Кисельные берега

– О, вы, конечно, редчайшая мать, невероятнейшая и…

– А своему дурню стоеросовому я сразу сказала, ещё до венчания: чтоб, говорю, у Стаси и Катажины были обеспечены все перспективы на устройство достойной партии – такое, говорю, моё условие! Иначе, говорю, не видать вам, светлый пан, моей руки, как места в дворянском собрании! И что ему, как вы думаете, оставалось делать? Конечно же, согласиться! Ведь он был безумно, просто безумно в меня влюблён! Вы не поверите, дорогая пани, какие он мне элегии посвящал – шарман! Негодяй… Ослепил доверчивую женщину стихоплётством своим и тремя тысячами дохода – из которых, как выяснилось впоследствии, и полутора чистыми не набегало!! И вот – полюбуйтесь: перед вами пани Збжевска – несчастнейшая из женщин… Где теперь моя наивность и открытость сердца, расположенного к людям? Эта дубина бессмысленная всё растоптал! Ах, бедные мы, беззащитные женщины – так много терпим из-за своей сердечной мягкости…

– Ах, бесспорно, пани Збжевска, всё из-за сердечной мягкости!.. А что же Габруся? Берёте её с собой в Колбасково? Или…?

– Габруся? Что ещё за…? А, Габ… Вон вы о ком! Путаете меня вечно, дорогая пани! Я уж и позабыла, что она Габруся... Девочки мои её вечно то Попелкой, то Копчушкой кличут – уж все привыкли к этому в доме давно!.. В Колбасково, говорите?.. Ну… даже не знаю, что вам и ответить. Вы, право, как спросите, пани Козловская – хоть стой, хоть падай - не в обиду вам будет сказано… Вы видели-то хоть её, Габрусю эту вашу? а?

– Я…

– Вот именно! «Я…» Ох, пани, эта девчонка – моё наказание и боль. А для семьи – ужасный конфуз. Да-да! Понимаете, она ведь совершенно полоумная! А зачушка такая – смотреть страшно! Вот куда её такую? Ко двору? Вместе с девочками моими? Им в позор, а мне в укор? Побойтесь бога, пани Козловская! С таким семейным довеском мои девочки разом лишаться всех своих блестящих перспектив! Не верю, чтобы вы это с тайным умыслом спросили – нет, нет и нет! Надеюсь, по недомыслию?..

– О!.. Натурально, пани Збжевска, по…

– Нет уж, дорогая моя! Принести в жертву благополучие и будущее своих детей – молю, не требуйте этого от меня. Я на подобное не способна, хоть и сочувствую бедной дурочке совершенно искренне. Но что я могу сделать? Лучшее для неё – это моё абсолютное убеждение - оставить девчонку в покое, в тепле, в добре да не на виду. Пусть и дальше приживается подле кухни да сопли рукавом вытирает – существу скорбному разумом большее лишь во зло, пани. Вот что я вам скажу! Вот так-то!..

– Неужто полоумная? Ах, пресвятая дева, какая неприятность…

– Неприятность? Хм… Дификюльтэ – как это говорим мы, образованные люди. Да, мадам Козловская, увы, мадам Козловская, ничего не попишешь – это мой крест! Я взвалила его на себя, когда согласилась стать женой этого ничтожного человека. Он ведь, негодяй, скрыл от меня, что его дочь от первого брака совершенная дурочка! Но я не ропщу, знаете ли. Нет, вы не подумайте! Я склонила голову смиренно, как истинная христианка и покорилась злой судьбе. Девчонка живёт - как сыр в масле катается, у меня с этим, всем известно, строго! Сыта, одета, обласкана – что ещё дурочке надо? Но на люди её выводить, в общество? Нет уж, увольте… Это уж, знаете ли…

– Конечно, дорогая пани Збжевска, раз оно так, то само собой… о чём же речь…

– Вот я и говорю – ни к чему этот цирк! Достаточно позора и так я от её существования в своём благородном роду приняла! Другая бы на моём месте давно уж спрятала этот мужнин подарочек с глаз долой – на дальний хутор или в скорбный дом… Но я – нет! Я этого не сделала, как видите! Потому что я – не такая!..

