Каюр

В Силикатном Заводе я провел восемь лет. Это была закрытая территория. У меня было все, кроме свободы и общения с подопытными. Иногда я думаю, что их не существовало вообще. За это время мне несколько раз меняли тело. Для разминки мозгов разрешили писать. И даже издавать написанное - под другим, естественно, псевдонимом. Прежний автор к мрачному удовлетворению немногих поклонников бесследно исчез.

– И что ж вы писали?

– Фантастику, - сказал я.

Литература, худо-бедно, художественная. После Силзавода я фантастику писать перестал. Только правду.

Кстати, принятый сегодня принцип бессмертия был мной изложен в одном из ранних, еще советских, рассказов. Иногда мне кажется, что по этой причине меня и отобрали для экса. Так что это случившееся со мной сальто иммортале я себе собственным воображением наворожил.

Гонорары администрация Силикатного Завода перечисляла на мой счет - словно предвидя, что я таки выйду на волю живым, и деньги мне пригодятся. Кроме того, по выходе мне была назначена небольшая пенсия. Плюс солидная единовременная выплата за все, что претерпел.

Происходящее в шарашке вдруг стало достоянием гласности. В течение последующих двадцати лет тела научились штамповать как кастрюли, а проблема демографии вылезла на первый план. Чтоб остановить вымирание населения, чипы стали вживлять каждому. В упомянутом выше рассказе я их назвал торпедами - по аналогии с капсулой эспераль. А массовое вчипывание - программой продления жизни. "Торпеда" - не прижилась. ППЖ - осталась. Появилась первая сеть ретрансляторов, первая стационарная база, потом еще несколько баз - дублирующих. А сверху уселась демографическая полиция. Так явилась эра неумирания. Или дурного бессмертия, по выражению одного философа. Или Дурбеса, как ее обозвали иронические монахи.

– А с вами что?
– в свою очередь спросил я.

– Я - как и все. Попал под ППЖ.
– Он даже руками развел, сожалея о не столь захватывающей биографии.
– Ваша жизнь включает четыре эпохи: социалистическую, период разрухи рубежа тысячелетий, когда счет на лимоны шел, что в деньгах, что в жизнях людских, так называемую демократию и настоящее. Вы - единственный в своем роде.

– Единственный?
– уточнил я.

– Более никого на всем свете я не нашел.

– Вероятно, их нет, учитывая ваши розыскные возможности.

– Ну, возможности не мои. Но должность позволяет наладить связи с теми структурами, у которых эти возможности есть. У меня же - другие возможности.

Фраза таила предупреждение.

– Государству нужны граждане. Граждане - его капитал, - продолжал Гарт.
– Пусть иногда даже в качестве чмо.
– Ах, это он о своих возможностях.
– Всегда можно надеяться на исправление и возвращение нормального облика. Особенно если впереди бесконечность. Знаете, когда у человека впереди бесконечное количество лет, он непременно успеет побывать и жуликом, и убийцей, и вором, и предателем божества. Рано или поздно в негодяи выбьешься. А из негодяев - снова в приличные люди. Если за все казнить - без надежды на прощение и пощаду - то со временем и службу исполнять будет некому. Однако, я вас пригласил не за этим.

Догадываюсь, что не за этим. Любопытство, которым меня обольщал Викторович, взыграло во мне. Я внутренне насторожился, настроив ухо востро.

– Вы были инженером, литератором, подопытным, пенсионером, солдатом.

– Именно в этой последовательности, - подтвердил я.

– Теперь - каюр.

На это я промолчал.

– В общей сложности года полтора провели в лазарете.

Гораздо больше, опять промолчал я, если учесть, что первым моим лазаретом была шарашка.

– Уверен, вы уже догадались, зачем я вас пригласил. Мне нужен сдвиг.

Иначе говоря - коррекционный трип. Желание, несовместимое с жизнью. Прогуляться по мирам иным. Освежить восприятие. Снять накопившиеся помехи. Мясо сменить.

Он продолжал:

– Нужен безупречный трип. Предприятие будет совместным. Так что близких предупредите. Однако всё должно оставаться в тайне даже от них.

Я крайне редко ассистирую своим клиентам. И только в тех случаях, когда стопроцентно уверен, что не очнусь в образе чмо. И когда я прихожу в себя в карантине в нормальном туловище, испытываю облегчение. Не будет ли подвоха на этот раз?

– Ну что вы? Как можно?
– сказал Гарт.
– Вы - достояние этой страны. Отказываться же вам не резон. Причин несколько. Первая: вы любите путешествия, а тут вам легальный трип. Вторая: вы приобретаете друга в моем лице. Третья: вас рано или поздно за ваши перфы обратят в челомута опущенного, а я спасу! И наконец, это ваша работа - пусть противозаконная, но щедро оплачиваемая. Ну и, - он словно перемигнулся с отсутствующим Викторовичем, - из любопытства!

Он мог бы просто заставить меня. Рычаги для этого есть. Когда вам система делает предложение, отказываться неразумно, а то и губительно. Я понимал, что в случае несогласия мою деятельность немедленно прекратят, придумают и осуществят наказание, а если с отчаяния отважусь на гоп-скачок, вернут и вновь воплотят в челоморфа, удвоив срок пребывания в этом качестве. Надобно соглашаться. Но не поспешно.

– Это имеет отношение к моему чувству юмора? Предлагаете им воспользоваться уже сейчас?
– пока что спросил я.

– Сначала выслушайте. За гонораром и расходами на сеанс дело не станет. Какие угодно декорации, спецэффекты, способы умерщвления. Все актеры страны - ваши. Сценарий на ваш изощренный вкус. Хотите в качестве декораций луну - летим на луну. Потребуется невесомость - выведем ваш театр на орбиту. Да ведь вам и самому интересно будет воплотить ваши самые безумные проекты, максимально проявить ваш талант постановщика и каюра. И все это вполне легально. Или почти. Во всяком случае, от забот и пристального внимания властей я вас огражу.

– Надо подумать, - сказал я, хотя решение было принято едва ли не автоматически.

Гартамонов так и понял. Поэтому не придал значения последней моей реплике, сделав вид, что это так, а парте.

Он сказал:

– Самосовершенствование бесконечно. Но требует обновления - сознания, организма. Вливания свежих сил. С течением времени притупляется восприятие. Усталость, равнодушие, не тот интерес. Отсюда пресыщенность, цинизм и черный юмор. Как вечером мы ложимся спать, так время от времени умирать нужно. Вылазки на тот свет обновляют восприятие. И бывает так, что человек возвращается оттуда созидателем, творцом.

Он прервался на пару секунд, давая возможность и мне высказаться. Но я промолчал.

– Большинство не знает, - продолжал он, - как своим бессмертием, вернее, отсрочкой от смерти, практически бесконечной, распорядиться. Жить, не зная конца - и только? Визы, византии, лэнды - им это действительно ни к чему. Я одобряю запрет на трипы. Они не для всех. А может быть, - вдруг предположил он, - что-то от нашей жизни - хотя бы в качестве фантомного ощущения - присутствует там иногда? И многое из того, чего здесь у нас нет и ни при каких обстоятельствах быть не может, там осуществлено?