Кембрия. Трилогия

– Правда, фибулы брать почти перестали, зато керсидская брошь, штампованная бронза, вот как! – просто разлетается. Железные иголки теперь всякому бедняку по карману – ну и берут. Даже сукно… в холмах не покрасить ни так ярко, ни так ровно, как в городе. Горные кланы, правда, берут краски для шерсти. Так не поверишь – у иных пледы и не узнать. Цвета как бы и те же, просто чище, а глядеть приятно! Мы теперь даже шелком торгуем.

Сида подняла брови. Коробейник выпятил грудь, но честно прибавил:

– В основном, лентами.

Потом опустил голос до заговорщического шепота:

– Но белых или пурпурных – ни–ни!

Бедные камбрийские девушки! Не вплетать им в косы императорские регалии… Но вот дошло и до дела. В ладонь Немайн лег тонко вырезанный костяной знак. Как раз фибула, не пользующаяся спросом!

– Это тебе, леди сида.

Немайн молчит. Наверняка у подарка есть история или объяснение. Как и у того, что в одной голове уживаются древняя сида и римская августа. Впрочем… Для него это наверняка существа одного порядка. Далеко – не доедешь, высоко – точкой в небе не различишь. И почему им не быть едиными в одном глазастом лице?

– Честь, конечно, невелика, да и власти никакой. Наш глава не может требовать ни денег, ни службы, потому мы никого и не избирали. Долго… Ну, теперь это ты. У нас ведь девки тоже есть – такие, что и короб тянут, и с копьем управляются. С волками и разбойниками иначе никак! Ты ведь тоже ходить умеешь, слышали… Вот и решили – подойдешь.

Смолк. Ждет ответа, а Немайн только глазами хлопает. Обалдение и восхищение! С одной стороны, хитрюги только что обеспечили действительность гильдии на гленской земле. С другой – производителю всегда полезно дружить с розничной сетью, потому – не отказаться.

– Ни денег, ни службы , – сказала Немайн, – а ну как костяную безделушку в речку закину?

– Не обижай нас, – попросил старик, – не принимаешь, верни добром.

Не тут–то было. Отобрать у ребенка сладости, стянуть с жены одеяло… у сиды новую игрушку. Что город, что фибулу костяную… не отдаст! Прищурится, ухом дернет, бровь выгнет, плечом поведет:

– Я еще не решила, принимаю или нет! Ни денег, ни службы. Ни стричь, ни доить! Да… А отчет?

– Что?

– Отчет. Глава гильдии должна знать, как идут дела! Какой товар берут и насколько хватко, и почему. Скажем, деревянные пуговицы ломче, костяные дороже – что лучше берут? Или лучше идет литое олово? Если я это буду знать, польза выйдет не только мне…

Коробейник задумался.

– Ну, мы сходимся временами, – сказал, – говорим. Можно и записать… А лучше, конечно, если ты, по старине, запоминателя пришлешь и он тебе перескажет. Надежней. Человек, он всегда верней чернил, ведь так?

Немайн улыбнулась, кивнула. Старик прав, но и ошибается – ровно пополам. Чернила, в отличие от человека, ничего не забудут… но ничего и не прочувствуют. Поэтому на всякое дело лучше всего смотреть двояко: и через бездушные цифры, и через пристрастное сердце.

Сейчас хранительница отставит недопитое пиво. Широкий подол поднимет маленькую бурю, простучат по лестнице барабанной тревогой широкие подошвы сапог. Все, она наверху, в своей комнате, снова тихая и неподвижная. Сидит на пятках, крючком склонилась перед ею же порожденным божком – правительственной бюрократией Республики Глентуи. Дела – скобленый пергамент в свитках, кодексы из иссеченных огамой деревянных дощечек… Так пока проще, чем бумажную фабрику ставить! Специально прихватила с собой самое сложное да каверзное. Может быть, не видя сквозь окно изумрудных крыш, она увидит город четче. Без романтической дымки…

На сладкое, перед коротким ночным сном – механика! Новенькая сталь и кожа, сверкающие от льняного масла, подогнанные и притертые друг к другу внимательными подмастерьями. Лакированное дерево, даже на вид теплое. Если все получится… Хорошо будет!

Триада третья

1

С утра – снова ипподром, снова тренировки. Немайн разрывается между учениками, среди которых теперь и Тристан – на сей раз законно и официально. Анастасия, уже ничему не удивляясь, слушает, как сестра перескакивает с языка на язык. Команда, личное обращение к Эмилию – латынь. Хочет, чтобы поняли все – переходит на камбрийский, то и дело вставляет словечко по–ирландски, да еще не забывает греческий – для сестры. Учит, подбадривает.

– Помни – твой противник будет сильней, и руки у него длинней. Зато ты должна лучше чувствовать время, ритм… Сабельный бой – это танец, просто самый жестокий! А танцы – женское искусство.

Только всех заняла – новость. Приехал епископ Дионисий Пемброукский. Немайн побежала встречать, как была, с рукавами поддоспешника, торчащими из–под верхнего платья. И точно, епископ перед службой переоблачался, а потому перехватить – успела.

Пока с губ слетало приветствие, руки протянули корзинку. Что–что, а плести из ивняка красивые вещицы в Камбрии умеют. Еще и выбирают лозу разных оттенков, чтобы узор вышел…

Епископ подарок принял, заглянул внутрь. Улыбнулся.

– Ушастые. Чтобы я помнил о великолепной и в разлуке?

– Чтобы мышей и крыс ловили, – сказала Немайн, – чтобы чумы не было.

Попалась!

– Крысы и мыши – понятно, но чума тут при чем? Как может животное помочь от дурного воздуха?

Немайн дернула ухом. Заложила руки за спину, выпрямилась.

– От дурного воздуха может произойти много хворей, но чуму переносят блохи, а блох – крысы… И зараженные люди – если болезнь поражает легкие.

Слово за слово… Немайн сама не заметила, как помянула о микробах, но раз уж добралась – красок не пожалела. Маленькие. Невидимые. Часто – злокозненные. Часто – опасные.

– Все разумные люди знают, что моровые поветрия проистекают от дурного воздуха, – сказал епископ. – Безусловно, без попущения Господня и лист с дерева не упадет, но вот так, напрямую приписывать болезни бесам… Это, дочь моя, мракобесием и называется! От кого, но от тебя такого не ждал. Чем занят его святейшество? Теперь ведь он твой духовник.

– Книги читает, – сказала Немайн.

– У него же глаза…

Сида только улыбнулась. К островатым клычкам Дионисий за год жизни в Камбрии уже привык и полагал их приложением к происхождению базилиссы Августины от брака дяди с племянницей. Этакая форма неудовольствия свыше, причем в высшей степени справедливая. Родителям наверняка больно смотреть было, а девочка вполне собой довольна. Не тогда, так сейчас.

– Меня тоже беспокоят глаза его святейшества. Я понимаю, он обрадовался… но как бы не испортил их еще сильней. Ему нельзя читать слишком долго. Эх, был бы он камбрийцем, я могла бы сказать, что это такой гейс. А так он в гейсы не верит.