Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Клоцвог

Хемлин Маргарита Михайловна

Шрифт:

Многие громко сказали: «Лехаим!»

Кто не понял, тому шепотом объяснили. Но в основном обошлось без перевода.

Марик с непривычки сильно выпил и выступил с ответом:

— Вот именно, уважаемый Натан Яковлевич! Лехаим! Не буду перечислять всех поименно. Но в первую очередь назову сегодня своих папу и маму: Файмана Мойше-Янкеля Овсеевича и Файман Фиру Марковну; а также своих дядю и тетю, которые воспитали меня и дали путевку в жизнь, — Гальперина Исаака Шмульевича и Гальперину Розу Мотловну. Лехаим! Это я нам с вами, дорогие гости, а не мертвым говорю, только потому, что так положено. Но в то же время и им. Мертвые тоже живут — на том свете.

И неизвестно, кому иногда на первый взгляд лучше. Прошу вас, хорошо закусывайте, потому что мы еще поднимем много тостов за разные случаи жизни. И еще я хочу предложить в этих же рамках, чтобы каждый встал и назвал имена-отчества своих родителей или других родственников, которых нет. Ну, лехаим всем-всем-всем! Давайте, кто первый скажет?

Юлик засмеялся и даже перебил Марика на последней букве:

— По паспорту называть или как? По паспорту — язык сломаешь.

— По паспорту, по паспорту. Как в тюрьме, — подхватил Бейнфест.

Все засмеялись.

Постепенно в ходе речи лицо Марика теряло цвет, и под конец он стал совсем белый.

Я вывела его и уложила на диван-кровать в другой комнате. Не раскладывала и постель не стелила, так как Марик не стоял на ногах. Вдруг обессилел от выпитого и сказанного. В общем, довел себя.

Инициативу Марика никто не поддержал, тем более после его позорного отхода. И правильно. Какая может быть мертвая перекличка в подобных условиях.

Мне пришлось доводить праздник до финальных аккордов: сладкое, чай и проводы.

На прощание Бейнфест, который выпил гораздо больше Марика, но опьянения наружу не пускал, обнял меня и расцеловал.

— Майечка, — говорил, — какая ты красавица! Береги Марика и детей. Не теряйте со мной связь. Я вдовец. У меня только работа, а я человек не общественный. А личный. Звоните. Я всегда на все руки помощник.

Я приняла его слова близко к сердцу.

Элла доедала оставшиеся пирожные, свалила все штук пять на свою тарелку и ела большой ложкой.

— Все ушли? — Это она спросила с набитым ртом.

— Все.

— Они все евреи? — Эллочка глотает куски и не жует. Смотрит мне в глаза. Прямо внутрь. Фокус какой-то.

— Не все. Почему ты интересуешься? — И я подумала, что вот оно. А Марик спит как ни в чем не бывало.

— Я тебя проверяла. Я сама умею отличить еврея от другого человека. По именам. Еврейские имена: Абрам, Изя, Зяма, Мойше, — Элла загибала вымазанные кремом пальцы, — Гирш, Роза. Больше я не знаю. Завтра еще запишу, что сегодня услышала. Евреи всегда маскируются. У еврея всегда что-то выдает. Или нос, или имя, или отчество. Или гоголь-моголь. Такое специальное еврейское кушанье-еда. И еще у евреев обязательно золото. Надо различать.

Элла рассуждала взрослым тоном, конечно, с чужих слов.

— Что ты несешь? Кто тебе сказал? Зачем надо различать?

Элла затолкала в себя новую порцию и продолжила, при этом уже смотрела в тарелку. Наверное, из-за жадности, потому что пирожные кончались.

— Мне объяснила одна девочка в классе. Она русская. У нее родители евреи, а она русская. Она мне сказала, что вы евреи, а я тоже русская, как и она, и что поэтому вы меня не любите. Особенно ты.

Мне стало плохо. Да. Это не Миша. Это такая дурь, что не вмещается в голову. Элла разносит в коллективе свои измышления по поводу того, любят ли ее родители.

Усталость брала свое. Но я нашла силы и погладила Эллу по голове:

— Завтра с тобой поговорит папа. Объяснит.

Элла спокойно

ответила:

— Папа уже говорил. Я поняла. Я не дурочка. Как ты думаешь. Он говорил, что если меня обзывают жидовкой, то надо не отвечать, а смеяться. Смеяться у меня не получается. Потому что меня обзывают не просто жидовкой, но и жирной. И всегда вместе. Жирная жидовка. А я же русская. Ну, жирная. Но русская же! Мама, скажи!

В глазах Эллы была злость. Отчаяния там не виделось.

Я ничего не ответила, а по-доброму посоветовала:

— Ешь меньше. Скоро за парту не влезешь. Хоть русскую, хоть еврейскую.

Элла расплакалась и побежала к Марику. Тормошила — тормошила, не добилась от него ни малейшего ответа. Улеглась в выходном платье с ним рядом, как могла: вот-вот свалится на пол. Но так как высота дивана была небольшая, я не волновалась.

Знаю как педагог: иногда надо не реагировать на истерику, а дать пощечину. Я дала Элле затрещину своим деланным равнодушием.

Сколько мне это стоило, неизвестно.

От Миши пришло письмо с поздравлениями Марику. Обычные пожелания. Про себя несколько слов: здоров, служба идет хорошо.

Марик прочитал и вздохнул:

— Миша совсем не пишет подробности. А человеку надо кому-то говорить подробности. Я только надеюсь, что у него появились друзья. Если бы он на суше проходил службу, мы бы его навестили, отвезли что-нибудь вкусненькое, домашнее. Хоть бы скорее ему отпуск дали. Правда, Майечка?

— Конечно. Но он вкусненькое и в детстве не очень любил. — Я ответила с чувством, так как думала о Мише постоянно.

Но Марик разозлился.

— Да что ты ему вкусное давала?

Вот как можно все перевернуть на желудок. И Элла в папочку. Теперь ясно.

Я сохранила спокойствие и сказала:

— Мишенька теперь на такой глубине, что не доберешься. И своими ссорами между собой мы усугубляем его положение.

Но дело не в этом.

Встречи с Репковым приносили радость. Но не полную. Между нами установились легкие отношения, основанные на взаимном увлечении. К счастью, моя попытка посвятить его в свои проблемы не удалась. К тому разговору мы не возвращались. Лишь однажды, примерно через месяц, Саша напомнил про мои сомнения.

— Все партизанишь?

Я удивилась от непонимания, что он имеет в виду.

Он объяснил:

— Ты со своими воюешь. Ты у них в тылу. Но дело в том, что и они у тебя в тылу. А победа куется в конечном итоге на передовой.

Как бывший фронтовик и офицер запаса Саша нашел важную ноту. Со смехом и улыбкой, но правильно нарисовал ситуацию.

Тот день мне особенно запомнился, потому что он сообщил о долговременной командировке в Тюмень и назвал как место постоянного двухмесячного пребывания Самотлорское месторождение нефти, а точнее — Шаимский промысел.

Я переспросила:

— Хаимский?

Саша засмеялся.

— Ну, я знал, что ты еврейка, Майка, но что до такой степени! Хаимский промысел. Хорошо сказано. Поделюсь с буровиками. Там мастер — еврей из Баку. Авдиль Эфраимов. Двести тонн в сутки дает. Вместе с ним посмеемся.

Неведомыми путями в тот же миг у меня зародилось соображение:

— Саша, на твоем производстве большие перспективы. У тебя есть знакомые в Институте нефти и газа? Мой старший сын вернется из флота. Надо приниматься за гражданскую жизнь. Устроишь его в институт? Не волнуйся, у него в паспорте написано, что он украинец, по его родному отцу.

Поделиться с друзьями: