Клинок Минотавра
Шрифт:
Анечка дрожала.
Она не рассказывала о таком никому, даже школьному психологу, который взял Анечкину семью на заметку, потому как неблагополучная и значит, нужно проводить с Анечкой беседы, помогать ей. Психолог был молодым, но ленивым, и Анечка с ее беседами его тяготила. Он улыбался старательно, прямо как она сейчас, только Анечка чуяла, насколько улыбка эта неискренняя.
– Однажды, когда мамы дома не было, он потребовал, чтобы я денег дала… у мамы деньги имелись. Я знала, где лежат, но не захотела говорить. И он меня ударил.
Аня всхлипнула. Давно же было! Но нет, живы обида и боль, которые она испытала,
– Мой отец женился, – Минотавр отвернулся к стене. – Ему казалось, что эта женщина способна заменить мать. Или ему просто хотелось так думать.
Он смотрел на белый кафель.
Аня ждала.
– Она была красива. Высокая. Стройная. С длинными волосами. Каждое утро она садилась на кухне и принималась расчесывать свои волосы. Я не знаю, почему она делала это на кухне… длинные и светлые… гребень скользил. А она улыбалась. Смотрела на меня… и улыбалась. Отец уходил на работу… рано уходил, и мы оставались вдвоем.
– Она тебя… обижала?
Аня потрогала свои волосы. Грязные. И вряд ли выйдет расчесать… но ей давно хотелось косу остричь, а мама была против. Столько сил потрачено. Потом ведь не отрастут…
– Она говорила, что я не нужен. Что в их семье я – лишний. Что она родит ребеночка, а меня отправят в детский дом. Она заставляла меня есть кашу, но вместо сахара посыпала солью… и когда я отказывался, жаловалась отцу.
– Он тебе не верил?
Анечка стиснула кулаки. Нельзя так с ребенком! Он ведь беззащитный… и ответить не способен… и наверное, именно тогда Минотавр появился.
– Не верил. Он брал ремень и… считал, что капризы только так лечатся. Пришлось есть. А воды не давала… говорила, что я описаюсь… и получалось, что она права… энурез.
Сволочь! Не он… он сумасшедший, пусть сам того не понимает. Он садист и убийца, но его таким сделали и…
– Она говорила, что однажды насыплет в кашу яду, тогда я умру в мучениях.
– Но ты жив.
– Жив, – сказал он и ушел, оставив Анечку среди белого кафеля и безвременья.
Дорога.
И напряженное молчание. Узкие губы Лары поджаты. И сама она повернулась к окну, уставилась пустым невидящим взглядом на пейзаж. Проносятся мимо низкие елочки лесозащитной полосы. Мелькает полустертая разметка, бросается под колеса. Мотор гудит.
Молчание давит.
И ведь ничего-то особенного Иван не просил. Поберечься. Разве не следует женщине отступать, предоставив войну мужчинам? Не этой, колючей, угловатой. Волосы торчат, точно перышки, из-под красной кепки. Плечи острые. Ключицы. Блузка рыжая, хлопковая с длинными рукавами.
Кто летом носит такие блузки?
И юбки в пол, клетчатые?
Нелепо.
– Если хочешь спросить, – сухо произнесла Лара, не отрывая взгляда от окна, – спрашивай.
Она пытается быть откровенной, и эта откровенность – своего рода защита.
– Чем я тебя обидел?
– Что? – она все-таки удивилась.
– Ты замкнулась. Замолчала. А расстались мы, если не друзьями, то точно не врагами.
– Не врагами, – согласилась она и кепку сняла, провела ладонью по вздыбленным волосам. – Дело не в тебе, Иван. Ты мне нравишься… и да, как мужчина, тоже, только… это ничего не значит.
Она обняла
себя.– Я родителям Машки звонила, хотела поддержать… и спросить, не рассказывала ли она маме о своем романе… они очень близки были. А Машка не умела секреты хранить.
Один сумела. И этот секрет не давал покоя Илларии.
– А тетя Валя на меня наорала… она… на похоронах еще держалась, а тут как с цепи… узнала много про себя… что я шлюха… и что пыталась тебя отбить…
Косой взгляд, нервный.
И сказать-то нечего. Пыталась? Нет. До того дня, как Лара появилась на пороге его квартиры, Иван о ней представления не имел. Да, была такая в когорте Машкиных подруг, но и только.
– Тетя Валя всегда была… мягкой. И обо мне знала… Машка ей тогда звонила… она мне и с документами помогла… паспорт восстановить… и аттестат… и прочее, что было… жалела. А тут вдруг… сказала, что это все из-за меня. Что если бы я сдохла, то Машка была бы жива.
Последние слова дались Ларе с трудом. Она выдохнула и подалась вперед, повиснув на ремнях безопасности.
– Еще сказала, что, может, я нарочно так… что теперь займу ее место.
И поэтому Лара нервничает. Ей ведь нравился Иван. И едет она с ним, в его машине, в его дом деревенский, где будет жить, вдвоем, почти в интимной обстановке, и понимает, как такая поездка сближает. Казнит себя наперед.
И злится.
– Успокойся, ты не в моем вкусе. – Ивану было интересно другое: откуда тетя Валя, убитая горем, далекая от города и Ивана, узнала про визиты Лары?
– Спасибо.
Лара даже улыбнулась. Кривовато, но все-таки. И теперь молчала иначе, задумчиво…
– Знаешь, – она заговорила на повороте, когда под колесами зашуршал гравий. – Он ведь мог меня вычислить… мой…
– Не твой.
– Он, ты понял, да?
– Да.
– Просто немного терпения. А терпения у него хватало. Он знал, откуда я родом. И наверное, искал там. Я думаю, что искал. Бердяевск – небольшой городишко, скучный. И все друг у друга на виду. Надо только найти кого-нибудь говорливого… вот он и понял бы про Машку… и про меня…
Она ущипнула себя за руку.
– Привычка такая, – пояснила Лара. – Когда нервничать начинаю, то боль позволяет сосредоточиться. Я сумасшедшая?
– Нет.
…Просто загнанная, еще тогда, много лет тому…
– Но почему он ждал так долго? Готовился?
Это Иван узнает. И если Машку изувечил действительно этот ублюдок, то спросит… за обеих спросит.
Дорога сползала с холма, и деревня лежала в низине. Некогда большая, она медленно умирала, перерождаясь по воле дачного поселка. Отделенный широкой полосой ельника, тот был невидим, но существовал…
Почему Иван решил, что нужно искать среди деревенских?
А если дачники?
Забрел случайно, благо дорога через лес имеется, наезженная и с указателем, мимо которого прополз Иванов джип. Ели склонились, сплелись макушками, скрывая небо и солнце. И в сырой полутьме леса закричала далекая птица.
– Жуть какая, – поежилась Иллария. – Сказочная!
И чего больше было в ее восклицании – ужаса или восхищения, Иван не понял.
Жуть.
Некогда лес тянулся, сродняясь с иными лесами, перерождаясь из мрачного ельника в светлый праздничный березняк, в осинник с серебряными монетками-листьями, полный зыбких теней… в осиннике зрели красноголовики, и Иван каждую осень выбирался на тихую охоту.