Каюр

– Это твоя светлица, - сказал мажордом.

Коль есть светлица, то и темница есть?
– подумал я. Но не спросил.

Уж не знаю, из каких соображений, но кто-то прислонил к одной из стен живописное полотно, изображавшее, очевидно, Страшный Суд. Размеры в метрах составляли примерно четыре на два с половиной, то есть от пола до потолка. Что касается сюжета, то куда там Иерониму Босху со своей жалкой мазней. Голландцу явно воображения не хватило.

Центр картины занимала виселица, а в ней болтался двуглавый монстр, повешенный за одну из голов. Другая в ужасе втянута в плечи. Правый глаз крепко зажмурен. Однако левый тайком посматривает на товарку. У головы в петле глаза преувеличенно выпучены, в одном из них, раздутом в четверть лица, застряло зрелище - ее вторая, не повешенная голова, но не все детали отражения и зрелища совпадали. Неприщуренный глаз, например, был без зрачка, в ухе живой башки висела медвежья серьга и кроме того, эта голова злорадствовала. В этот глаз со смещенным зрелищем попал и верхний угол картины, с которого скатывался Сизиф поперед своего камня.

Часть сюжетов я уже видел в других вариациях в галерее. Иные тоже были так или иначе вчера упомянуты. Например, механизм, производивший горнорудные разработки - наверное, тот, которым мне вчера Мункар пригрозил. Если это было продемонстрировано мне в качестве устрашения, то именно в этом качестве впечатления не произвело. Даже несмотря на то, что одну из сцен явно содрали с моей давней галлюцинации. Это были два сопряженных во взаимопожирании субъекта. Но поскольку на этот раз я находился во здравии, то и воспринял этот запечатленный глюк без содрогания.

Я не сразу заметил слабое мерцание в центре картины. Мерцала какая-то запятая - то ль головастый червь, то ли многократно увеличенный сперматозоид, однако уже в следующую секунду до меня дошло, что это был человеческий головной мозг вкупе со спинным, как его принято изображать в анатомических атласах. Он был бы не виден на фоне произведенных им галлюцинаций, затерялся бы среди них, если бы не его пульсация. Мерцал он не просто так, а со значением. Работал, значит. Мыслил и созидал, творил. Что именно он созидал, ответ лежал на поверхности картины. Весь этот жутковатый мир, напоминавший сумеречное сознание лузера, был его эманацией.

Я когда-то предъявлял вниманию публики подобный сюжет. Возможно, поэтому идею картины понял быстро и правильно. В моём рассказе мозг без органов восприятия, выведенный в капсуле на орбиту Земли, снабженный неиссякаемым в ближайшей перспективе питанием, в силу дефицита информации начинает галлюцинировать - эманировать, творить, создавать - свою собственную вселенную, черпая материал из самого себя, для себя. Отчасти это мог быть, как вчера выразилась Сусанна, Бубль-Гум. Или мир как воля и представление, как предполагал то ли Беркли, то ли Шопенгауэр. Не знаю, как насчет воли, но представления есть и причудливые.

– Когда он обязанностями занимается, успевая столько живописать?
– спросил я, отворачиваясь от полотна.

– Так это чмо рисовали, - сказал Викторович.
– Из подведомственных учреждений. А он только тему дал.

Я не стал искать в этой картине никаких аллегорий. Мне хватило минуты, чтобы преисполниться к ней отвращения. Да и вообще вся эта мазня напоминала сумрак лузера. Возможно таковыми и были работавшие над ней чмо. Я распорядился картину убрать.

– Ее восемнадцать человек расписывало!
– вступился за шедевр Викторович.
– Три маньяка, монахи, каюр из Кемерово!

Про человека из Кемерово я что-то слышал. Групповые перфы в заброшенных шахтах устраивал.

– Это он Сизифа изобразил. А этот угол, - Викторович пнул нижний левый угол картины, - девушки из Мироздания вчетвером расписывали.

Я невольно скосил глаза влево. Там были изображены четыре фигуры, изрядно наказанные теми формами, в которые были воплощены. В общем, я понял, откуда таксист Вадим своих фантастических шлюх почерпнул.

Впечатляло. И может быть вдохновляло. Во всяком случае, настраивало и навевало. Но я настоял на своем.

– Это триптих: "Преступление. Суд. Наказание". Третья его часть. Может, вместо этой вам первую или вторую внести?
– не унимался Викторович.

То, что чмо сами себе в назидание оформляют раскрывают такие темы - тоже род наказания, а может быть и раскаянья - как знать? Как обозначить назвать все это искусство? Тюрьм-арт, чмо-арт, чмарт?

Мне так же пришло в голову, что если понадобятся декорации, то есть кому их расписать. Придворные холстомеры в подведомственных учреждениях, как я только что убедился, были великие мастера. А может и сам клиент участие примет, раз уж он такой живописец. Так что Босх и его ничтожный триптих могут катиться к чёртовой матери.

Викторович в одиночку - я и не подумал ему помочь - вынес "Наказание" в коридор.

Джусу Гарт не понравился.

– Как будем убивать клиента?
– спросил я, когда Викторович нас покинул

– Предлагаю в говне утопить, - сказал Джус.

– Пока топить будешь, сам нахлебаешься, - возразил я.

– Тогда я его задушу. Медленно.

Я был почти уверен, что наши спальни прослушиваются, и знаками дал Джусу об этом понять.

– А пусть, - сказал Джус.
– Будут любезнее в другой раз.

Наши комнаты располагались со стороны фасада, из окон открывался вид во двор, далее - на забор, лес и дорогу. Был виден так же кусочек ворот, в которые мы только что въехали. И поскольку наши с Джусом апартаменты были смежные, то вид из его окна полностью соответствовал моему. Только ворота были видны полностью. Я это отметил на тот случай, если придется за въезжающими понаблюдать.

– И когда валить будем?
– спросил Джус.

Валить... Раньше бытовало выражение - валить за бугор. Аналогия полная. Хотя Джус, конечно, употребил это слово в мокрушном значении.

– Про когда он, по-моему, еще не говорил, - сказал я.

День мы прошлялись по усадьбе замку, знакомясь с ним. Викторович нам не мешал и даже способствовал, только некоторые двери оказались предусмотрительно заперты. Включая и ту, в которую меня не пустили вчера.

Галерея не произвела на Джуса столь яркого впечатления, как на меня. Почти никого из исторических личностей, послуживших прототипами коллажей, он не знал.

– Это способ исправить демографическую ситуацию, - намекнул я.
– Миксы, объединение двух личностей без ущерба для исходных.

– Вот уж не думал, что тебе понравится эта дрисня, - сказал он, либо не слыша меня, либо сочтя моё замечание одобрительным.

Я не стал продолжать разговор. Да и мое, уже не столь изумленное зрение, привыкло и не так эмоционально реагировало на весь этот арт. И я мог с большим вниманием рассмотреть то, что от меня ускользнуло вчера.

Тут Викторович появился, выйдя из той самой запретной двери, захлопнул и подёргал ее. Потом вернулся и подергал ещё.

Ужинали в банкетном зале за тем самым столом, к которому я вчера опоздал. Мы с Джусом, Гарт да Вадим. Викторович подавал.