Кавалер Сен-Жюст

— А кто же из мальчишек не любит этого? — подхватил Филипп. — Я тоже когда-то страдал этой болезнью.

Подъем закончился. Они были на плато. Сказочная картина открылась их глазам.

Плато простиралось на несколько лье, дальше, вдоль всего горизонта, тянулась горная цепь Бьема. Вершины гор были осыпаны снегом, ослепительно белевшим на солнце. Кое-где склоны зеленели от пихт и елей, кое-где краснели золотом опавших листьев, темнея в промежутках островками засохшей травы. Этот пестрый ковер на фоне голубого неба выглядел почти фантастично. И не менее фантастично, словно копируя пейзажи старых мастеров, на одной из вершин выделялись живописные развалины древней постройки.

Друзья стояли зачарованные.

— Как ты думаешь, что бы это могло быть? — прервал наконец молчание Сен-Жюст, указывая на развалины.

— По-моему, какой-то разрушенный форт, — сказал Леба.

— Тебе везде мерещатся форты. Откуда здесь может быть форт и для чего он нужен на вершине? Я полагаю, что старинный замок.

— А замки разве строили так высоко?

— Ты удивляешь меня. Феодальные замки всегда строили именно таким образом. Возьми, к примеру, Шато-Гийяр или Фалез.

— Для замка как будто он маловат…

— Но древние замки не были большими. К тому же, учти, его уменьшает расстояние.

— А все-таки, — подумав, сказал Леба, — это — современное крепостное сооружение. Быть может, австрийское. Уходя, они разрушили его.

Сен-Жюст громко расхохотался.

— Не сердись, — с трудом останавливаясь, сказал он. — Я не хотел тебя обидеть, но это нелепица. Какие австрийцы? Зачем им здесь укрепление? Они, конечно, стремились овладеть ущельем и перевалами, но для этого не нужно было строить форт на горе. Впрочем, не будем спорить. Предлагаю: доберемся и решим все на месте.

— А доберемся ли? — с сомнением взглянул на развалины Леба.

— Мы-то? — удивился Сен-Жюст, — Не ждал такого вопроса от человека, в детстве лазившего по горам. Не сомневайся. К тому же нас никто не гонит сегодня, спешить не будем.

— Тогда пошли…

…И правда, сколько драгоценного времени, пропало даром! Если стратегический план Карно в конце концов удалось забраковать, то как долго еще продолжалась глухая борьба с теми, кто действовал на месте, в Эльзасе, и, казалось, делал то же, что и мы…

Сен-Жюст не зря с первых дней добивался отзыва других комиссаров. И добился. Но, пользуясь тем, что он и Леба числились только при Рейнской армии, кто-то в Комитете (конечно, Карно!) настоял, чтобы при Мозельской тоже были два комиссара — Бодо и Лакост, с которыми — увы! — отношения не сложились…

Первое время, пока комиссары обеих армий находились в Страсбурге, Бодо искал встречи, но Сен-Жюст и Леба постарались от нее уклониться. Сен-Жюсту, помимо прочего, не нравилось поведение обоих комиссаров. Не нравилось, что те грубо афишировали себя, самоуправствовали и предавались сибаритству. Мэр Моне показал множество записок от Бодо и Лакоста, в которых те требовали от муниципалитета заграничных вин, первосортных яств и хороших девочек. Но дело конечно же было не только в этом.

Марк-Антуан Бодо, бывший медик, депутат Законодательного собрания и Конвента, близкий приятель Дантона, внушал Сен-Жюсту такое же отвращение, как и сам Дантон. Умеренный, он, дабы стать неуязвимым в эпоху начинающегося террора, постоянно играл на преувеличениях. Так, если Сен-Жюст арестовывал начальника национальной гвардии Страсбурга, Бодо тут же арестовывал весь штаб; если Сен-Жюст сажал в тюрьму десяток подозрительных граждан, Бодо спешил посадить сотню; если Сен-Жюст высылал ничем не проявивших себя администраторов, Бодо стремился обречь их на гильотину. Впрочем, все это были цветочки. Ягодки пошли, когда дело коснулось верховного командования.

К началу зимней кампании с прежним генералитетом было покончено. Во главе Рейнской и Мозельской армий стояли новые люди — дивизионные генералы Жан Шарль Пишегрю и Лазар Гош. У них было много общего. Оба сыновья крестьян, оба молодые (Пишегрю было 32 года, Гошу — всего 25 лет), оба начали службу рядовыми. Генералами их сделала революция, оценившая их патриотизм, рвение и военные таланты. Но они и сильно отличались друг от друга темпераментом и поведением. Гош был горяч, храбр до безрассудства, самонадеян и упрям; Пишегрю — холоден, спокоен и осторожен. Гош всегда стремился проявить самостоятельность, Пишегрю был исполнителен и точен. Комитет и военное министерство, назначая Пишегрю и Гоша командующими двух эльзасских армий, первенство все же оставляли за Пишегрю: Бушотт уведомил Сен-Жюста и Леба, что в случае объединения армий, а таковое уже намечалось, Гош должен был оказаться под началом Пишегрю; самого Гоша, однако, не поставили в известность об этом. Сен-Жюст безоговорочно подчинился указаниям Бушотта, тем более что Пишегрю произвел на него самое благоприятное впечатление. Комиссар оценил спокойствие генерала, его дисциплинированность и скромность — этими качествами он всегда дорожил в подчиненных. Поэтому с самого начала комиссары Рейнской армии передавали все свои распоряжения только через Пишегрю. Зато Лакост и Бодо, зная, как и их рейнские коллеги, всю подноготную, оценили пикантность положения и мертвой хваткой вцепились в командующего Мозельской армией: они поняли, что этого одаренного, но своенравного генерала будет легко противопоставить Пишегрю, а стало быть, и их сопернику — Сен-Жюсту.

Одним словом, к началу наступления, так тщательно всесторонне подготовленного Сен-Жюстом и Леба, появились досадные осложнения, особенно печальные потому, что шли они не от врага, а от своих…

…Прогулка была очень приятной. Они шли рука об руку, вдыхая свежий морозный воздух, любуясь природой и словно забыв о войне, о врагах, обо всем, что наполняло их жизнь в последние месяцы. Филипп разоткровенничался и поведал другу о всех извивах своего романа с Элизой. Он безумно любил жену и, страшно скучая без нее, каждый день строчил ей отчеты о своих делах и еще более — о своих чувствах.

— Единственная теневая сторона этого чудного солнечного дня — та, — прибавил он со вздохом, — что я не смогу сегодня написать моей Элизабет…

— Напишешь завтра, — сказал Сен-Жюст.

— Уж завтра-то обязательно… И расскажу ей обо всем…

Исповедь друга тронула Антуана. На момент в нем шевельнулось желание ответить откровенностью на откровенность. Казалось, Филипп ждал этого. Но не дождался. Сен-Жюст овладел собой и переменил тему разговора.

— Вот мы почти и пришли. Теперь последний рывок — и неизвестность окончится. Хотя она уже окончилась. Теперь-то надеюсь, видишь?..

— Это может быть и форт.

— Форт? Ну ладно, пусть будет форт. А ну полезли наверх!..

…Лазар Гош, несмотря на свои неполные 25 лет, успел пройти суровую школу жизни. Сын крестьянина-псаря, он познал и нужду, и несправедливость, и палочную муштру старой армии. Он был одним из тех, кто безоговорочно примкнул к революции. Рядовой стрелок в 1784 году, капрал в 1789-м, потом сержант национальной гвардии Парижа, он вступил в ряды добровольцев первого призыва в чине капитана. Проявив героизм и талант, отличившись при Неервиндене, в мае 1793 года он стал генерал-адъютантом, в сентябре — генералом бригады, в октябре — генералом дивизии, после чего сразу же возглавил Мозельскую армию. Этот сказочный взлет, эта карьера, удивительная даже для революционной эпохи, не сделала Гоша гордецом: чуткий к солдатам, простой и открытый с офицерами, он умел привлекать сердца. Однако он знал себе цену. Постоянный успех, непрерывные победы научили его распоряжаться людьми. Ни при каких обстоятельствах не уступил бы он первенства тому, кого считал менее способным и менее достойным. Это сразу же понял Бодо и возблагодарил судьбу, связавшую его с подобным человеком. Это не сразу понял Сен-Жюст, чем в будущем осложнил и общее, и свое личное положение.

16 брюмера в Фальсбурге состоялась первая встреча Гоша и Пишегрю. Были обсуждены детали и сроки наступления. Гош существенно дополнил и уточнил план Сен-Жюста. Он наметил, что сразу после взятия Бича из частей Мозельской и Рейнской армий будет создан ударный корпус для вторжения в Цвейбрюккен, где, угрожая левому флангу противника, заставит его немедленно отступить, открыв прямой путь на Ландау. Генеральное наступление, полагал Гош, следовало планировать на 21 брюмера. Пишегрю, не высказав каких-либо замечаний, полностью согласился с Гошем. Так с самого начала командующий Мозельской армией взял верх над своим предполагаемым начальником, фактически подчинив его волю. Бодо и Лакост аплодировали; Сен-Жюст закусил губу. Тем не менее он и Леба были готовы утвердить план и дату наступления, предложенные Гошем.