Каторжник император. Беньовский
Шрифт:
Впоследствии Морис Август Беньовский напишет непомерно хвастливые двухтомные мемуары с множеством выдуманных эпизодов из своей сильно приукрашенной биографии. Сошлёмся на русского исследователя В. И. Штейна, опубликовавшего в «Историческом вестнике» № 7 за 1908 год интереснейшую и объективную статью о нашем герое под заголовком «Самозваный император Мадагаскарский (М. А. Беньовский)», и предоставим ему слово.
«Желая придать себе важности, Беньовский рассказывает, будто в Казани вступил в тесную связь с местным дворянством и вскоре посвящён был в тайны заговора, который будто бы затевал. Заговор этот был составлен дворянствами Казанской, Воронежской, Белгородской, Киевской и Московской губерний, недовольными деспотическою властью императрицы. Дворянство будто бы стремилось сбросить
Заговорщики в довершение ко всему рассчитывали на поддержку казанских татар и политических ссыльных. Окружив себя конспиративным ореолом, Беньовский уверяет, что раскрытие заговора в ноябре 1769 г. побудило его вместе с майором Винбладом к побегу из Казани».
Все эти утверждения Беньовского, пересказанные Штейном в «Историческом вестнике», лживы от начала до конца. Никакого дворянского антиправительственного заговора в Казанской и соседних с ней губерниях не существовало. Сей заговор — суть плод необузданной фантазии Мориса Августа. Бегство из Казани, о котором Беньовский упоминает в своём мемуарном труде, действительно имело место, но совсем по другой причине. Он убедился в лояльных настроениях казанского дворянства. И здравый смысл подсказал ему, что здесь нет желанного поля деятельности для честолюбивого авантюриста. Все надежды на то, чтобы, затеяв заговор, стать одной из главных его фигур, лопнули как мыльный пузырь. Из Польши доходили запоздалые, отрывочные вести, что борьба конфедератов, теснимых русскими войсками, продолжает носить оборонительный характер. Особенно чувствительные удары конфедератским отрядам наносит бригадир Суворов. «Этот далеко пойдёт», — пророчат ему военные. Итак, оставался один исход — бегство в Европу.
Своим намерением Беньовский поделился с Винбладом.
— Я с вами, барон. Другого выхода для себя не вижу, — сказал швед. — Но я думаю, это будет трудно. У нас нет денег и нет документов.
— Деньги добудем. При мне сохранились кое-какие фамильные драгоценности: золотая табакерка с бриллиантами, перстень с камнем. Их можно продать. Это поможет нам оплатить лошадей, дорожные пошлины.
— А документы?
— Я подумал об этом. Мой хозяин и его приказчик часто выезжают по торговым делам в другие города. Я выведал у них, какой в России порядок. Всякий отъезжающий куда-либо выправляет себе так называемую подорожную грамоту. Её придётся предъявлять на каждой почтовой станции, чтобы получить казённых лошадей. Могут её потребовать у городской заставы, чтобы проверить личность.
— Где же её взять, эту грамоту?
— Выкрасть у Вислогузова или Митьки. С такой грамотой я купец или на плохой конец его приказчик по торговым делам.
— А я?
— Вы мой слуга. Что поделаешь, друг мой? Вас, благородного дворянина, это шокирует? Но придётся сыграть такую роль, если хотите свободы. Ведь мне, родовитому барону, моя роль тоже не слишком по душе.
— Хорош слуга, который почти не говорит по-русски.
— И не надо. Вы будете глухонемым слугой.
— Да, но... Получится ли из вас правдоподобный купец с вашим иностранным акцентом?
— Я думал об этом. Хорошо бы раздобыть документы на имя не самого Вислогузова, а его приказчика. Вы понимаете, к чему я клоню? Митька — татарин, который не совсем чисто говорит по-русски, делает ошибки в русской речи.
— Разве вы похожи на татарина?
— Чернявый венгр чем не татарин? Однажды в Трансильвании меня приняли за цыгана.
— У вас гениальный ум, барон.
— А вы думали... Митька, это я знаю с его слов, собирается в Нижний Новгород. Какие-то там дела, связанные с астраханской икрой. До сих пор он никуда далее Симбирска и Царёво-Кокшайска не ездил. Стало быть, на всех станциях нашего пути через Нижний и Москву никто никогда Митьку в глаза не видел. Логично?
— Я говорю, у вас гениальный ум, барон.
— Оставим комплименты. Это ещё не всё. Надо отвлечь внимание
наших надзирателей. Пусть они обнаружат наше исчезновение не сразу, а этак дня через три-четыре.— Как это сделать?
— И это я продумал. В последние дни я делаю вид, что увлекаюсь рыбной ловлей. Хотя, откровенно говоря, не дворянское это занятие, не благородное. То ли дело охота. Да и разве теперь время для рыболовства? Холод осенний, слякоть, изморозь. Облюбовал себе одно местечко на берегу Волги пониже устья Казанки. Там, кстати, лесные склады и изба сторожа.
— При чём тут рыбная ловля? При чём какая-то изба сторожа?
— А вот при чём. Я дважды ночевал на сеновале у этого старика, а хозяев предупреждал, что ухожу на Волгу, возможно, с ночёвкой. Ведь лучший клёв на рассвете. Понимаете, к чему я клоню?
— Кажется, начинаю понимать.
— Мы приучим наших хозяев к нашим длительным отлучкам. В день нашего бегства мы вооружимся удочками и скажем, что уходим порыбачить дня на три. Надо же бедному ссыльному чем-то убить время. А сами не задержимся в городе ни на одну минуту. Когда нас хватятся, мы будем уже далеко.
— Неплохо придумано. Совсем неплохо. Но как вы раздобудете нужный документ?
— Это моя забота.
Вислогузов был человеком начитанным и даже обладал неплохой по тем временам библиотекой. В ней были и календари, и религиозные книги для душеспасительного чтения — Четьи-Минеи [23] , например, в толстенном переплёте с медными застёжками, но были и современные светские писатели: поэт-сатирик Антиох Кантемир, автор стихов и трагедий Сумароков, баснописец Хемницер. Книги купец регулярно выписывал из Москвы от известного книготорговца. После приятного послеобеденного отдыха спускался Степан Силыч, если не было других дел, в свой небольшой рабочий кабинет позади лавки, доставал с полки книжку, любовно разглядывал её со всех сторон и углублялся в чтение. А бывало, приносил книжку наверх, собирал в зале всё своё семейство и читал вслух понравившиеся ему басни или стихи. Читал не спеша, торжественно, немножко нараспев, как произносил молитвы перед едой.
23
Четьи-Минеи («Чтения ежемесячные») — сборники житий святых, составленные по месяцам и дням чествования памяти святого.
Морис Август заинтересовался хозяйской библиотекой и получил любезное дозволение хозяина пользоваться ею в любое время. Так Беньовский стал вхож в кабинет Вислогузова и в его отсутствие. По правде говоря, и книги на непонятном ему церковнославянском языке, да и современные русские повести и трагедии, написанные тяжеловесно и вычурно, мало интересовали его. Интересовало совсем другое. Беньовский садился за письменный стол и машинально листал страницы книги в кожаном переплёте, оглядывая пристально обстановку кабинета. Особенно его внимание привлекал стоявший в простенке между окнами столик-бюро со множеством ящиков, в которых, как можно было догадаться, хранились всякие нужные бумаги.
Степан Силыч уехал по торговым делам в Симбирск. Митька готовился после его приезда отправиться в Нижний Новгород. Беньовский узнал об этом от него самого. Приказчик был словоохотлив.
— Как приедет хозяин, сразу же и поеду в Нижний, — с гордостью сообщил Митька. — Говорят, большой город, больше, чем наша Казань.
Он знал, что хозяин-купец дорожит им как честным и расторопным помощником и готов послать с самостоятельным поручением.
— Сразу не сумеешь уехать.
— Это почему же?
— А документ выправить... Говорят, ваши чиновники ничего быстро не делают.
— Есть он уже, документ. Степан Силыч заранее позаботился.
— Есть, говоришь? Это хорошо.
Когда Митька занимался с покупателями, Морис вошёл в хозяйский кабинет, снял с полки первую попавшуюся книгу, раскрыл её наугад и положил на стол. Потом прислушался, не раздаются ли чьи-нибудь шаги, и поспешно подошёл к столику-бюро в простенке. Попробовал, открываются ли ящики. Некоторые были на запоре, другие открывались.