Каторжник

— А вам, мадама, бальный билет надобен? Чего тут топчесси? Заходи уже!

— Я не каторжная, господин охфицер, я мужняя жена. Своею волей за мужем иду в сибирскую землю. Мне с энтими марамойками в ваш вертеп идтить невмочно!

— Да ты как смеешь нашу кордегардню вертепом обзывать? — нарочито возмутился унтер.

— Пустите к мужу, господин охфицер, а то я господину коменданту на вас нажалуюсь! Где это видано, жену к мужу не пускати?

— Не положено! Иди сюды, а не хочешь — на морозе будешь ночевать! — сурово оборвал ее унтер. — Ну што, идешь?

Баба возмущенно покачала головой, оставшись на месте. Чем кончилось дело, я не увидел: нас ввели внутрь мужского барака.

Там было темно и очень холодно. Похоже, барак никто не удосужился протопить, и было в нем ничуть не теплее, чем на улице! Как оказалось, внутри были только дощатые, в два этажа нары, причем кое-где присыпанные снегом, который вдувался неугомонным ветром сквозь многочисленные щели в дранке крыши.

Арестанты начали роптать, те, кто стоял сбоку и был на виду, шепотом проклинали судьбу, а вот колодники в середине колонны, спрятавшись от взоров охраны за спинами товарищей, бузили много решительнее и громче.

— Да мы тут околеем! Где это видано — зимою да не топить?! — раздавались возмущенные вопли.

Тем временем пришел заспанный мужик и начал размыкать кандалы. Происходило это очень-очень медленно — ведь мастер был один, а скованных арестантов — добрая сотня!

— Да пошевеливайся ты, ирод! — погоняли каторжные мастерового, сначала тихонько бурча себе под нос, потом ропща все громче и громче. Присутствовавшим в казарме солдатам тоже не нравилась эта задержка — им явно не терпелось развязаться со всем этим делом и идти уже к себе в теплую караулку. В конце концов у унтера Палицына не выдержали нервы:

— Ша! Никшни! — грозно рыкнул он колодникам, затем, обернувшись к солдатам, приказал:

— Федот, иди скажи начальству, чтобы еще прислали какого ни есть мастерового, а то куковать нам тут до морковкиного заговенья!

— Да нетути николе другого, — не прерывая работы, отозвался кузнец. — Один токмо Васька Патлатый, да он сейчас женскай пол расковывает. Тот ишшо работничек!

Услышав это, толпа арестантов буквально загудела. Всем хотелось уцепить зубами краюху хлеба и упасть на нары, а тут приходилось ждать!

Смотрел я на все это, и мысли мои метались, как бурундук по сосне. Крепко усвоенная в армии манера поведения «не высовывайся, кто везет, на том и едут» вступила в яростную, до зубовного скрежета, борьбу с природной активностью и понятым на гражданке принципом «спасение утопающего — дело рук самого утопающего».

— Господин офицер, а может, спросить кого из арестантов, небось есть тут кузнец аль подмастерье какой, что сможет подсобить с кандалами? — громко выдал я.

Унтер Палицын уставился на меня своими оловянными глазами.

— А ты откель такой прыткой? Деревня деревней, а туда же — «подсобить»! Тьфу! Ты сам-то с металлом работать могешь?

— А то нет? Что там уметь-та? — с искренним изумлением спросил я.

Как я уже успел заметить, работа была совсем несложная — просто выбить заклепку ударом молотка по керну. Повысив голос, чтобы перекричать ропот арестантской команды, я воскликнул:

— А есть тут кузнец?

— Тит вон говаривал, что молотобойцем был! — тотчас послышалось откуда-то из заднего ряда.

— Энто кто тут такой?

— Да вон он, вон! — зашумели арестанты, указывая на высокого молчаливого бугая. Он, пожалуй, один из всех нас не возмущался и не кричал, просто тихонько стоя в своем арестантском халате и наивно хлопая задумчивыми, как у молодого бычка, глазами с белесыми ресницами. Да и молод он был, на вид едва двадцать лет, не больше.

— Не положено! — грозно повышая голос, прокричал Палицын, пытаясь, видать, утихомирить наш гомон, но тут вдруг солдаты, до того довольно расслабленно внимавшие возмущению колодников и даже вроде бы сочувствующие нам, начали шикать и колотить людей: кто прикладами, а кто ножнами от тесаков. Оказалось, на крики в барак зашли наш конвойный офицер и комендант этапного острога — лысоватый толстяк в накинутом прямо на рубашку тулупе.

По тому, как вытянулись солдаты и затихли арестанты, тотчас же стало ясно: офицер здесь — это царь и бог, и зависит от него очень многое, возможно, и сама жизнь арестанта.

— Отчего же не топлена печь? — удивленно спросил наш офицер, указывая на стоящую прямо посреди барака приличного вида голландку.

— Дурно сложена, дымит! — скривившись, как от зубной боли, произнес комендант.

— Ну, подышали бы колодники дымом. От этого никто еще не умирал. А вот как кто замерзнет — вот это будет штука! Распорядитесь все-таки выдать дров!

— Нет, Александр Валерианович, я вам ответственно заявляю: это решительно невозможно! Тут все в дыму будет. И истопник-то спит давно, и дров некому принести…

Комендант явственно включил дурака и совершенно не желал тратить дров на обогрев наших замерших тел.

Тут я и решился вновь выступить, благо стоял как раз с самого краю, на видном месте.

— Ваше высокоблагородие, господин офицер! Не дайте нам тут погибнуть совсем, извольте разрешить подсобить мастеровому, снять наше железо! Вон у нас кузнец есть, пусть поработает! А дрова принести — это тоже сможем, вон уже раскованные, лишь дайте солдат сопроводить до поленницы и обратно! — влез я.

Не успел я договорить, как унтер Палицын, громыхая подкованными сапогами, вплотную подошел ко мне и замахнулся с очевидным желанием врезать по уху.

— Это кто тут смелый такой?

— Погоди, — поморщившись, негромко произнес офицер, и унтер, как простой солдат, вытянулся по стойке смирно.

— Расковать вот этого и вот этого, — негромко и как будто устало произнес офицер. — Ему — он показал на кузнеца — дать молоток и керн для работы, а этот, — и он ткнул в меня, — говорливый, пусть возьмет себе еще двоих и притащит дрова со склада по указанию Николая Карловича. — Он кивнул в сторону коменданта.

Арестанты радостно зашумели.

— Эй, Сидорчук! — распорядился унтер. — Этому ухарю руки развяжи, а ноги евойные оставь связанными, а то больно он прыток!

Солдаты отделили меня от общей цепи, оставив на ногах путы из конопляной веревки.

— Ну шта, пошли за дровами! — велел солдат, выводя меня и еще пару колодников во двор, обратно на зимнюю стужу.

Мы прошли по хрустящему снегу мимо длинного строения, где, судя по всему, располагалась канцелярия и была караулка, в которой помещались унтер-офицеры и солдаты конвоя, и зашли за угол, где высилась огромная, засыпанная снегом поленница.