Пани Збжевска в порыве чувств звонко прихлопнула по чайному столику ладонью, припечатывая своё решительное утверждение, и откинулась на подушки кресла. Кружевной веер в её пухлой ручке негодующе затрепыхался, обмахивая сердитое лицо хозяйки.

… На другом конце беломраморной галереи бесшумно качнулись белоснежные качели, увитые свежими цветами из сада. Медленно воспарили и неторопливо опали воздушные шлейфы из органзы.

Девушка в утреннем белом платье качнула ножкой в атласной туфельке, сообщая импульс качелям, лениво перелистнула страницу парижского альманаха мод.

– Опять, - сказала она, подавляя зевок, - маман насчёт Пепелюшки разоряется…

Её сестра, тяжело вздохнув над хрустальным блюдом с пирожными, выбрала, наконец, кремовое. Надкусила без особой охоты и отложила:

– Что делать, Катажина, - сказала она, брезгливо оттирая липкие пальцы белоснежной салфеткой, - если каждая сплетница в округе норовит наступить маменьке на больную мозоль. Пани Козловская не исключение…

Сёстры снова замолчали, скучающе глядя в сад.

– Что твой Иржи? – подала голос старшая. – Не отпирайся – я видела, как Зося вчера передавала тебе тайную записку. Да ладно, не кривись! Видела я всё – вон за тем кустом сирени вы шушукались. Скажешь, нет?

Стася равнодушно пожала плечами.

– Что ты с ним вожкаешься? От скуки?

– Собираюсь с ним сбежать.

– Что? – рассмеялась Катажина, подняв глаза от модного альманаха. – Вот странная! Да маман тебя убьёт! И я её понимаю: что в самом деле за партия такая – Иржи Вознюк! Из вчерашних торгашей семейство – ни лоска, ни блеска, ни благородства, ни…

– Ну да, ну да. То ли дело мы: троюродная печка левому сапогу князей Огузских…

Катажина захихикала:

– Скажи спасибо, что маман тебя не слышит!..

– Я лучше скажу тебе, сестрица: пан Вознюк устраивает меня во всех отношениях – и состоятелен, и молод, и собой хорош. Вот подберёт тебе маменька благородного старикана – то-то обзавидуешься на моего Иржичка!

Сестра ахнула и запустила в Стасю альманахом:

– Иди к чёрту, душенька! Не собираюсь я за старикана! В Колбаскове, на королевском балу, можно будет себе какого угодно жениха выбрать – буду рыться в них, как в сору! Такого себе добуду, что сама станешь локти кусать, с Иржичком своим сравнивая! Вот! И вообще – королевский бал это такие возможности! Такие..! А вдруг сам принц меня заметит?

– Ха! – фыркнула Стася, отправляя растрёпанный альманах в обратный полёт. – Ну и фантазёрка ты, сестрица. О такой возможности всерьёз только наша матушка может рассуждать! Ты уж совсем… Как будто не ясно, что невеста принцу нашему давно подобрана – из Большемокрицкого королевского дома. А пляски эти со смотринами в Колбаскове – так, дань традиции.

Катажине отповедь не понравилась. Она сердито пнула атласной туфелькой белоснежного пуделя:

– Какая же ты гадкая, сестрица! Вечно лезешь везде со своим здравомыслием – помечтать не даёшь!

Стася пожала плечами и скормила остатки пирожного обиженному псу. Тот деликатно чавкал в тишине. Сёстры скучали.

– Пресвятая дева! Какое томительно утро, - простонала старшая, изнывая от безделья. – Хоть бы Своржецкие скорее вернулись из своего дурацкого путешествия! Они хоть и жлобы, но всё равно с ними как-то веселее…