Klangfarbenmelodie

На этом мужчина поднялся и, повернувшись к Аллену спиной, направился прочь от автобусной остановки. Его ждал Неа, и если его брат не мог найти в себе сил и привязанности элементарно позаботиться о нем, Тики сделает это сам.

— Лучше отвези его уже в Канаду, — бросил вдогонку редиска, на которого до ужаса хотелось злиться, но сил на это не было, и Микк в последний раз обернулся к нему, замечая, как юноша медленно переодевает перчатку с правой руки на левую, ужасно беспомощный в этом своём движении, но ничего не ответил.

Неа сидел там же, где мужчина его и оставил, даже в той же позе, будто всё это время только и делал, что пялился в одну точку — на дверь — в ожидании Тики и брата.

— А где?.. — прохрипел он, на что Микк лишь качнул головой из стороны в сторону, и Уолкер повесил голову. — Почему всё вышло именно так?

— Потому что твой братец — маленький подонок, — вздохнул в ответ мужчина, присаживаясь рядом с ним и неловко приобнимая за плечо. — Все будет хорошо, Неа, — сам не зная зачем пообещал он, хотя абсолютно не был уверен в этом. — Он поостынет и вернется. И мы улетим отсюда и никогда больше не столкнемся с Адамом и его ненормальным семейством.

Уолкер уткнулся ему носом в плечо и судорожно вздохнул.

— Не будет… Почему я не такой брат, какого Аллен наверняка всегда хотел? — он поднял на Тики покрасневшие и воспалившиеся от слез глаза и скорбно поджал губы. — Где же Мана, когда он так нужен… Мана… Где же ты… — здесь мужчина дернулся, всхлипнул и, зажмурившись, снова уткнулся носом Тики в плечо.

Мужчина в мгновение ока ощутил себя огромной неловкой собакой, которая совершенно не знала, что делать. Неа тихо загибался от тоски беззвучно плача (только что спина ходуном ходила от заикающихся истерических рыданий), сломленный этим одиннадцатилетием борьбы за внимание и благополучие человека, которому так и не смог помочь; которому оказалось это совсем не нужно.

Который оказался трусливым эгоистом, бегущим ото всех. И от собственного брата — в первую очередь.

Для Микка это было дико.

Даже более дико, чем то, что Алиса оказалась Алленом, а Аллен оказался первоклассным клоуном.

Неа скулил и сотрясался от всхлипов, совершенно сломанный, слабый, уставший, и Тики не знал, как его ободрить, как ему помочь, кроме как крепко обнять, поглаживая по спине.

Уолкер дёрнулся, сильнее цепляясь пальцами за его рубашку, и завыл уже в голос.

— Мана, Мана, Мана, — звал он так, что в душе что-то переворачивалось от этого зова. — Где же ты, Мана?.. Почему тебя здесь нет? Почему… ты не Мана?

Тики дернулся от этого вопроса как от пощечины. Так дрожит на неровно стоящем столике хрупкая стеклянная ваза, норовящая вот-вот полететь вниз и разбиться.

Мужчине ужасно не хотелось разбиваться еще раз…

— Мана… — Неа вскинул голову и заглянул ему в лицо, блаженно улыбаясь сквозь струящиеся по щекам слезы. — Тебя не было так… так долго…

…но видимо этому суждено все же произойти.

Тики улыбнулся другу сухими потрескавшимися губами и погладил его по плечу, совершенно не зная, как должен вести себя этот мертвый Мана, но очень точно осознавая лишь одно: Неа действительно не в себе, и нужно как-то ему помочь.

— П-прости меня, братец… — выдавил из себя мужчина, видя, как искажается мукой лицо Неа — как дрожат его губы, как слезятся воспаленные глаза… Уолкера колотило от истерики, он забредил, а Тики… господи, какой же он беспомощный идиот, он не может его даже успокоить — не то что действительно от чего-то спасти.

— Мана, Аллен… он… он… ему так холодно, Мана, — всхлипнул мужчина, глухо ударившись лбом о его плечо. — А я ничего не могу сделать… Мана, Мана, Манаманамана, — уже затараторил он, мотая головой и разрываясь от накрывшей истерики. — Почему он убил тебя, Мана? — сипло простонал Неа, до синяков стискивая кожу Тики на спине, заставляя его сдавленно охнуть, закусить губу, чтобы самому не закричать от затопившего его отчаяния. — Почему ты оставил меня? Почемупочемупочему?

Лучше бы тогда умер я.

Тики пронзило внезапно вспомнившейся фразой Малыша, которую тот бросил с кривой широкой улыбкой. Словно прекрасно знал, что гложет Неа. Словно прекрасно понимал, как тот желает быть рядом с этим неизвестным Маной.

Что же за хрень произошла в этой семье?

Неа бормотал и бормотал тихо себе под нос про смерть и кровь, про аварию и вину, про то, что из него вышел ужасный старший брат, и Мане надо вернуться, потому что только тогда все будет хорошо. Он бормотал — а Тики не мог сдержать себя и дергался, дергался как в конвульсии, как будто его прижигают каленым железом всякий раз, когда друг обращался к нему именем этого неизвестного мертвого Маны.

Он ничего не мог поделать с собой. Понимал, что Неа обращается сейчас не к нему, что по сути едва ли не сам с собой говорит, и что сам он, Микк, здесь и сейчас — всего лишь образ этого погибшего Маны.

Уж не того ли самого юноши, почти мальчишки (болезненно-бледного и все равно светло улыбающегося) с фотографии, которая стоит у Неа в комнате на письменном столе?..

Тики хорошо знал эту фотографию — на ней был изображен Неа, Аллен — еще совсем мелкий, лет шести-семи, рыжий и солнечный… и еще один человек. Этот самый болезненно-бледный юноша. Со светло-карими глазами, мягкой улыбкой и буйными кудрями, затянутыми в низкий хвост, спускающийся на грудь.

А казалось, после Алисы больно уже не будет.

Мужчина судорожно вздохнул и тихо выдавил:

— Все хорошо, Неа… Ты отличный брат, слышишь?.. И все… все к лучшему. Все будет хорошо, правда… Давай… давай поспим, хорошо? Тебе потребуются силы, чтобы все решить, правда?..

Уолкер поднял на него заплаканный взгляд, громко шмыгнул носом, закусив нижнюю губу, и неуверенно кивнул, вновь уткнувшись лбом ему в плечо.

— Ты прав, Мана, ты как всегда прав, — пробормотал он на грани слышимости, слишком вымотанный, уставший, словно бы даже высушенный, и Тики, чувствовавший себя молотым кофе, на подкашивающихся ногах помог ему добраться до комнаты.

Мана мягко улыбался с фотографии, обнимая смеющегося рыжего Аллена за талию, и Микк сухо усмехнулся, потому что на какие-либо эмоции сейчас был просто не способен.

Подумать только, его спутали с погибшим братом-близнецом.

Он не удивится, если окажется, что Неа только поэтому мужчину к себе и подпустил.

Как же паршиво и пусто было сейчас на душе. Его словно перекрутили в мясорубке, потом снова собрали по кусочкам и ещё раз пропустили через неё. Тики чувствовал себя еле ходящим фаршем, растекающейся массой мяса, не способной самостоятельно держать себя в форме.