако нет никаких сведений, чтобы он когда-нибудь поднял оружие на человека.

В последующие годы разочарования и личные проблемы побуждали его вызывать своих врагов на дуэль, однако неизвестно в точности, выполнял ли он свои намерения. Он слишком высоко ценил свою жизнь (вернее, свою работу), чтобы так запросто потерять ее на каком-нибудь туманном пустыре, стреляясь с 20 шагов. Выступая за революцию, Маркс считал личное насилие непродуктивной мерой. После того, как напряженность в Кельне несколько спала и Маркс мог больше не опасаться за безопасность своей семьи, он подал официальную жалобу, назвав некоторых должностных лиц «группой разбойников» и интересуясь, почему новые власти распространяют свою юрисдикцию уже и на порог домов граждан {29}.

После нескольких месяцев оживленных дебатов в конце марта 1849 года ассамблея Национального собрания во Франкфурте приняла наконец конституцию, которая должна была превратить Германский союз в единую нацию и единую страну. В начале апреля прусский король отверг ее, но не потому, что она была слишком либеральной, а потому — по его словам, — что не был уверен, согласятся ли другие немецкие правители считать его императором всех немцев. Это очередное и окончательное предательство короля было встречено с презрением даже в самых либеральных кругах Германии, и даже средний класс теперь вполне реально рассматривал возможность революции {30}. 30 апреля, когда ропот всего Бунда дошел до Кельна, Маркс выехал в тур по Германии, чтобы лично оценить ситуацию, собрать денег для газеты и вступить в контакт с рабочими группами {31}. Безопасность семьи он доверил Энгельсу {32}.

За день до своего отъезда Маркс сделал важный шаг для истории всего коммунистического движения, окончательно порвав все связи с буржуазными демократическими организациями. Раньше его критиковали как раз за поиски компромисса с либералами и демократами, но по прошествии года, на протяжении которого эти самые либералы и демократы неоднократно предавали рабочий класс, чтобы обезопасить себя и свои капиталы, Маркс решил, что с него довольно, и вышел из Рейнского демократического союза {33}. Биографы Маркса Борис Николаевский и Отто Менхен-Хельфен определяют это решение как тот момент, когда Маркс окончательно и полностью примкнул к пролетариату. Никогда больше он не искал политического компромисса с буржуазией {34}.

Маркс отсутствовал в Кельне три недели. За время своей поездки этот адвокат рабочего человека, только что объявивший о своем разрыве со средним классом, две недели провел в первоклассном отеле Гамбурга {35}. Часто во время свих поездок он словно брал отпуск от бедности и проводил время (как правило, за чужой счет) в лучших гостиницах и на курортах. Это была своеобразная слабость, Маркс, вероятно, в душе любил роскошь и достаток. Это давало лишний козырь в руки его противникам — они всю жизнь (и даже после его смерти) обвиняли его в том, что он публично защищал угнетенных, а сам втихаря жил на широкую ногу. Эти критики не понимали Маркса: он не завидовал чужому комфорту, он просто настаивал на том, что право на него нужно заработать, не эксплуатируя при этом других.

Судя по его письмам, Маркс также любил — с некоторым озорством — изобразить из себя этакого дьявола во плоти, неожиданно появившись среди добропорядочных и обеспеченных буржуа. Он следил за их реакцией и за тем, как мало-помалу они начинали испытывать удовольствие от общения с ним — а так чаще всего и случалось. Впрочем, в Гамбурге, возможно, была и другая причина для подобного озорства. Он хорошо разбирался в психологии и знал: когда нужно немного денег — достаточно протянутой руки, но если денег нужно много — надо сделать вид, что ты вообще в них не нуждаешься. На самом же деле Маркс был нищим. Маркс и Женни истратили уже почти все, что у них было, причем почти все средства ушли на газету. Да и в «попрошайничестве» Марксу не везло. Он вернулся в Кельн беднее, чем был, и ему пришлось занимать денег, чтобы оплатить счет в отеле {36}. В Кельне ждали дурные вести — ордер на его выдворение из Пруссии был наконец подписан еще 11 мая, но предъявили его Марксу лишь 16-го. Последние публикации в газете — о конце революции в Германии — видимо, дали властям тот самый предлог, чтобы изгнать Карла Маркса {37}.