Каторжник
Шрифт:
Глава 4
Глава 4
Интерлюдия
Я стоял перед старым зданием вербовочного пункта в тихом квартале Марселя. В голове гудело, тело ныло от усталости, а в душе было странное чувство — не то надежда, не то обреченность.
Решительно взявшись за ручку двери и потяну её на себя, шагнул внутрь.
В коридоре пахло потом, табаком и чем-то еще, едва уловимым, но тревожным. Под потолком лениво курился сизый дым. Запах был резкий, терпкий, от дешевых сигарет Gitanes. За столом откровенно скучали двое мужчин в простых рубашках цвета хаки. Один пожилой, с седыми висками
— Nom? — произнес молодой.
— Не понимаю, — только и развел я руками.
— Имя? — по-английски с сильным акцентом спросил седой.
— Сергей, — ответил я, сглотнув. — Сергей Курильский.
Седой усмехнулся, стряхнул пепел в стоявшую рядом пепельницу в форме гильзы.
— Ты хочешь служить в легионе? Тогда можешь забыть свое старое имя и начинать придумывать новое!
Я кивнул.
— Пять лет. Жизнь, служба, дисциплина, братство. Мы не спрашиваем о прошлом, не требуем объяснений. Ты будешь жить среди таких же, как ты, людей без прошлого, но с будущим. Взамен получишь все, что обычно дает легион. Французский паспорт. Деньги. Честь. И шанс начать все заново.
Пожилой посмотрел на меня внимательно:
— Россия? Украина? Польша?
— Россия.
— Жарковато для парня из такой холодной страны! — затянувшись сигаретой, философски заметил он. — Выдержишь? Там некому жаловаться! За этим порогом тебя ждет пыль, кровь, жар Африки, духота джунглей и иссушающие ветры Корсики. Сейчас мы набираем людей во второй иностранный пехотный полк, его батальоны сейчас дислоцированы в Чаде. Пустыни, горы… и война, о которой не принято говорить. Но зато ты увидишь мир. Легион пройдет через твою кровь, через твои кости. Ты станешь другим. Французский знаешь?
Я пожал плечами.
— Немного.
Пожилой вербовщик окинул меня внимательным, цепким взглядом.
— Формально ты должен знать его хорошо, чтобы служить в легионе. Но на самом деле, я вижу, ты парень сообразительный, не то что эти макаки, что приходят к нам последнее время. Выучишь! Жалованье, конечно, не особо большое, но кто сюда идет ради денег? Через пять лет — гражданство! Ну что, заполняем форму?
Затем битых два часа мы потратили на оформление моего досье.
Ручка дрожала в пальцах, когда я подписал. В тот момент я не знал, что ждет впереди. Только одно было ясно: назад дороги нет.
В легионе я оттрубил пять лет. Чад, Мали, ЦАР — все как положено. Повидал всякого, хотя такой жести, как в Чечне, конечно, не было. Чернокожих обезьян вокруг меня действительно оказалось многовато, а жалованья — наоборот, и контракта на второй срок я не подписал. Впрочем, когда моя пятилетка закончилась, я уже точно знал, чем буду заниматься…
Воспоминания растаяли в серебристой дымке, вернув меня из жаркой Африки в морозну реальность, с каретами, крепостными стенами и этими двумя аристократами.
Барышня уткнулась лицом в грудь Левицкого, плечи ее содрогались. Когда она вновь подняла на него глаза, ее лицо было бледным, а во взоре застыло беспокойство. Капитан Рукавишников, кажется, совсем слился с серыми стенами острога; конвойные у ворот равнодушно наблюдали за этой душераздирающей сценой.
— Вольдемар! — вновь тихо произнесла она, когда наконец подняла голову.
Левицкий ласково смотрел на нее сверху вниз с высоты своего роста, он по-прежнему держался прямо,
с каким-то упрямым достоинством.— Ольга… Ты настигла наш конвой… — Голос его был хриплым, но в нем теплилась улыбка. — Право же, не стоило! Отправляться в такой путь по зимней дороге одной!
— Не беспокойся за меня, со мной мадам Делаваль! Как ты? Что с тобой? Пока ты содержался в Москве, я писала письма, но не знала, доходят ли они… — Ольга сжала его руку, словно пытаясь согреть в своих ладонях.
— Доходят, верно, не все. Как я? Ну, ты сама можешь это видеть! Путь в Сибирь не праздничный выезд по Невскому! Голод, холод, кандалы… Конечно, мне приходится далеко не столь плохо, как этим вот бедолагам. — Тут он кивнул на меня. — Но каторга есть каторга, а Сибирь, сестренка, есть Сибирь. Мне очень тяжело, скорее нравственно, чем физически, я каждый день думаю о произошедшем. Но, видишь, пока еще живой.
— Ты спас меня. — Ольга прикусила губу, сдерживая слезы. — Ты нуждаешься в чем-то? Я привезла немного денег, хлеба… Может, что-то еще позволят передать? — Она взглянула на стоящего неподалеку Рукавишникова, но тот старательно отворачивался.
Владимир Левицкий чуть заметно усмехнулся:
— Деньги всегда нужны. Боюсь только, что не смогу их взять — тебе они теперь нужнее меня. Я что? Я — конченый и пропащий человек! Не беспокойся за меня, Ольга.
— Как я могу не беспокоиться? — Голос девушки задрожал. — В поместье дела идут плохо. Над Семизерово установили опеку, и крестьяне в смятении, а чужие люди теперь хозяйничают в нем, наживаясь на нашем несчастье… Если бы ты знал, сколько бед свалилось после твоего ареста!
Владимир вздохнул и отвел взгляд в сторону.
— Я знал, что так будет. Но ничего не изменить, Ольга. Я должен был поступить как верный сын! Теперь мне остается лишь думать о вас, о доме, пока шаг за шагом буду уходить в Сибирь. А ты… Ты береги себя. Ты одна теперь за нас обоих.
Ольга кивнула, смахнув слезы. В этот момент Рукавишников, докурив папиросу, решительно двинулся в сторону молодых людей:
— Господа, мне жаль, но ваше время вышло! Прошу прекратить разговоры!
Ольга, услышав это, вздрогнула, но не отошла.
— Владимир…
Левицкий слабо улыбнулся ей:
— Прощай, сестра. Пусть Бог хранит тебя.
— Вот деньги, возьми! — торопливо произнесла она, пытаясь сунуть ему бумажник, Левицкий не взял, но его сестра все же извернулась и умудрилась сунуть ему в руку и быстро отбежать.
Я смотрел на Левицкого, он держался с благородным достоинством, в его взгляде не было отчаяния, только твердость и печаль.
До самого окончания дня мы разгребали рыхлый свежевыпавший снег, и все это время я думал об Ольге. Приглянулась мне девушка, что уж тут. Было в ней что-то эдакое, что меня зацепило. Чистота, что ли? После моей прошлой жизни и тех харь, что окружают меня уже в этой, она действительно смотрелась ангелом.
Из Нижегородского тюремного замка нас выводили под Рождество. Стояла чудесная, поистине рождественская погода: морозное утро окутало город легкой призрачной дымкой, а редкие снежинки мерцали в пронизанном солнечным светом утреннем воздухе, словно алмазные искры. Я шагал в первых рядах, тяжесть кандалов сковывала каждый шаг, а холод пробирал до самых костей. Слева и справа от нас топали солдаты: лица суровы, ружья наперевес. Впереди — бесконечный путь в Сибирь, позади — жизнь, оставленная в мертвом прошлом. Но каторжники сейчас не задумывались об этих высоких материях: все они предвкушали вал пожертвований и милостыни от сердобольных горожан. Старый варнак Фомич заранее потирал руки, обещая всем неслыханное обогащение: