Катон

3

Четыреста лет Рим сражался с ближайшими соседями, такими же, как и он, городами-государствами, каковых в Италии были сотни, отстаивая свое право на существование. Наконец римляне одолели все общины Лация и включили их в состав собственного государства. Однако это не дало им мира. Теперь границы римской державы соприкасались с владениями гораздо более многочисленных, чем латиняне, народов и ничуть не менее воинственных. Это привело к новым столкновениям, грянули войны с самнитами и этрусками. Каждая победа римлян втягивала их во все более масштабные и кровопролитные битвы. Стоило совладать с одним противником, как ему на смену являлся следующий. Место побежденных самнитов и этрусков заняли италийские галлы и греки. Еще сто лет понадобилось Риму, чтобы справиться с Италией. Но и после этого римлянам не довелось почивать на лаврах. Превращение незначительной крестьянской общины Лация во всеиталийское государство не понравилось Карфагену. Самим своим существованием Рим угрожал господству гигантской торговой империи в Западном Среди-земноморье. Война между двумя колоссами втянула в себя половину тогдашнего цивилизованного мира. Когда же, пройдя через трагедию жестоких поражений и триумфы грандиозных побед, Рим одержал верх в этом противостоянии, в его подчинении сразу оказалась вся западная половина средиземноморской цивилизации. Чтобы затем присоединить к своей территории Восток, набравшему ход Риму хватило всего нескольких десятков лет. Так римляне непостижимым для мудрецов того времени образом в краткий исторический срок стали хозяевами всей ойкумены.

Но великие победы сослужили Риму плохую службу. Преобразуя мир, римляне менялись сами, одолев всех иноземных врагов, они в итоге сделались врагами самим себе и, словно одержимые злым духом, стали истреблять друг друга, а расправившись с недавними соратниками, принимались за уничтожение моральных и правовых основ своего общества. Так продолжалось до тех пор, пока римляне не сделались рабами в собственном государстве. В этом качестве они просуществовали еще пятьсот лет, удерживая в подчинении прочие народы уже не силой достоинств, как их предки, а властью порока, после чего окончательно сошли с исторической арены, растворившись в диком мире Средневековья.

Чтобы ближе подступить к разгадке феномена взлета, падения и самоуничтожения римлян, вначале придется удалиться от Рима и заглянуть в глубь веков.

Известно, что в животном мире господствует естественный отбор. Отбор этот бывает индивидуальным, когда выживают наиболее приспособленные особи, и стадным или стайным, когда адаптация, главным образом, идет по линии совершенствования группового поведения. Биологическая первооснова человека поднялась на качественно новую ступень адаптации, что было вызвано, по-видимому, особенно жестким давлением окружающей среды. В условиях конкуренции с себе подобными оказалось недостаточно одной стадности, и пралюди, интенсивно наращивая связи внутри сообщества, возвысились до уровня слаженной коллективной борьбы с внешним миром. На арену природы вышел коллективный отбор, когда успех сопутствовал родам и племенам, в которых наилучшим образом было налажено взаимодействие их членов. Закономерным скачком в деле наращивания качества взаимодействия стала речь, разросшаяся пышным цветом из семян животных знаков и сигналов на почве коллективной жизни. Речь требовала выработки понятий, а это влекло за собою необходимость мышления, которое постепенно в совокупности с памятью образовало сознание.

Естественно, что в центре сознания первобытного человека встали законы выживания, то есть законы коллективного отбора, направленные на наращивание коллективной мощи, и главным условием тут явилось сплочение людей. Бороться за выживание в одиночку было бессмыслицей. Человек мог уцелеть только вместе со своим племенем, вместе с племенем он мог и обеспечить продолжение собственного рода. Жизнь племени была несравненно дороже жизни индивида, поскольку включала в себя и жизнь самого индивида, и жизнь его потомков, а вдобавок к этому еще и социальную жизнь предков, закончивших биологическое существование, но продолжавших существование в коллективном сознании своего племени в качестве героев мифов и божеств. Человек в критической ситуации с готовностью жертвовал своей жизнью ради интересов общества, так как знал, что только таким образом он спасет собственных детей и выполнит долг перед родителями и родственниками, знал, что в предшествовавших поколениях множество его соплеменников отдало жизнь ради обеспечения его нынешней жизни и что другие соплеменники как в настоящее время, так и в последующие годы будут, не жалея себя, оберегать его детей и внуков. Так зарождалась любовь к Родине, патриотизм. Племя было заинтересовано в самоотверженных людях, и окружало их почетом. Полезное смыкалось с приятным, самоотверженность из прозаической необходимости превращалась в романтическую характеристику, подвиг становился делом не только необходимым, но и желанным. Общество ценило людей, полезных для него, дарило им любовь и уважение, наделяло их престижем. Жесткие законы коллективного отбора, направленные на подчинение единичного общему, обрели нравственный ореол прекрасного. Так эти законы вышли за пределы сугубо материальной, практической жизни и вместе с сопровождающим их спектром эмоций образовали сферу духовного. Они воспринимались теперь как нечто большее, чем только разумное, и основали в человеческом существе новый уголок, названный душою. Законы превратились в мораль, сознательное стало чувством, почти что инстинктом, без которого не мыслим человек. Мораль коллективного отбора, оторвавшись от утилитарной жизни, превратилась в совесть, которая и легла в основание души. Это и означало переход людей от мрака животного существования в мир человеческой цивилизации.

Итак, в конкуренции племен одерживали верх те из них, в которых наилучшим образом было отлажено взаимодействие. При равном материальном уровне развития тогдашних народов успех определялся исключительно моральной силой коллективов. Это можно представить простейшей физической схемой: на сообщество, как на физическое тело, действует внешняя враждебная сила, а оно создает ответную реакцию, разворачивая векторы сил отдельных индивидов в направлении действия внешней силы. Очевидно, что способность сопротивления общества будет тем выше, чем больше будет сумма проекций сил его членов на ось общественных интересов и соответственно - чем меньше окажется сумма проекций на другую ось - ось индивидуализма. Уровень организации общества определяется его способностью управлять углом разворота векторов сил своих граждан.

Сообщества, в которых способность к сплочению была ниже, просто вымирали, проигрывая состязание более сильным. Следовательно, коллективный отбор действовал в направлении совершенствования морали, оттачивая в человекоподобном животном именно его специфическую человеческую составляющую. Однако, при росте добродетели внутри общины, отношение к иноплеменникам оставалось по-прежнему враждебным, если только они не вовлекались в той или иной форме в саму общину. Отсюда происходит безжалостность, с которой уничтожали конкурентов, а впоследствии, с ростом производительности труда до уровня, обеспечивающего появление прибавочного продукта, обращали их в рабство. Людьми в глазах первобытного человека являлись только соплеменники.

В процессе коллективного отбора наиболее преуспевающие племена раз-растались, подчиняя себе соседей. Отбор принимал новые масштабы и реализо-вывался в борьбе государств, результатом чего становилось преобладание в каждом регионе одного из них. И вот, когда такое государство, обретшее могущество благодаря расцвету самой чистой морали, направляющей помыслы и чаянья людей на достижение ценностей коллективного образа жизни, достигало уровня, позволявшего ему без особого напряжения подавлять внешние возмущения, в нем зарождались другие процессы. У него появлялся излишек энергии сверх общественно-необходимого уровня, который получал реализацию в наращивании личного достатка наиболее заслуженных членов общества. Но природа не терпит избытков. Добавочная энергия создает биологическую нишу для новых видов живых существ. Резерв крови млекопитающих вызвал появление на свет вшей и клопов. В данном случае избыток социальной энергии породил иной вид человека - человека корыстного. Прежде сообщества физически не могли прокормить этих паразитов, но теперь могучие государства позволили себе такую роскошь. Появились члены, стремящиеся тайком от других развернуть свой вектор в сторону индивидуализма. Естественно, они не могли открыто сказать, что живут за счет остальных граждан, потому возникло лицемерие - нравственный туман, на целые тысячелетия закрывший от человечества солнце истины. На смену коллективному отбору на историческую сцену вышел - индивидуальный, точнее сказать, вернулся, поскольку таковой всегда существовал в животном мире, но реализовывался он там по-иному. Индивидуалисты осуществляли передел общественного достояния в свою пользу, в чем они сильны, так как интересы прочих людей обращены в другую сторону; они усердно потребляют, пока остальные производят, только в том их превосходство. Их деятельность вносила разлад в моральную сферу, под-рывала нравственное здоровье общества. Нарушалась справедливость в распределении общественного престижа и, в том числе, материальных благ. Но, как сказал греческий философ Антисфен, государства погибают, если перестают верно оценивать граждан. С утратой нравственности, люди как бы сбивались с пути, по которому они пришли к человечности, и брели навстречу собственной гибели. И вот, когда такое государство, изнуренное прожорливыми нахлебниками, сталкивалось с молодым, сплоченным, нравственно крепким соперником, оно гибло в борьбе с ним, поскольку паразитирующий класс, присвоивший себе большую часть общественного потенциала, не способен повернуться лицом к общественным интересам. Так индивидуальный отбор губил государства, создаваемые коллективным отбором.

Когда Римская республика подчинила себе все Средиземноморье, воздействие внешних сил на нее ослабло, а внутренний потенциал резко возрос, и обратился он против самих римлян. За отсутствием внешних врагов, в полный рост поднялся враг внутренний, сидящий в самом человеке, в его биологической первооснове: против всего человеческого, выработанного обществом в процессе эволюции под действием коллективного отбора, восстал его звериный эгоизм. Облагороженный цивилизацией, он явился миру в мишурном блеске индивидуализма. Однако индивидуализм парадоксальным образом губил индивидуальность, ибо интеллектуально и духовно человек мог реализовать себя только в обществе, то есть в той среде, в которой он и вырос из зверя в личность. Добившись небывалого прежде материального богатства, римляне ощутили невиданный ранее дискомфорт. Невозможность реализовать свой социальный потенциал вызывала чувство собственной неполноценности, бессмысленности жизни и доводила их до самоубийства на золотых ложах. Индивидуальная адаптация чревата утратой всего человеческого, поскольку само это человеческое возникло и созрело в противоположных условиях.

Рим с момента возникновения включал в себя множество разнородных элементов, и в этом государстве всегда было высоко внутреннее напряжение. Борьба шла между патрициями и плебеями, крупными землевладельцами и крестьянами, нобилитетом и олигархией, населением столицы и италийцами, городским плебсом и сельским, свободными и рабами. Однако общегосударственные интересы для римлян стояли выше классовых и сословных, потому они сумели выработать политическую систему, выражавшую существовавшее соотношение сил и позволявшую разрешать все противоречия конституционными методами. Помимо выполнения основной задачи - поддержания баланса сил - такая система давала еще один эффект: она требовала постоянной политической активности всех групп населения, и благодаря этому в республиканский период каждый римлянин ощущал себя хозяином страны и был настоящим гражданином. Но равновесие в государстве нарушилось, когда оно из полиса превратилось в огромную державу, объеди-нившую цивилизации трех частей света.

Война была естественным состоянием античного мира, как, впрочем, и нынешнего, в котором только изменились формы ее ведения, и ложь стала разрушительнее бомб. Миролюбивых общин не существовало и не могло существовать. Враждовали все со всеми. Рим же оказался удачливее и упорнее тысяч других средиземноморских государств и довел дело до конца, за что удостоился у потомков звания агрессора.

Однако именно римляне впервые подняли вопрос о нравственной оценке войны, именно они стали подразделять войны на справедливые и несправедливые. Правда, моральность римлян в своих истоках имела сугубо практические мотивы, каковые лишь позднее сформировали нечто вроде национальной совести. Справедливое дело сплачивало народ и добавляло ему сил за счет гордости; справедливому делу, по представлению римлян, должны были помогать боги; наконец, справедливость в обращении с другими народами оказалась сродни дальновидному расчету и стала могучим идеологическим оружием Рима. Кроме того, гуманному отношению к представителям иных народов римлян научила сама жизнь, так как ввиду особенности истории своего возникновения Рим с самого начала не был самодостаточным государством и нуждался в подпитке людьми и идеями извне.

Справедливой римляне считали войну за Отечество или за союзников, которая объявлена официально и соответствующим образом обставлена юридически. Завоевания как таковые не входили в их планы. Побежденным государствам они предлагали заключить дружественный договор и, только если те упорствовали в своей враждебности, война продолжалась до полного их подчинения.

В эпоху высшей славы римляне, победив Карфаген, оставили в неприкосновенности сам город, а также сохранили пунийское государство и лишь позаботились о том, чтобы ограничить его боевую мощь до безопасного уровня. Овладев в ходе африканской кампании территориями Карфагена и Нумидии, они, после заключения мирных договоров, возвратили их прежним хозяевам. Изгнав из Греции македонян, римляне вывели с Балкан и собственное войско, предоставив эллинам обещанную свободу. И сколь бы ни злобствовали историки нисходящих цивилизаций по поводу этого непонятного им шага, подозревая в нем какое-то особенно изощренное коварство, факт остается фактом: Греция находилась в полной власти римлян, и они ушли из нее, не оставив там ни одного солдата. Когда же Греция оказалась оккупированной сирийскими войсками, римляне вновь пришли в Элладу, разбили азиатов и опять возвратились к себе. Точно так же римляне поступили и в Малой Азии: отбросив агрессивного царя Антиоха за хребет Таврских гор и предоставив независимость эолийским и ионийским городам, сами покинули эту землю.