Казнь Николая Гумилева. Разгадка трагедии

Агранов был выходцем из гомельской местечковой еврейской семьи. В 1912 году он вступает в партию социалистов-революционеров и становится профессиональным революционером-подпольщиком. В 1915-м — переходит в РСДРП(б). За время подпольной работы Агранов подвергался аресту и ссылке, из которой бежал. По некоторым данным, он был художественно и музыкально одарен, очень начитан и обладал необыкновенным личным обаянием. С другой стороны, даже среди сподвижников-коммунистов Агранов имел репутацию "определенного негодяя по убеждениям, которому не следует подавать руки" [40] . С ноября 1917 года Агранов работает в секретариате Совнаркома, в 1918–1920 годах является секретарем Малого Совнаркома, т. е. поднимается на высшие ступени советской правительственной и партийной номенклатуры (здесь уместно напомнить, что в 1918 году ему едва исполняется двадцать пять лет!).

40

См.: Даугава. 1990. № 8. С. 166.

С мая 1919 года с работой в Малом Совнаркоме Агранов совмещал работу в органах госбезопасности РСФСР, выполняя в качестве особого уполномоченного при президиуме ВЧК (т. е. в качестве личного представителя Ф. Э. Дзержинского) самые ответственные задания: он участвовал в подавлении восстания левых эсеров, ликвидации тамбовского и крондштадтского восстаний, разгроме савинковского подполья. В январе 1920 года(эту дату следует запомнить!) Агранова окончательно переводят из структур Совнаркома в структуры политической полиции. Это, разумеется, не понижение, ибо он становится особоуполномоченным особого отдела (ОО) ВЧК (для пояснения — во всей тогдашней чекистской номенклатуре, помимо Агранова, таковыми были всего тричеловека — В. Р. Менжинский, А. К. Артузов и К. И. Ландер; в этой "великолепной четверке" Агранов — самый молодой). Как особоуполномоченный ОО ВЧК он и приезжает в Петроград [41] .

41

Об Я. С. Агранове см.: Справочник учреждений РСФСР. 22 января 1920. С. 9, 217; яркие характеристики его — в книгах Александра Орлова ("Тайная история сталинских преступлений"), Сергея Мельгунова ("Суд истории над интеллигенцией"), Георгия Атабекова ("ГПУ: записки чекиста").

Во время своего пребывания в Петрограде Агранов подчинялся не председателю Петрогубчека (эту должность занимал тогда ставленник Г. Е. Зиновьева Б. А. Семенов) и даже не самому Зиновьеву, а непосредственно заместителю председателя ВЧК И. С. Уншлихту. Разумеется, интересы Агранова (и его полномочия) далеко не ограничивались собственно проблемами ликвидации непосредственной угрозы антисоветского переворота в Петрограде, — представить себе, что работник такогоуровня был командирован для помощи питерским оперативникам, по меньшей мере, наивно.

Специализацией Агранова была работа с интеллигенцией.

В течение всего июня и начала июля 1921 года, когда шла непосредственная работа петроградских чекистов по разгрому заговорщиков, Агранов остается в тени, однако, когда главные боевые силы ПБО были нейтрализованы, а полученные показания неопровержимо доказывали наличие активного антисоветского террористического подполья в Петрограде (о чем и было сообщено в докладе ВЧК от 24 июля), он развивает бурную деятельность по отработке связей раскрытой организации с научной и творческой интеллектуальной элитой.

Местных чекистов, занятых вопросами, как они полагали, первоочередными — ведь со дня на день в Петрограде можно было ожидать вспышки терроризма [42] , — В. Н. Таганцев, имя которого прозвучало в показаниях некоторых боевиков, интересовал мало. Он действительно "знал" и "присутствовал"(вспомним опять-таки "расстрельный список"), но непосредственно в деятельности боевых групп участия не принимал и к тому же уже содержался под стражей. Что же касается его связей в научных и творческих кругах, то ожидать террористической угрозы от "профессуры" не приходилось и подавно. Вникать же в суть проектов оптимизации законодательной базы России, использования ее нефтяных запасов и реформ музейного дела сотрудникам ПетроЧК, штурмующим (с большими потерями в личном составе) конспиративные склады оружия и динамита, было недосуг.

42

С 13 по 16 июня 1921 г. в Варшаве под председательством Б. В. Савинкова и С. Рейли проходил Конгресс антибольшевистских сил, в котором принимали участие представители "зеленых" (крестьянские партизанские соединения в России), иностранных военных представителей из Франции, Бельгии, Англии, Италии и Америки, а также — официального представителя президента Польши Пилсудского полковника Б. Веньявы-Длугошовского. Конгресс одобрил разработанный Русским эвакуационным комитетом Савинкова план альтернативного устройства управления Российским государством как федерацией республик и областей и призвал все подпольные группировки в России к радикальному террору, безжалостному истреблению комиссаров и чекистов. Решения Конгресса имели большой резонанс и в эмигрантских кругах, и в РСФСР. Советское правительство 4 июля 1921 г. направило польскому правительству ноту, в которой, ссылаясь на Рижский мирный договор, потребовало от Пилсудского немедленного изгнания руководителей Эвакуационного комитета из Польши и роспуск его структур.

Но Москва уже тогда мыслила иначе, чем Петроград! К удивлению питерцев, прибывший из столицы "особоуполномоченный", ознакомившись с их разработками по делу "Областного комитета Союза освобождения России" (первоначальное название ПБО), выделил именно это, абсолютно тупиковое "профессорское" направление, вернул благополучно осужденного на два года исправработ В. Н. Таганцева и начал активно "работать" с ним.

Речь на этих допросах, разумеется, шла не о террористическом подполье — об этом аспекте деятельности ПБО в июле 1921 года Агранов, надо полагать, знал гораздо больше, чем Таганцев. Нет! Агранов предложил своему подследственному ни много ни мало как проект социального мира в России. Речь шла об организации грандиозного открытого политического процесса, с привлечением всех отечественных и зарубежных средств массовой информации, международных экспертов и первых лиц Совета Народных Комиссаров, ВЦИК и РКП(б). Явившись на этот процесс, участники "профессорской группы" ПБО под водительством В. Н. Таганцева смогут, с одной стороны, высказать все накопившиеся у них за годы "военного коммунизма" претензии к советской власти — не только от своего лица, но от лица всей русской интеллигенции, пребывающей как на территории Республики, так и в эмиграции. С другой стороны, все они открыто и добровольно смогут принести покаяние за свое участие в контрреволюционном подполье, а повинную голову, как известно, меч не сечет. Развивая перед ошеломленным Владимиром Николаевичем эти ослепительные перспективы, Агранов, вероятно, имел сведения, что нечто подобное Таганцев в первой половине фантасмагорического 1921 года уже обсуждал в своем кругу. "Идея Таганцева, — свидетельствует коллега и учитель Владимира Николаевича академик В. И. Вернадский, — заключалась… в том, что надо прекратить междоусобную войну, и тогда В.Н. готов объявить все, что ему известно, а ГПУ дает обещание, что никаких репрессий не будут делать" [43] .

43

См.: Новый мир. 1989. № 4. С. 264.

V

Для того, чтобы понять, насколько идея "социального мира" была популярна весной — летом 1921 года в российских интеллектуальных кругах, нужно вспомнить меткое замечание писателя и мемуариста Р. Б. Гуля — "большинство русской интеллигенции восприняло ленинский Октябрь, измеряя его "французским термометром"…" [44] . Это означало, что для выпускников российских гимназий и университетов события Великой французской революции казались чем-то вроде исторического прецедента по отношению к свершающейся революции русской. С этой точки зрения, "красный террор", подобно террору якобинцев, оказывался печальной, но исторически неизбежной стадией раннего революционного экстремизма. Однако всех утешало то, что недолгая кровавая эпоха якобинского террора завершилась во Франции 9 термидора (27 июля) 1794 года падением диктатуры Максимилиана Робеспьера, созданием Директорий и восстановлением гражданских прав.

44

Гуль Р. Б. Я унес Россию. Апология эмиграции. Том первый. Россия в Германии. М., 2001. С. 211.

Согласно логике исторических аналогий, ожесточение первых лет русской революции также должно было в скором времени уступить место эпохе национального согласия и возрождения русской цивилизации, когда экстремисты в Кремле будут вытеснены трезвыми, здравомыслящими политиками-патриотами (будут ли те продолжать называть себя "большевиками", "коммунистами" или найдут другое историческое имя — не так уж важно). Тогда будут забыты старые счеты и обиды, и те, кто раньше стоял по разные стороны баррикад, вновь объединятся в служении единому Отечеству.

Как уже говорилось, "новая экономическая политика" (НЭП), отменяющая "военный коммунизм", была провозглашена на X съезде РКП(б), проходившем в Москве 8—16 марта 1921 года, под грохот осадных орудий на побережье Финского залива. Выполняя решения съезда, ВЦИК 21 марта принял декрет " О замене продовольственной и сырьевой разверстки натуральным налогом",в котором отменялась государственная конфискация продовольственных и сырьевых излишков у населения, а распределительная система пайков частично уступала место рыночным отношениям.

И в РСФСР, и за рубежом многие поспешили принять этот декрет за манифест свободы торговли в России, знаменующий отказ ленинского Совнаркома от утопических коммунистических теорий и возврат страны в мировую экономическую систему. Легко представить себе, что творилось в душе всех этих высоколобых знатоков истории, когда сразу за кронштадтским апокалипсисом вдруг разнеслась благая весть: НЭП! Ведь любое известие, приходившее из Кремля, воспринималось ими прежде всего как повод для размышлений об "эволюции большевизма" и о том, близок ли к завершению "якобинский" период русской революции. Естественно, что введение НЭПа было встречено подавляющим большинством русских интеллигентов как в Советской, так и в Зарубежной России ликованием и окончательно уверило их в реальности "советского термидора".И перед русской интеллигенцией вновь встал вековечный больной вопрос: "Что делать?".

К лету 1921 года инспирированная НЭПом концепция "социального примирения" уже оформилась в интеллигентской среде как оригинальная идейно-политическая стратегия, причем застрельщиками здесь оказались эмигранты, многие из которых, в отличие от Таганцева и его "профессорской группы", имели не "умственный", а вполне реальный политический и военный опыт борьбы с большевиками. Богатый материал для бесед с Таганцевым Агранов мог почерпнуть в сборнике статей "Смена вех", который вышел в том же июле 1921 годав Праге (и, разумеется, тут же оказался настольной книгой стратегов из ВЧК). Авторами сборника были Ю. В. Ключников, Н. В. Устрялов (в недалеком прошлом первый служил управляющим Министерством иностранных дел, а второй — главой Отдела пропаганды в правительстве А. В. Колчака), С. С. Лукьянов, А. В. Бобрищев-Пушкин, С. С. Чахонин и Ю. Н. Потехин. Основная идея сборника заключалась в том, что под покровам коммунистической идеологии слагается новая буржуазная демократическая Россия,центральной фигурой которой становится получивший в результате революции землю "крепкий мужик" (Н. В. Устрялов). Об этом, по мнению авторов сборника, наглядно свидетельствует новая экономическая политика большевиков, которую "сменовеховцы" считали необратимой и которая должна была превратить самих большевиков в демократическую парламентскую правящую партию европейского образца.