Кинслер отдыхает

– Оно не настоящее?! – она еще не разучилась удивляться.

– Кажется, нет. Я уже перепутал, какие имена у меня настоящие, а какие нет.

– Но хоть помнишь, как назвали родители?

– Нет, – соврал я.

Имя, данное мне родителями, выражало их представление о счастливой жизни, оно ассоциировалось с уютным коттеджем посреди лужаек с подстриженной травой и деревьями; с семейными обедами, долгими и нудными, когда говорить, кроме погоды, больше не о чем, но все равно болтают и никто никого не слушает; со спокойной работой, которую ненавидят чуть меньше, чем своего начальника; и с отчаянным приключением раз в месяц – поездкой в компании таких же добропорядочных подвыпивших семьянинов в самый дешевый бордель, где удивят проституток тяжестью на подъем и быстротой удовлетворения желаний. Моих родителей можно понять, ведь сотворили меня на планете Дегиз, где приключений было более, чем достаточно, однако меня такое имя не устраивало, по крайней мере, сейчас.

– Как же тебя называть?

– Зови просто – Кинслер, – сказал я и добавил шутливо, – если рядом не будет полиции.

– Хорошо, милый. Кинслер. – Она еще раз чмокнула меня в кончик носа (обязательно куплю собаку!) и вышла из комнаты.

Я закрыл глаза. Память вернула на остров, потом в “центрифугу”. Дальше был обрыв пленки. Следующая часть начиналась с солнца – оно слепило в глаза. Закроешь глаза – сразу появляются красные с зелеными ободками сигнальные огни жизни. Я точно помню, что не двигался, но каким-то образом держался на воде. Фаготекса рядом не было, он появится позже. Я покачивался на волнах, ноги свисали книзу, и я думал, не отхватит ли их какая-нибудь острозубая погань. По моим прикидкам в океане найдутся желающие и на мои мосластые окорока. Поднять бы ноги повыше. Это, конечно, не спасет их, но хоть немного успокоит меня.

Поднять не удавалось, потому что от мало-мальского движения тело пронизывала острая, до потери сознания, боль. Правда, я мог вертеть головой, и воспользовался этим, чтобы узнать, кто поддерживает меня снизу, не дает утонуть.

Вода была чистой, наполненной солнечными лучами, растворенными в океане и похожими на сильно разбавленное молоко. Кроме лучей и воды подо мной ничего и никого не было. Оставалось предположить, что именно в этой точке океана плотность воды настолько велика, что моя тяжесть ей нипочем. Иначе придется предполагать что-нибудь еще менее неправдоподобное. Я вздохнул с облегчением: поддерживает что-то – и хорошо, одной опасностью меньше. Оставалась вторая – нападение морских хищников. Я привык встречаться с опасностью лицом к лицу, поэтому время от времени поворачивал голову влево или вправо и всматривался в темноту на глубине.

И вскоре высмотрел. Ко мне приближалось толстое и короткое существо с открытой огромной пастью, похожее на бочку без крышки, но с хвостом и плавниками. Существо описало вокруг меня несколько кругов, постепенно сужая их. И не надоело ему плавать с открытой пастью?!

Наверное, надоело, потому что развернулось прямо на меня и атаковало снизу. Я прикинул, что войду в распахнутую беззубую пасть не сгибаясь. Значит, не будут рвать на куски – и на том спасибо!

Я задрыгал ногами, надеясь отбить у нападающего желание пообедать мной. И вовремя: поддержка вдруг исчезла, и я пошел ко дну, навстречу рыбине. Пасть защелкнулась в дюйме от меня. Шершавое существо ободрало мне левое бедро и шлепнуло хвостом по спине, отчего я вылетел из воды. Подлетел высоко – метров на десять, точно не помню, потерял сознание, но когда очнулся, падать предстояло еще метров пять. Тогда я и заметил плававшего неподалеку фаготекса.

– Тук! – успел крикнуть я, не соображая, что фаготексу эти звуки ни о чем не говорят.

Ударившись об воду, я взвыл от боли и пошел ко дну, и вскоре почувствовал во рту горький вкус воды и увидел вспыхнувшие в мозгу два огонька смерти – зеленые с красными ободками. На этот раз меня спас Тук.

Но кто же спас в первый раз? В том, что этот кто-то был, я не сомневался.

4

Когда делать нечего, учись. Такое решение я принял во время первой отсидки. Чуть не сдурев от скуки, я составил распорядок дня, в котором большую часть времени занимали занятия по различнейшим наукам и видам спорта, и заставил себя придерживаться его. Изучал все подряд, благо тюремное начальство поощряет тягу к знаниям. В итоге за четыре года я стал если не мастером, то подмастерьем во многих науках и кандидатом в мастера во многих видах спорта. К сожалению, океанология и ихтиология в этом списке не значились, точнее, я лишь мимоходом ознакомился с ними, потому что на втором “ярусе” не было водоемов. Во время лечения и решил я восполнить этот пробел.

– Слушай, Вим, а кому раньше принадлежала планета? – поинтересовался я на следующее утро.

– Моему дядюшке по матери, – сообщил он, отхлебывая прямо из бутылки какую-то дрянь с повышенным содержанием алкоголя. – Родственники считали его чудаком. При светлой голове и наличии предпринимательской жилки он сумел заработать лишь четверть того, что мог, если не меньше. Все из-за своих капризов.

– Каких?

– Был помешан на океане, считал, что человечество должно жить под водой. Это, мол, идеальная среда для людей. Наверное, тяга к жидкостям у нас семейная, – произнес он и отхлебнул из бутылки. – Все, что я сейчас имею, осталось после него. Такие же доли получили мои двоюродные брат и сестра. В свое время дядюшка сделал несколько открытий, которые до сих пор применяют в ракетостроении и почему-то в фармакологии. Видимо, между человеком и ракетой есть много общего. Образовав с одним шустрым предпринимателем фирму, дядюшка наладил практическое использование своих изобретений, через пять лет выкупил долю компаньона, построил еще несколько заводов и через десять лет был едва ли не самым богатым человеком во Вселенной. А потом вдруг распродал все, купил эту планету, остальные деньги положил в банки и, перебравшись сюда, превратил планету в своеобразный отшельнический скит. И умер чудно: заранее сообщил день смерти и завещал развеять его прах над океаном.

– А чем он здесь занимался? – перевел я разговор поближе к нужной мне теме.

– Скорее всего, океаном. Ты же видел часть его коллекции в кабинете. Остальное в подвале под дворцом, несколько комнат забиты ящиками со всякой засушенной и заспиртованной дрянью. Подарил бы это все какому-нибудь музею, но по завещанию не имею права. Кстати, имеются еще и какие-то рукописи, фотографии, видеофильмы. Не хочешь посмотреть? – словно угадав мое желание, предложил Вим.

– Конечно, хочу.

– Выздоровеешь, покажу, где они лежат.

– Мне бы сейчас: хочу объединить неприятное с бесполезным.

– Как хочешь, – пожав плечами, сказал Вим. Допив остатки жидкости из бутылки, он сунул ее за медицинский компьютер и тяжело поднялся из кресла. – Распоряжусь, чтобы принесли сюда.

Валяясь неделю на больничной койке под бдительным надзором Иолии, я пришел к выводу, что болезни созданы для того, чтобы мужчины оказывались по уши в долгу у женщин. Впрочем, единственная плата, которая им нужна в подобных случаях, – их собственная любовь к больному и… страдания, ведь одно без другого ничего не стоит. Ну, это я предоставлю ей с лихвой, особенно последнее. Заодно я изучил научное наследие Виминого дядюшки и знал теперь об океане не меньше какого-нибудь седенького профессора с козлиной бородкой. У меня сложилось впечатление, что планета не так уж проста, как кажется. И это при том, что самой интересной информации не хватало, видимо, была уничтожена дядюшкой. А может, планета самая заурядная, а непростым было отношение к океану ее предыдущего владельца. Например, та бочка с хвостом и плавниками, гуэт, числится врагом, хотя человечинкой брезгует, а чем питается – неведомо, а нодерб – зубасто-шипастая уродина, чучело которой стоит в кабинете, – схарчивший бы меня без раздумий, числился в стане друзей, видимо, потому, что ест гуэтов и не давится. Но особенно заинтриговала меня одна карта океанского дна, исписанная непонятными условными обозначениями. Не смог их расшифровать и компьютер.

– Тебе эта карта ничего не говорит? – спросил я Вима.

– У меня врожденная глухота к подобному.

– Жаль. Мне бы хотелось, чтобы она заговорила. Для этого надо прогуляться по океанскому дну. У тебя нет желания совершить подводную прогулку по собственным владениям?

– Ни малейшего.

– А у меня есть. Подводную лодку, купленную дня этого дела, я оставлю тебе на память.

– У меня такого добра навалом – целых две, могу подарить одну. Или обе.

– Ловлю на слове! – торопливо произнес я. – Дарить их не надо, а вот доверить на время – можешь.

Вим Снарп положил левую руку на горлышко бутылки, правую поднял, как для клятвы и суровым голосом отчеканил:

– Доверяю.

– Послезавтра прокачусь на ней. Составишь компанию?

Он посмотрел на озеро за окном, на больничную койку, на бутылку.

– Не знаю… Если быстро вернемся…

Как всегда не вовремя в комнату влетела Иолия и, услышав последнюю фразу, накинулась на меня:

– Куда это вы собрались? На что ты его подбиваешь?

– Причем здесь я?! Это Вим предлагает осмотреть на подводной лодке его планету, – отплатил я ему за нерешительность.

Иолия посмотрела на него так, что Вим стал зеленее бутылки, которую поднес ко рту. Обиженно похлопав ресницами, но не отказавшись от навязанной ему роли, отхлебнул он для храбрости слоновью дозу и пролепетал:

– Да, хочу прокатить вас на подводной лодке – экзотика. Поедешь с нами?

– Мне хватает своей экзотики, – Иолия сделала в мою сторону жест, наводящий на мысль, что среди ее предков была, как минимум, дюжина прокуроров и не было ни одного адвоката.

– Мы поплывем на поиски наяды, – сообщил я. – Сама же говорила, что Родроб умирает без нее, что на нем лица уже нет.