Казнен неопознанным… Повесть о Степане Халтурине

23 января был объявлен приговор, а на другой день, как бы в ответ на это, эхом раскатился по всей России выстрел Веры Засулич, стрелявшей в петербургского градоначальника Трепова.

Студенческая молодежь бурлила, в рабочих кружках горячо обсуждались последние события.

Степану в эти дни особенно много приходилось ездить в рабочие районы, выступать на тайных сходках.

По газетам он знал, что сероглазую учительницу Анну Васильевну Якимову суд оправдал и освободил из-под стражи, но у него не было времени ее разыскать…

Он надеялся в воскресенье побывать у Плеханова и попросить его навести справки у землевольцев. И еще была надежда на Котельникова, визитную карточку которого он прятал в надежном месте. Котельников как земляк мог помочь в поисках…

В воскресенье Степан встал пораньше, сбрил густые баки и оставил небольшую бородку, чтобы меньше походить на «Халтурина». Надел новый костюм и долго топтался у зеркала, пока завязал галстук. Потом облачился в чапан, купленный кем-то из друзей на аукционе, и, взяв толстую, резную трость, вышел из дома.

Дойдя до угла, он хотел перейти на другую сторону, но дорогу преградил бородатый человек в длинной шубе на лисе, в поповской шапке, с пышными, большими, аккуратно расчесанными усами.

— Козлов? Тебя и не узнать.

— А ты какой франт! Впрочем, это очень хорошо. Так и надо.

— Куда же ты?

— К тебе.

— И опять что-нибудь неотложное?

— А ты что, на свидание собрался? — усмехнулся Козлов. — Пойдем, я на минутку.

Пришлось вернуться.

Козлов, небольшого роста, плотный, приземистый, был почти на голову ниже Степана, но в его движениях была уверенность, неторопливость, степенность. Видно было, что этот человек твердо, по-хозяйски ходит по земле. И на собраниях, как помнил Степан, он был немногословен. Однако говорил дельно, самую суть. К нему прислушивались. Чувствовалось, что он многое повидал, многое успел осмыслить.

Вот и сейчас, не спеша причесав перед зеркалом русые редеющие волосы назад и немного вбок, он прошелся гребешком по пышной бороде, подкрутил концы длинных усов и лишь тогда сел к столу.

— Ну что? Какие новости?

— Первая новость — вижу тебя наконец по-настоящему «обряженным». И шел главным образом за тем, чтобы предупредить — тебя ищут! От верных людей землевольцы узнали, что тобой интересуется шеф жандармов генерал Мезенцев.

— Ого! — усмехнулся Степан.

— Видать, ты крепко ему насолил своими выступлениями на кружках. А с ним, как ты можешь догадываться, шутки плохи.

— Так он же ищет Халтурина, а я бахмутский мещанин Королев.

— Знаешь, какие у него псы? Может, они эту хитрость уже унюхали?

— Что же делать?

— Во-первых, измени облик. То, что ты сделал, неплохо, но мало. Если хочешь оставаться в Петербурге, надо научиться гримироваться или некоторое время, пока идут аресты, пересидеть дома.

— Да как же? Ведь назревает большая забастовка на Новой бумагопрядильной?

— Знаю. Будешь помогать из укрытия. Писать листовки, беседовать с доверенными людьми, но ни в коем случае не появляйся на фабрике. Об этом я тебя прошу, Степан, от лица многих наших товарищей.

Халтурин нахмурился, встал, заходил по комнате:

«И почему Козлов держит меня дома? Ну, старше он меня, опытнее… Это, конечно. Но имею ли я право в такой момент, когда рабочие готовятся к новому выступлению, сидеть в своей конуре без всякого дела?»

Козлов исподлобья посматривал на широко шагавшего Степана, его небольшие живые глаза под тонкими бровями слегка посмеивались.

— Ты, Степан, видимо, не знаешь, что происходит в городе? После выстрела Засулич полиция остервенела.

— Все знаю.

— А я говорю, ты многого не знаешь, еще не совсем постиг конспирацию…

— Чего же, например? — спросил Степан.

— Да хотя бы того, — хитровато усмехнулся Козлов, — что я совсем и не Козлов, а Обнорский?

— Обнорский? — Степан даже остановился от изумления. — Тот самый, что жил за границей?

— Тот самый. Виктор Обнорский!

— Ну, брат, давай знакомиться заново, — тепло улыбнулся Степан и, подойдя к Обнорскому, крепко сжал протянутые ему руки.

— Ты торопился куда-то? Может, я не вовремя?

— Нет, что ты? Да ведь я же тебя разыскивал, — не отвечая ему, продолжал взволнованно Степан. — Ведь мне много рассказывали про Обнорского… Вот черт, как же я не догадывался, что ты Обнорский? Ведь ты не раз говорил, что рабочим надо объединяться… Помню, как ты поддержал создание центрального кружка и библиотеки.

— Да, Степан, это дело очень хорошее. А я за тобой давно наблюдаю. Все твои мысли, ох, как хорошо изучил! Вот и тянет меня к тебе. Тянет! Думаю, что если поладим — можем сделать большое дело для рабочего класса.

— Неужели и ты думаешь о сколачивании чисто рабочей организации?

– Думаю, Степан. Знаю, что тебе эта мысль не дает покою.

— Верно! Для начала хоть бы ядро составить из главных агитаторов заводских кружков.

— Вот и я так считаю… Однако дело серьезное и, раз у тебя что-то другое намечено, давай отложим этот разговор.

— Погоди, Виктор… Ничего, что я тебя буду так называть?

— Сам хотел об этом просить.

— Что другое может идти в сравнение с тем, о чем мы собираемся говорить? — загораясь, спросил Степан, и глаза его заблестели.

— Ладно, больше не буду. Не сердись, — примиряюще сказал Обнорский. — А кого бы ты думал, Степан, можно привлечь для начала?

— Так ведь сразу не скажешь… С Обводного канала можно бы Моисеенко, и Абраменкова тоже. С Балтийского завода — Карпова. Да мало ли хорошего народа?

— Вот ты, Степан, и прикинь, кого ты можешь рекомендовать, и я подумаю. А потом соберемся, обсудим, и разговор уже пойдет о главном: какие цели и задачи мы поставим перед собой.

— Ладно. Я подумаю, Виктор.

— Пока никому ни слова, ни полслова об этом. А когда все обдумаем, соберем товарищей и обсудим наши предложения. Согласен?

Степан подошел к Обнорскому, молча обнял его, приподнял и снова поставил на пол.

— Согласен!

2

В феврале на Новой бумагопрядильной началась стачка, охватившая около двух тысяч рабочих. А Халтурин, которого там знали и любили, сидел дома. «Сидеть дома» для революционера не значило запереться в своей комнате и никуда не выходить. Степан, под фамилией Королева, по-прежнему работал на вагоностроительном, но он дал слово друзьям не выступать на сходках и не показываться у стачечников.