Каюр

От бывшего эдемского разнообразия осталось четыре вида растительности: сосны, росшие густо, шиповник и два вида травы: зеленая и красно-бурая. Все это напомнило мне живую натуру, коей был обставлен мой предыдущий уход.

Было теплее, чем в поле. И сумрачней. И оставалось опасение, что этот остаточный глюк тоже рассыплется или как-то еще мне навредит.

Мы двигались, как мне думалось, наобум, выбирая менее загроможденное пространство. Никаких троп тут и в помине не было. То и дело густая поросль или поваленная сосна преграждала дорогу. Шиповник, представляя собой тернии, цеплялся за одежду, а ноги спотыкались об обнаженные дождями корни и рыхлые пни. В конце концов мы выбрались на какое-то подобие просеки, и идти стало легче. Однако куда и зачем мы шли, оставалось для меня тайной. Я решил полюбопытствовать, начав издалека.

– Ты зачем нас обоих из самолета выбросил?
– спросил я, с отрадой отметив, что язык мне опять послушен, голос тверд, а сам я обретаю самоуверенность.
– Для чего этот трип?

– А уж я как рад, - сказал Каспар.
– Так рад, что и не выразить.

Я терпеливо повторил вопрос и попросил его не увиливать от ответа, а иначе вот сяду и далее никуда не пойду.

– И то...
– согласился он.
– Смерть без причины - признак дурачины. Мы ж не дурачины с тобой. Знай, это не мытарства, брат, и не истязание грехов.

– Тогда что?

– Тсс...
– Он прижал палец к губам.
– Нас непременно подслушивают.
– "Кто?", - кивком вопросил я.
– От мертвых душ уши, - сказал он.

Я счел это за очередной образчик его остроумия и уже довольно злобно прошипел:

– Я должен знать, зачем меня с белу свету сосватали.

– Уж так постановщик постановил, - отчетливо раздалось справа, невдалеке.

Я замер. И впрямь: к нашему разговору прислушивались. Но лес был населен пока только голосами. Как я ни всматривался, ни тени, ни промелька, ни шевеленья кустов, ни единой бестелесной бестии лес не выказал. Хотя звуки множились, и не только шорохи, трески, вздохи, но и полноценные голоса. Я напомнил себе, что и сам-то организмом не обременен. Но они могли б, как и я, хотя бы проявить видимость.

Каспар тоже был немного смущен. Я решил воспользоваться его смятеньем и додавить.

– Ну! Отвечай же! Зачем ты меня?

– Зачем, зачем... За этим!
– раздался другой голос и подленько захихикал.

– Эй, потерянный!
– Этот голос был явно бабий.
– У нас нонче саббатея! Придешь?

– Не обращай внимания, - несколько смутился Каспар.
– Мертвые тяму не имут. Бормочут незнамо что.

– Сам ты незнамо что!
– откликнулось эхом.

Каспар ускорил шаг, как бы в опаске, что мне наболтают лишнее. Я же напротив решительно остановился, едва не ступив ногой в углубление, оставленное чьим-то копытом и заполненное желтоватой водой. Газонокосильщики, йети, которым пугал Каспар в самолете, тут же пришли на ум.

– Ну что же ты?
– поторопил он.

– Погоди, - сказал я.
– Мы пехота, нам не к спеху. Дай озирнусь.

Мне показалось, что меж стволов йети мелькнул. А в следующее мгновение он появился из-за сосен, уже не таясь, давая себя рассмотреть досконально, в свою очередь и меня рассматривая. Объявились и мертвые с косами, и Машенька, и медведь - словно галлюциногенные бациллы проникли мне в мозг и творили прямо при мне все то, о чем едва только успевал подумать. И вот это ад или бэд явил свой истинный лик - во всех своих загробных подробностях. Словно веко Виево замигнуло в свой мир.

– Тсс...
– Кто-то шикнул у самого уха.
– Только Гоголю ни гу-гу.

Я вдруг увидел, что лес полон повешенных. Их было без счету. Только справа в пределах видимости висело не менее сотни штук. Налево я и взглянуть боялся. Один совсем рядом со мной повис, но странный какой-то - с куриным яйцом вместо лица, причем делатель деталей не поленился разместить на скорлупе несколько желтых крапинок. Скорлупа же под моим взглядом вдруг пошла трещинами и осыпалась, обнаружив под собой шпионскую тайнопись. "Никогда не отправляйся в путешествие без веревки", - разобрал я закавыченную цитату, однако источник ее не был указан или же располагался на обратной стороне яйца.

Как оказалось, не имея рта и с перехваченным горлом, яйцелицый оказался способен к членораздельной речи, хоть она ему и давалась с трудом.

– Жизнь от смерти... не убежит, - сказал, например, он, делая длинные паузы после каждого слова, в то время как яйцо его головы пульсировало и разбухало по мере того, как он высказывался - видимо от чудовищного напряжения. "Попробуй-ка поговори с закрытым ртом, - ещё подумал тогда я.
– Всё произнесенное остаётся внутри тебя и давит на оболочку". Яйцо уже вдвое разбухло против первоначального, а он всё еще силился еще что-то сказать.
– Ещё... ещё с тобой... свидимся ... преисподних болот...
– произнес он. И лопнул, взорвавшись желтком.

Вслед за ним стали лопаться и прочие трупы, ещё более усугубляя вонь.

– Ну ты даешь! Всех мертвых убил!
– сказал Каспар почти с восхищением.
– На самом деле этого нет ничего, - продолжал он, вернувшись к интонациям гида и толкователя.
– Вообще ничего. Это мы сами под действием информационного голода генерируем этот призрачный универсум, весьма противного свойства, должен сказать.
– Я и сам неземной своей головой это понял уже.
– Надо выбираться отсюда. Там все у нас будет иначе. И благодать, и истинный свет, и пение, сходное с серафическим. Только надо отсюда выбираться скорей, - повторил Каспар.

Я, более не раздумывая, рванул за ним.

Не расточая слов, не выбирая дороги, где быстрым шагом, а где и вовсе позорной трусцой, я едва поспевал за Каспаром, стараясь только не отставать от его проворной спины. Теперь я видел лишь то, что находилось непосредственно под ногами да неясно воспринималось боковым зрением. Здесь кто-то пронесся незадолго до нас, слон или мамонт или иное огромное существо, и проторил это подобие просеки. Я подумал даже о сбежавшей избушке, но не успел как следует оформить эту сумасшедшую мысль, как Каспар встал, я ткнулся ему в спину и тоже встал, а подняв голову, увидел наше беглое бунгало. Избушка тоже увидела нас и попятилась, с треском свалив сосну.

– Вот куда ты ее загнал, - сказал Каспар.
– Ты нас не бойся, старая. Дай войти.

Избушка замерла, словно раздумывая над услышанным. Лапы ее все еще были в грязи. В одну из них намертво впился когтями кошачий труп. Из трубы валил дым. Дверь дернулась и, дребезжа, отворилась. Словно вход в иной мир, подумал я.

Крыльца не было. Однако желание покинуть этот пикник и воспользоваться хоть каким-то убежищем было столь жгучим, что я мгновенно вскарабкался и перевалился через порог. Вслед за мной влез и Каспар.

Внутри было почти что темно. Сквозь единственное мутное оконце едва проникал свет. Я видел лишь лавки по стенам да сами стены, подбитые мхом. Глаза меж тем привыкали к полумраку. Стало видно, что здесь полно всяких кукол - из волос и тряпок, сучьев и корневищ, мха и травы. Они сидели по лавкам, валялись на полу, свешивались с потолка вперемешку с березовыми вениками. Из щели в дальней стене пробивался пар. Оттуда доносилось кряхтенье, поскрипывала половица, что-то звякало и шипело - мне представилось, что там, за дверью, кто-то у печи хлопотал.