Кембрия. Трилогия

Ни у камбрийцев, ни у греков мысли не возникло – что можно хотя бы попытаться заставить Немайн замолчать. Когда у драконицы из ноздрей бьет дым – благодари, что она сумела придержать пламя! Когда святая и вечная ведет себя, как и подобает святой и вечной – как ей сопротивляться?

Три стола – чиновный, ремесленный и поэтический – куда как поредели! Воинский и королевский – самую чуть. Кому нужен воин–трус? Королю, да и правящей королеве уйти – проститься с властью, она назначена лучшему в роду. Выслушать песню Немайн – вызов и проверка! Да вон и греки сидят, не двигаются! Только принц Рис поспешно выводит беременную жену, Гваллен оглядывается со страхом и сожалением. Кто в зале жив останется – тот не трус. Была бы с пустым животом, осталась бы рядом с мужем.

Лебедью плывет к выходу Киневиса. Ей чего бояться? Ее муж – герой, и с ушастой дружен, а та верить и быть верной умеет. Сам Пенда не беспокоится, подпер рукой подбородок. Готов слушать! То, что пальцы до серебряного молоточка, что на шее висит, дотянулись – ни жене, ни гостям, ни богине–императрице знать ни к чему…

– Все? – у сиды по подбородку – алое. Клыком располосовала!

Немайн не слушает ответа. В зале звучит неизвестный никому язык. Звучит – песня!

– Не для меня… придет весна.

Не для меня Дон разольется. И сердце трепетно забьется В восторге чувств не у меня… Голос вновь вырос – под крышей тесно. Немайн подняла взгляд – выше глаз, выше голов. Через нее идет сила, сила выше ее самой. На глазах у всей Британии, иначе и не сказать. Печальные, отчаянные, неукротимые слова льются сквозь грудь, сквозь горло. Печаль и ликование разом. Сида оплакивает себя, мечту о спокойной жизни, ликует – от пения, от того, что лица вокруг вновь стали хорошими, хоть и бледными малость. Слов не понимают? Почувствуют душу. Поймут грусть, вызов, спокойное принятие долга и судьбы. Нет иного пути – значит, этот!

– Не для меня журчат ручьи,

Текут алмазными струями, Там дева с черными бровями, Она растет не для меня. Ни Луковка. Ни Настя. Сами пришли, да поздненько – так, что придется отдать, выпустить, как птичку с руки. Замужняя – останется другом, будет верна, да будет сначала мужнина, потом немайнина – а там и дети сиду подвинут. Это правильно, но больно.

– Не для меня цветут сады,

В долине роща расцветает, Там соловей весну встречает, Он будет петь не для меня. Немайн раньше приходилось петь эту песню, но не чувствовать. Не так…

– Не для меня весной родня,

В кругу домашнем соберется, «Христос воскрес!» – из уст польется, В пасхальный день не для меня. Люди – шевельнулись, узнали имя Господне. Узнала бы сида – в чужом языке, в песне? Веры той нет, наивной, наполовину языческой, но истовой. Да и война будет – между христианами. Враги–язычники на островах закончились, те староверы, что остались – будут драться в одном строю с камбрийцами, даже если на другом направлении.

– Не для меня споют друзья

И вся казачия краина… И на коня однажды сына Другой подсадит, но не я… Сида ослепла – от слез. Сын у нее есть – ее радость, ее сокровище. А что еще может сделать смерть за Отечество не только почетной, но и сладкой – как не сознание того, что враг не посмеет и не сможет обидеть твою кровинку? Она не видит, как принц Катен внимательно вглядывается в замершие лица гостей, что Мерсиец давно отпустил серебряный молот, что у аварского посла рука на сабле, и слезы в уголках глаз. Язык он узнал – отчасти, по знакомым славянским корням, но он узнал и степную волю, и слова, похожие на тюркские. Гадать будет – потом. Теперь ему попросту хочется – чтобы не стало непорядка в каганате, да чтобы авары перестали жить данью, а вместо того развернули коней на восток и вновь, как в былые времена, зачерпнули в шлемы воды великих Дона и Идела… А для меня кусок свинца – Он в тело белое вопьётся, И кровь горячая прольется – Вот это, братцы, для меня! Немайн смолкла – словно хребет вытащили. Согнулась, оперлась о край стола – не пошатнулся. Вытерла подбородок. Недоуменно уставилась на окрашенную кармином ладонь.

– Кажется, – сказала, – я испортила праздник. Простите, если можете. Если больше не позовете – не обижусь, а позовете – вина мне не наливать! Но назад – ни единого слова не беру. Точка.

Покаянно–мятежная речь споткнулась о смеющиеся глаза светловолосой сестры.

– А Луковка–то права, – сказала Эйра.

– В чем?

– Когда говорит, что она – это ты. Сама же велела ей не наливать!

Что творится с Луковкой, если ей поднести наперсток ягодного вина, все слышали. Тогда ее устами говорит Немайн. Но, оказывается, и самой сиде не стоит наливать лишнего. Пела – не как всегда. Песня знакомая, в песенном подземелье не раз слышанная, сегодня звучала страшно. Вдруг сбудется? Ничего в ней хорошего нет!

О своем беспокойстве Эйра молчит. Зачем слова, когда есть разум и острая сталь? Нужно поговорить с Эмилием, с рыцарями. Чтобы поняли: сиду нужно беречь пуще глаза. В конце концов, нехорошо жить рыцарю, потерявшему вождя. Неправильно! А у большинства – жены, дети. Умирать не захотят. Будут во все глаза за ней присматривать.

– Что ты испортила? – удивляется Мерсиец, – Мы теперь знаем главное: трусов здесь нет. Это стоит беспорядка на столе!

Те, кто был бледен, те, кто только что собирался дождаться, пока сида выйдет, да громко выдохнуть – смеются. Искренне, залихватски. Прав мерсиец – теперь то, что случилось на двойной свадьбе, само превратится в песню. Барды будут поименно перечислять всех, кто уж точно – не трус. И королю Клидогу Кередигионскому теперь куда как легче будет унять желающих добычи с соседских земель.

«Принц Рис и брат его Катен со мной сиду слушали…» Артуис Гвентский развернул плечи, словно с них вериги спали. Так и есть – зимой он не решился встать с малой дружиной против саксонских полчищ, лечь костьми, покупая для соседей дни ценой жизни своего народа. Укрыл людей за стенами городов и холмовых фортов. Переждал. Сколькие были бы рады бросить первому рыцарю Камбрии обвинение в трусости – не в лицо, в спину. Не громким голосом – шепотком. Теперь навет встретит лишь недоверчивый смешок. «Ты что, считаешь трусом короля, что Немайн слушал? Шутник. Да ты б не то, что штаны перепачкал – ноги бы протянул!» Благодарность – чувство короткое. Короли и принцы Камбрии, увы, политики, но – и рыцари. А потому обдумывать последствия король Артуис будет потом. Сейчас он спокойно заявляет:

– Я полагаю, нам и правда следует назначить кого–то одного, чтобы проследил за должным соблюдением договоренностей. Чтобы нам воевать без оглядки, знать, что спина прикрыта. И я думаю, что хранительница Республики Глентуи для этого подойдет лучше всех. У нее войско самое маленькое, зато самое быстрое. А значит – не только проследит, но и к битве успеет. Верно я говорю?

– Решать будем не на пиру, – буркнул Клидог, – но лучше сида, чем ирландец или сакс! Хотя я предпочел бы тебя, Артуис ап Мейриг…

Гульба закончилась. Начинался новый торг меж союзников. Пожалуй, чуточку более доверительный – даже в том, чтобы, пользуясь статусом пиршественной залы, выдержать взгляд соседа и открыто заявить:

– Я тебе не верю!

Утром выглянули молодожены. К удивлению своему, застали всех гостей за столом – трезвыми и задумчивыми. Немайн, которую никто никуда не прогнал, мило беседует с женой Пенды – тот сидит между, но сам только улыбается в усы и изредка подбрасывает дров в очаг беседы… Увидев сына с молодой женой, король сообщил: