Классическая проза Дальнего Востока

Тучи в горах

По сумрачным глубинам небосвода Тяжелые проходят облака. Дождливым утром, на заре вечерней Со всех сторон плывут издалека. Ленивый служка при ленивом бонзе, Способны оба спать и спать века. Врата Прозренья, Самосозерцанья Закроет чья прилежная рука?

Дождь в горах

Темные выси дол окропили водой, С шумом протяжным дождь ниспадает густой, С горных вершин осыпаются чистые перлы, Падает с неба на землю звезда за звездой. Сыростью зябкой воздух прохладный пропитан, Влаги дыханье в дом проникает пустой. В комнате нет ни души, только тьма и безмолвье, Ночь на исходе, мрак поредел за стеной.

Ветер в горах

До утра всю ночь ярился ветер, Слышался зловещий свист и стон, А теперь цветов сверкают краски, Зеленеют листья шумных крон. Льется колокола звон протяжный, В чистый уплывает небосклон, О каком противоречье мира Говорит тревожный этот звон?

Луна в горах

Из-за чащ восходит к небу свет, Разливаясь, озаряя дали. На горе поставлен ясный диск, Пламя в этом светится зерцале. Ласкою озарены сердца, И глаза от счастья замерцали. С Южной галереи глядя в ночь, Что вздыхать о тяготах в печали?

Пагода в горах

Шорохи в косых тенях таятся, Затевают с бликами игру. Пряно пахнет старый ствол коричный, Сосны запевают на ветру. Слышится разноголосый щебет, Эхо откликается в бору. Вспомнит ли когда-нибудь о ближнем Тот, кто в суетном гостит миру?

Послушник в горах

Ты родился в горах, в этой чаще лесной вырастал. Лет немало промчалось, и зим пролетело немало. Ты привык с облаками шутить, зори песней встречать, Ты луну в небесах окликал вечерами, бывало. Ты со стаями птичьими все эти годы дружил, Был собратом косули и другом лесного марала, И порою завесу дымящихся туч пред тобой Раздвигали родители на крутизне перевала.

Гиббон в горах

Карабкаешься по крутому склону, В листве мелькаешь, прячешься за пнем, Печальным криком оглашаешь чащи Так жалобно, что часто слезы льем. Ведешь друзей, как верный провожатый, Захочешь пить - склонишься над ручьем. Уходишь, ты уже за облаками, Недостижим в убежище своем.

Птица в горах

И дни и недели проводишь ты за облаками, Над кручей паришь ты и плавно садишься на сук, В тенях предвечерних мелькаешь ты легкою тенью, Когда ты поешь, откликаются горы вокруг. Летишь на бугор, держишь сладкую ягоду в клюве, Банановый плод или тоненький сочный бамбук, Ты прыгаешь с ветки на ветку в листве шелестящей, Кружишься, порхаешь среди беззаботных подруг.

Цветы в горах

Алые, вы расцвели весной И на каждой ветке запылали, Юг и север, запад и восток В расписном парчовом покрывале, Долы полонил ваш аромат, Он пьянит в лесу, на перевале, С сотворенья мира сколько раз Распускались вы и опадали.

Листья в горах

Крохотным, нет вам числа, вы - зеленый разлив, Весь вы простор затопили от края до края. Осень приходит - и, желтые, сохнете вы, Снова весна - вы бушуете, зелень густая. Вы одеваете ветви, на этих ветвях Звонко щебечет пернатых веселая стая. Клонится солнце к закату, колышетесь вы, Продолговатые тени на землю бросая.

Они любили друг друга без памяти и ни о чем, кроме радостей и утех, не могли и помыслить.

В год, на котором в месяцеслове сошлись знаки Земли и Буйвола, Хан Тхан понесла и оттого занемогла. Болезнь то отпускала ее, то возвращалась снова. Она прохворала всю весну и лето. Само собою, ей нужен был лекарь. Но Во Ки не знал целебных снадобий и не умел врачевать болезни. Вот и случилось Хан Тхан в муках умереть родами.

Во Ки горевал безмерно. Он поместил до погребенья останки ее в конце западной галереи и с утра до ночи стучал в крышку гроба, плача и сетуя:

– О возлюбленная, из-за меня умерла ты неправедной смертью. Отчего не дано было нам умереть вместе? Как я хотел бы разделить твое одиночество у Девяти источников! При жизни умом и познаньями затмевала ты прочих людей, и, если обрела ты чудотворную силу, прошу: уведи меня поскорее под землю. Невмоготу мне видеться снова с праведным старцем Фап Ваном.

Спустя месяц-другой Во Ки захворал от скорби и горя. С полгода маялся он, не вкушал ни похлебки, ни риса. Однажды ночью явилась ему Хан Тхан и сказала:

– Была я изменчива и непостоянна. Искала опоры у врат Будды, но не отлепилась сердцем от суеты и праха. Надо мной тяготело суровое предопределенье, и нас разделила судьба. В этой жизни нам не было счастья в любви, лишь смерть свяжет нас воедино. Жду, что постигнешь ты поученье шести подобий и оставишь пределы четырех материков. Надеюсь, покинув на время царствие Будды, воротишься ты к Девяти источникам, чтобы и я сумела поднять свой лик к всемогущему Будде и, в смерти обретя превращенье, снова родиться и искупить былые грехи.

Умолкла и скрылась.

С той поры недуг его день ото дня становился все тяжелей и опасней. И когда преподобный Фап Ван, прознав обо всем, спустился к нему с горы, хворь была уже неисцелима. Они лишь глядели один на другого, заливаясь слезами. Вскоре Во Ки скончался.

В ту ночь бушевал ветер с дождем, сорвал он в столице немало крыш и порушил многие стены. А жена Блюстителя посольских и дворцовых дел Нгуен Ньыок Тяна увидала во сне, будто в левый бок ее, у самой подмышки вгрызлись два змея. С той ночи понесла она и во благовременье родила двоих сыновей; первенца нарекли Лаунг Тхук-"Дракон-отрок", а другого Лаунг Куи - "Дракон-дитя". Оба, едва отлучили их от груди, умели уже говорить, а к восьми годам преуспели в словесности. Отец с матерью не чаяли в них души.

Однажды стояло жаркое лето. Ньыок Тян наслаждался прохладною тенью на высокой галерее, дверь которой глядела вниз, на дорогу. Вдруг на дороге показался нищий монах. Подле дома Блюстителя он замешкался, устремил на него взор, как бы не в силах двинуться дальше, и сказал с сокрушеньем:

– Экая жалость, такие хоромы обречены стать логовом водяных змеев! Беда!..

Ньыок Тян от страха изменился в лице и опрометью кинулся вслед за монахом. Сперва тот стал запираться: мол, болтал безо всякой причины и подозрения Тяна напрасны. Но Ньыок Тян не отступился, улещал его и упрашивал, и монах открыл ему наконец, что дом его заполонила нечисть. Если это не кара, предопределенная в прошлом, то, наверное, наказанье за грехи нынешней жизни. И спустя пять месяцев в его доме не останется ни одной живой души.

Ньыок Тян возопил, моля уберечь его от напасти, и тогда монах сказал:

– У меня глаз наметанный и верный. Покажите мне всех ваших родных и домочадцев. А я, если опознаю кого, дам вам знать - постучу по этому горшку. Но помните: стоит вам выдать себя хоть единым словом, и беда разразится в тот же миг.

Ньыок Тян вызвал всех поклониться монаху. Монах оглядел их и покачал головой.

– Нет, - сказал он, - все они ни при чем.

И снова спросил, не остался ли кто-нибудь в доме. Ньыок Тян самолично вошел в дом и кликнул своих сыновей, сидевших в книжном покое. Едва оба отрока вышли, монах постучал по горшку и стал их нахваливать: