«Катюши» – «Сталинские орга?ны»

На Северо-Западном фронте я пробыл до начала Сталинградской битвы, а потом меня отозвали в Москву. Там формировались новые части гвардейских минометов, в том числе с более мощными установками БМ-31. В дивизион БМ-31 я и попал командиром батареи. В этом дивизионе было 72 установки БМ-31. В отличие от первых установок они были не на машинах, а такими рамами, которые собирались на земле. Где-то с неделю мы пробыли в Москве, получили установки, получили снаряды, снаряд БМ-31 весил 125 кг, их загружали по 10 штук в полуторку, и отправились под Сталинград.

Сначала бои шли не в Сталинграде, а в Придонье. После выгрузки мы получили команду двигаться к хутору Вертячье. Подъезжаем к нему – а там уже немцы. Начали отступать. В день мы десяток населенных пунктов проезжали. Там же как бывало – тебе сказали сюда, приехал, а там части другой армии. Комдив едет связываться, уточнять, а нам уже горячо, нас уже немцы поджимают. Там же страшные бои шли. Я в самом пекле был. Нас там разбили, меня контузило, полбатареи немцы танками раздавили. Меня когда контузило, я видел, как танк прошел в метре или полтора от меня, а потом потерял сознание, меня фельдшер с сержантом вытащили.

В конце концов мы оказались вблизи Сталинграда. Командир дивизиона с одной батареей поехал вперед, в район поселка Рынок, а мне, поскольку я был самый обстрелянный комбат, сказал выдвигаться через 2 часа с двумя оставшимися батареями. И вот я еду, поднимаюсь на горку и слышу – мелкокалиберные пушки стреляют. А комдив мне говорил, что до немцев минимум 15 км, и я думал, что они не могли за 2 часа появиться. Я остановился, колонну оставил, а сам поехал влево, на хутор Ерзовка. Еду на автомашине, нас всего 4 человека было, все спокойно. Тут из здания правления колхоза выходит женщина, я у нее спрашиваю: «Кто стреляет?» «Да это здесь бомбят». Но я же артиллерист, я знаю, что от бомб звук другой. Ну она мне указала дорогу, дескать: «Езжай туда, там высотка будет, мельница, там и осмотришься». Я с полкилометра проехал, вижу – мельница, а около мельницы пара танков и солдаты. Мне и в голову не пришло, что это немцы, и я ехал дальше. И вдруг увидел крест на танке… Я водителю: «Немедленно поворачивай», он машину развернул, а немцы шампанское пьют, ну как же, они к Волге вышли. Увидели машину, дали несколько очередей из автомата, но не погнались.

Я вернулся, только увел колонну, как немцы стали бомбить именно тот район, где колонна до этого находилась. После этого я стал выполнять обязанности командира дивизиона, он же вперед уехал и пропал. До 31 декабря 1942 года я находился в Сталинграде, а потом меня опять вызвали в Москву. В Москве я был назначен командиром разведки вновь формирующейся бригады.

Из Москвы нашу бригаду направили на Курскую дугу. Потом мы освобождали Ельню, Смоленск, всю Белоруссию. Причем там случай был. Наша бригада считалась резервом командующего фронта, и я, как начальник разведки бригады, часто контактировал с командующими гвардейскими минометными частями фронта. Он посмотрел, как исполняю свои обязанности, и через 8 месяцев вызвал меня к себе, в штаб армейской группы, тоже направил начальником разведки. Начались бои за Белоруссию, во время которых убили помощника начальника штаба армейской группы, и на меня взвалили и разведку, и оперативную работу.

У нас там было 5 полков и пара бригад, и надо было со всеми поддерживать связь, решать задачи, как их использовать. Я недели две так поработал, а потом меня вызывает командующий и говорит: «Мы решили тебя оставить на оперативной работе, старшим помощником начальника штаба». Я стал начальником оперативного отделения, а это уже полковничья должность.

В этой должности я работал 8 месяцев, участвовал в освобождении Белоруссии, части Прибалтики, а потом наши части гвардейские минометные из резерва Верховного главного командования переподчинили командующему артиллерии фронта, и командующий гвардейскими минометными частями стал заместителем командующего артиллерии фронта. Мне предлагали должность начальника штаба полка или бригады, но штабная работа мне надоела, и я попросил назначить меня командиром дивизиона. Командиром дивизиона я освобождал Литву, штурмовал Восточную Пруссию – вот там тяжелые снаряды пригодились, у немцев укрепления были – стены метр толщиной. Наша бригада была фронтового подчинения, и в Восточной Пруссии был случай, когда я со своим дивизионом за 7 дней побывал в 6 армиях. После Кенигсберга мы пошли на Пиллау, сейчас это Балтийск, и там закончили войну.

Последний залп мы дали в Пиллау, а потом нас перевели поближе к Кенигсбергу, мы размещались за 40 км от Кенигсберга. Там я и встретил Победу. У меня в машине приемник был, я 8 мая, часов в 10–11 вечера, залез в машину, включил приемник и попал на Болгарию, а болгарский язык похож на русский. И я слышу, говорят, что подписан акт о капитуляции. Я из машины выхожу и разряжаю пистолет в небо. Ко мне подбежали, поинтересовались, что случилось, и я сказал, что победа. Что дальше творилось… Раз командир стрельнул, сказал, что Победа… Там такая стрельба началась. Мы прыгали, друг друга похлопывали, радовались, что мы живы.

В Германии мы пробыли месяц, и вдруг наш дивизион подняли по тревоге и отправили на немедленную погрузку. Я-то думал, что война закончилась, все нормально, только учеба осталась, а тут по тревоге погрузили на эшелон и отправили в сторону Москвы. Не доезжая до Москвы, мы оказались в Мичуринске, а оттуда поехали в сторону Алма-Аты. А уже из Алма-Аты, по Турксибу, мы прибыли в Читу, на войну с Японией. Если так посчитать – нас тогда лишних 3000 километров прокатили.

Спасибо, Леонид Андреевич. Еще несколько вопросов. В училище вы принимали участие в тушении пожаров и борьбе с зажигалками, а вообще немецкая авиация сильно Москву бомбила?

Если сравнить со Сталинградом или Курском – нет. Основной вред был в первые налеты. Особенно опасны были зажигательные бомбы. Паровое отопление не везде было, было много дровяных, угольных складов, да еще и дома деревянные были. Поэтому, когда немцы стали бросать зажигалки, пожары в первые дни были сильнейшие. Сперва не знали, как с зажигалками бороться.

Какой средний возраст солдат был?

Вначале были молодые, моряки, военнослужащие войск НКВД. Отбор к нам строжайший был, на каждого можно было положиться. Потом уже и постарше пошли, 45–50 лет, да и отбор вроде как попроще стал.

Я когда дивизионом командовал, у меня начальник химической службы, старший лейтенант был, так он мне как-то рассказал, что до войны был бандитом на железной дороге Москва – Адлер. Я деталей не знаю, но претензий к нему у меня никаких не было. Когда мы ехали в Японию, у меня четверо бойцов сбежали, на стоянке пол проломили, выбрались из вагона и прикинулись, что дрова пилят. Я и послал начальника химслужбы вытащить их, он же железнодорожные правила знал, знал все ходы-выходы. Не знаю как, но он ребят вытащил, и уже в Чите они меня догнали.

А национальный состав какой был?

Очень разнообразный. Процентов 50 были нерусские – буряты, чуваши и так далее.

Никаких проблем на национальном вопросе не было?

Нет. Воевали все одинаково, все были друзья, не было мысли, что кто-то какой-то национальности.

Встречаются упоминания, что под Москвой «катюши» применяли зажигательные снаряды. Это так?

Да. Осколочно-зажигательные снаряды. Немцы дрожали от них. Там, помимо осколочных ранений, все выжигало и раны не заживали.

Какие основные цели для «катюш» были под Москвой?

Главная наша задача – уничтожать все дома, склады и прочее. Тогда был издан приказ – при отступлении все эвакуировать или уничтожать. Очень жестокий приказ. Ничего нельзя было оставлять немцам, но большая часть населения не эвакуировалась. А оставалась, а нас заставляли стрелять по сооружениям, где еще можно жить, или, если колхоз не успел зерно эвакуировать – значит, надо было стрелять по этим домам, складам, чтобы сжечь.