Карл Маркс. Любовь и Капитал. Биография личной жизни
Шрифт:
Удивительно, но конкуренция в области благотворительности была жесткой. В то время в Лондоне существовали десятки эмигрантских фракций, лидеры которых на краткое время поднялись на вершины власти в 1848 году — однако лишь для того, чтобы потом бежать в Англию, спасая свою свободу и безопасность. Оказавшись на чужбине, они образовали небольшой, но довольно активный кружок, этакий бассейн с акулами, постоянно сражаясь друг с другом за жалкие крохи финансирования, за внимание и политическую поддержку. Немцы были самой неоднородной группой, можно сказать — буйной в отношениях друг с другом и с другими группами, но вместе с тем и наиболее колоритной {18}. Сравнительно бесцветные англичане с удивлением наблюдали за немецкими ремесленниками и рабочими, словно за некими фантастическими существами в их зеленых кожаных плащах с капюшоном, с яркой отделкой и кистями,
Немцы были серьезными и сильными людьми; они были уверены, что их пребывание в Англии не затянется, и потому не считали нужным адаптироваться к местным условиям. Различные эмигрантские лидеры считали себя главами нового движения, которое с успехом продолжит и завершит революцию. Они формировали комитеты, разрабатывали стратегию и даже создавали временные правительства, не признанные никем, кроме них самих и их немногочисленных последователей. Они вели себя шумно и с большим бахвальством, выставляя напоказ свою значимость и авторитет; время от времени дрались друг с другом, чтобы поддерживать в своих людях боевой дух. Однако возможности для расширения своего влияния — о чем они неустанно твердили своим «избирателям» — у них были сильно ограничены, поскольку единственным источником пополнения этих групп были несчастные, ютившиеся в ночлежках и доках Лондона. Соответственно, за право помочь этим новичкам немецкие фракции и соперничали — отчасти эти заботы были искренними, но присутствовал в них и корыстный интерес: желание набрать себе маленькую армию для грядущей революционной борьбы.
Маркс не считал себя одним из них, дразня их «демократическими диктаторами», которые выбирают себе министров по ночам из числа тех, кто сидит вокруг них в пабе. Кроме того, хотя его и так всю жизнь обвиняли в деспотических замашках, он утверждал, что не желает быть главой какого-либо государства, реального или воображаемого, а еще менее желает, чтобы ему возносили похвалы те, кого он сам, по словам одного из современников, считал «безмозглой толпой, чьи мысли и чувства подчинены исключительно интересам правящего класса» {20}.
Нет, он не хотел возглавлять их — он хотел их учить, ибо если его теории о ходе истории были правильными, то эти массы представляли собой будущее {21}. Он считал, что только они, вооруженные знаниями, подкрепленные собственной многочисленностью, смогут одержать победу над господствующими классами. Если система, которую он полагал честной и справедливой, коммунистическая система, и должна родиться — то это будет дитя пролетарской революции, совершенной руками тех мужчин, которые жили и боролись за жизнь в лондонских доках. Маркс знал кратчайший путь к их доверию: нужно обеспечить им то, в чем они нуждались больше всего. Не теория — а материальная помощь (для того чтобы мечтать, человек должен сначала поесть). И Маркс с коллегами распространяет обращение к реформаторам в Германии — с просьбой помочь тысячам несчастных, прибывающим в Англию.
«Уром они не знают, где преклонят голову вечером; не знают, где взять еду на завтра… либералы, демократы, республиканцы или социалисты, сторонники самых разных политических доктрин и интересов — все они объединены одним: ссылкой и страданием… Одетая в лохмотья, нищая половина нашей нации просит милостыню у дверей иностранцев… наши соотечественники, беглецы, изгои блуждают по холодным мостовым блистательного мегаполиса, Лондона… На каждой улице этого города можно слышать, как сокрушается о своей судьбе кто-то говорящий на нашем языке…» {22}
Далее в обращении было сказано — для успокоения потенциальных доноров — что никто из членов комитета не будет иметь доступа к поступающим средствам, кроме того, Маркс пообещал публиковать ежемесячные сводки поступлений денежных средств и расходов. К середине ноября у фонда было достаточно денег, чтобы оказать помощь 14 семьям. Вскоре уже 60 семей могли рассчитывать на помощь фонда, а потом их число вырастет до 500 {23}. Группа также создала коммунальную общину в Сохо и организовала общественную столовую, а также мастерские, где эмигранты могли заниматься своим ремеслом.
Чтобы помочь в работе с беженцами, вокруг Маркса собирается инициативная группа из самых близких — Веерт, Красный Волк, Карл Блинд, Генрих Бауэр из Союза коммунистов и бывший прусский офицер
и аристократ, коммунист Август Виллих. Женни, как всегда, исполняет обязанности секретаря, а вскоре в Лондон приезжает и Энгельс.Он редко списывался с Марксом и Женни, поскольку почти сразу после отъезда из Кельна в мае прошлого года он, по его словам, «затянул портупею» и направился прямо в пекло боевых действий, в Баден, где стал адъютантом командующего 8 сотнями повстанцев Виллиха. Бадену суждено было стать местом последнего большого сражения немецкой революции, и Энгельс был буквально опьянен этим опытом {25}. В аду июньской жары он сменил мундир на простую блузу, и все социальные различия между командирами и подчиненными повстанческой армии исчезли окончательно {26}. Энгельс рассказывал Женни: «Я был в четырех сражениях… и обнаружил, что хваленая храбрость под огнем противника — довольно-таки обыденное качество человеческой натуры. Свист пуль тривиален… Я не видел и дюжины людей, кто вел бы себя в бою трусливо» {27}.
Число повстанцев в Бадене колебалось от 6 до 13 тысяч, но против них стояла 60-тысячная прусская и баварская армия {28}. Среди множества погибших был и Молл, гигант из Союза коммунистов, в свое время пригласивший Маркса и Энгельса присоединиться к группе в 1847 году {29}. Вскоре после его гибели, видя, что поражение неминуемо, Энгельс увел свой отряд через границу в Швейцарию, где уже искали убежища 10 тысяч повстанцев. Энгельс с самого начала хотел присоединиться к Марксу, однако не мог путешествовать прямым путем, через Францию, потому что границы были закрыты. Вместо этого он отправился на юг, в Геную, а затем из Италии — в долгое (и судя по всему, приятное) морское путешествие через Гибралтарский пролив в Англию {30}.
Марксы оставались на Лейчестер-сквер недолго. С помощью друзей они нашли двухкомнатную квартиру на Кингз-роуд в Челси. Тогда это не был столь модный район, как сейчас (большинство его обитателей были такими же отчаянными, как и Маркс), но по сравнению с Сохо это был шаг вперед, к тому же переезд в собственную квартиру случился как раз вовремя, чтобы Женни разрешилась вторым сыном {31}.
Когда Женни кричала в родовых муках 5 ноября 1849 года, весь город, казалось, откликался ей хриплым ревом. Толпа собралась на улицах, и хотя из окон своей квартиры Марксы ничего не могли разглядеть, кроме вспышек петард, они прекрасно слышали крики: «Гай Фокс навсегда! Помни пятое ноября!» Это был День Гая Фокса, когда англичане вспоминали предотвращенный и сорванный Пороховой заговор против короля и парламента.
Мальчишки в масках ехали по улицам верхом на деревянных ослах, а «Гаи» в лохмотьях стояли в тележках позади них и грозно потрясали растрепанными метлами, на которые тоже были насажены страшные маски, чтобы испугать зрителей на вторых этажах зданий. Играли оркестры, люди танцевали, пели и пили в честь победы порядка над силами разрушения и хаоса {32}. Маркс и Женни сочли счастливым предзнаменованием то, что их сын, Генрих Гвидо Маркс, родился в годовщину антиправительственного заговора, и в честь великого заговорщика дали ребенку прозвище Фоксихен {33}. Однако мальчик родился слабеньким. Маркс и Женни не могли позволить себе кормилицу, так что Женни пыталась ухаживать за ним сама, однако ребенок постоянно болел. Он плакал день и ночь, словно вместе с молоком матери впитывал «все невысказанные тревоги и печали», обуревавшие Женни {34}. Один из приятелей Маркса заметил как-то другому, что «юный коммунист, произведенный на свет самим Марксом, действует своим ревом на нервы окружающим, как и отец, но со временем наверняка станет таким же разумным» {35}. Он этого не сделал, и первые месяцы Женни в Лондоне были наполнены постоянной тревогой и отчаянием, потому что она ничего не могла сделать и бессильно наблюдала, как слабело ее дитя.
Энгельс прибыл в Лондон 12 ноября, через неделю после рождения Фокси, и снял комнату в Сохо. Его влияние сразу стало ощутимо — само его присутствие придало Марксу бодрости. Уже через несколько дней комитет по делам беженцев был реорганизован, из него были исключены все «маленькие буржуа» {36}. Даже если Маркс и допускал, что временный союз с ними в грядущей революции неизбежен, работать с этими людьми он не хотел. Маркс не простил — и не простит никогда — предательства буржуазии в революции 1848 года, а для Энгельса это предательство было еще очевиднее, потому что стоило жизни многим товарищам, с которыми он сражался бок о бок. Невзирая на то, сколь неотложными были нужды беженцев, эти двое друзей не желали работать вместе с представителями класса буржуазии.