Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Каждый ублюдок достоин счастья

Лукошин Олег Константинович

Шрифт:

— Он здесь, у меня наводка, — бормотал я опять.

— Да нет её здесь, — колыхался между щёлок женский силуэт и вроде бы махал рукой. — Так она и будет тебя ждать. У неё без тебя проблем куча, ещё ты.

Я успел отметить про себя, что голос знал о том, что говорю я о женщине.

— Я не проблема, — шипел я, радуясь тому, какое классное окончание я придумал к этой фразе, радуясь, что я его сейчас произнесу. — Я её решение.

Силуэт покачивался из стороны в сторону.

— Да уехала она. Огонь отовсюду прогонит. Огонь да злые люди.

— Я добрый, — расплылся я в улыбке.

— Я знаю, — ответил женский голос.

Вставать, говорил я себе, вставать.

И

встал.

Тёмная бойлерка, бетонный пол. В полоске света угадывался мотоцикл. Полоска исходила от приоткрытой двери. Вместе со светом внутрь проникал холод.

Я выглянул наружу. Была ещё ночь. Одинокий фонарь, горевший на столбе напротив, отбрасывал на заметавшийся в змейки снег тревожные и нервные лучи. Люди в поле зрения не попадались. Вероятно, их вообще не было в этот час на улицах.

Посёлок словно вымер. Ни одного зажжённого окна. Я обошёл бойлерку вокруг, чтобы успеть ухватить взглядом удалявшийся женский силуэт, но ни единой живой души на километры вокруг не значилось.

Я выкатил наружу мотоцикл и повёл его по наметённым за ночь сугробам. Меня колотило от холода. Поймал эту холодную волну я как-то неожиданно и совершенно случайно. Во сне мне не было холодно, я отлично помнил это. Холод пробрался в меня неожиданно, в уже проснувшегося, удивлённого. Скорее всего, именно с удивлением он в меня и проник. Я даже не понял, чему удивлён, я уже забыл, как это делается, но холодные покалывания под кожей свидетельствовали однозначно: чему-то я удивился.

С удивлением я справился быстро. Когда впереди возник низенький тёмный домик, окружённый забором, оно почти угасало во мне. Холод отступал. Ногой я принялся буздать в ворота.

Через пару минут на другой стороне послышались шаги. Обладатель их вдавливал в землю свежий снег. Снег скрипел.

— Чего надо?! — гаркнул сиплый мужской голос.

— Свои, — отозвался я.

— А, свои, — вдруг миролюбиво и смиренно произнёс мужик.

Ворота открылись. Передо мной стоял дед, с бородой, в рваном пальто и с всклокоченными на голове волосами.

— Я мотоцикл у тебя отставлю, ясно, — сказал я тоном, не допускающим возражений. — Пусть постоит.

— А… — хотел что-то произнести дед.

— Скоро заберу, — перебил я его. — Есть куда поставить?

Дед открыл ворота шире.

— Да есть, — буркнул он и повёл меня к сараю.

Я закатил в него мотоцикл, он как раз поместился между наваленными на полу поломанными черенками лопат, треснутыми банками и гнилыми мешками, неизвестно чем наполненными.

— Новые люди в посёлке не появлялись? — спросил я деда.

Он закрывал дверь сарая.

— Да кто ж его знает, — ответил. — Разве за всеми углядишь.

Я направился к воротам.

— Если кто тронет мотоцикл, — повернулся, — хребет ему и тебе сломаю.

Как-то вдруг накатили душевные сожаления. Какое-то непонятное и противное чувство вины. Чувство, от которого я избавлялся всю жизнь. Что-то вроде раскаяния за содеянное. А скорее, острое и гнетущее чувство безвозвратности прошлого. Мне в очередной раз подумалось, с мерзкой клокочущей тоской, что всё могло быть иначе. Всё, абсолютно всё. Если бы в тот злополучный день я не поддался на провокацию сестры, не стал строить из себя крутого и не пошёл разбираться с Борькой. И сейчас, хоть прошло уже десять лет, время от времени пробуждается гнёт, паническое сожаление о том, что случилось. Ведь понял всё, осмыслил, испытал. И вроде кажется, что за все твои мысли и переживания тебя должны простить. Вернуть в прошлое, в тот самый момент, когда всё происходило, готовилось произойти. Чтобы ты мог всё исправить, изменить, повернуть в другое русло. Но хрен тебе! Ничего не исправить.

Первые года два Борис мне часто снился. Именно в тот момент, когда я был готов ударить его ножом. В тех снах я ронял

нож, говорил какие-то оправдательные слова, мы даже обнимались. Но потом сны исчезли. Потому что я понял другое: я ни в чём не виноват!

Я не просил, чтобы меня рожали, мне было хорошо за пределами бытия. Меня просто не было, а потому я был чист и свят. Но потом меня для развлечения произвели на свет, и тут же на меня свалился Грех. Так вот, твари, я отказываюсь принимать на себя грех вашего общества, я отказываюсь от чувства вины, которое вы пытаетесь на меня навесить. Убил? Вы сами довели меня до этого. Я не мог не убить, потому что все вы, все до одного, всё ёбаное человечество, пуская слюни, ждало от меня этого поступка. Я убил, потому что это было заложено в моей природе. Вините не меня, вините моего создателя. Всё, что происходит в мире людей, происходит по его замыслу. Наивно, да просто глупо думать, что есть какое-то добро и какое-то зло. И якобы кто-то выбирает одно, а кто-то другое. В мире есть только зло, он сам зло, потому что сущее не может не быть злом. Добро, если оно и есть, то только там — за гранью жизни, где все равны. Добро только у мёртвых. А живые злы. Живые скрипят зубами, вгрызаются ими друг другу в глотки, и разрывают противника в клочья. Вот что такое жизнь, а не то, что вы возомнили себе в ваших умных книгах.

Отсутствие людей злило. Присутствие — несравнимо больше, но и без них делалось неуютно. Словно я какой-то лох, шестёра какая-то, с которой играют в забавную игру. Игр я не любил. По крайней мере тех, у которых не знал правил и в которых не выигрывал. Люди мне необходимы, чтобы доказать им свою правоту и их низость.

Просто ещё очень рано. Все спят. Скоро, скоро станут людишки выползать на работу. Если они здесь вообще работают.

На дороге появилась старуха. Я почти обрадовался ей. Дорожка не то, чтобы широкая, но разойтись — без проблем. Мы сближались.

Ни малейшего движения с её стороны. Прёт как танк. Причём видит меня, видит. На что ты рассчитываешь, убогая? На то, что я, как послушная собачонка, уступлю тебе дорогу? Интересно, а с какого хрена я должен тебе уступать? Ты имеешь представления о сущности человеческого общежития? Немного ты в сторону, немного я. Вот так люди и живут, вот так и на дороге расходятся. Нахера же ты движешься прямо на меня, старая курва?!

Когда она уткнулась в меня, я отшвырнул её грудью. Старуха отлетела и повалилась на обледенелую дорожку. Эмоции захлёстывали.

— Что, падла! — нагнувшись, заорал я на неё. — Словила? Нравится?

Старуха забормотала и стала закрывать лицо ладошками в чёрных варежках.

— Уродина, ты знаешь правила дорожного движения?! — орал я. — Ты знаешь, что в России правосторонне движение? Почему же ты идёшь по левой стороне? Сука морщинистая, мы в Японии что ли? Или в Австралии?

— Хосподи, — слышался старушичий шёпот, — хосподи боже мой!

— Ты вообще людей уважаешь? Ты уважаешь простого человека, у которого нет дома и гроша за душой? Которого всего лишили, чтобы тебе, курве, на пенсию наскрести. Ты знаешь, что пенсию тебе обеспечивают такие, как я?

Старуха медленно отползала на обочину. Когда тушка её освободила дорогу, я двинулся дальше.

Произошедшее заметно меня взбодрило. Прежний, прежний. Не надо размякать. Не надо поддаваться гнусным эмоциям. Дело делается, процесс идёт. Отмщение близко. Ни жалости, ни пощады. Ни к кому. Только так я их всех обыграю, только так раком поставлю. Главное — не расслабляться. Никакой слабости, иначе они меня уничтожат. Внемлите моему восхождению, уроды.

Почему-то стало казаться, что в этой Чистой Заводи никогда не рассветёт. Я приехал сюда в темноте, провёл ночь, и снова меня окружает темнота. Вдруг здесь всегда так?

Поделиться с друзьями: