Ключ

Эрионель сердито хмурился, собирая в кучу уже подернувшиеся седым пеплом угольки. Лесс с нескрываемым удовольствием одной рукой сломал остатки сухих веточек, зажав их между коленей, и посильней раздув угли, подбросил их в костер. Жадные желто-синие язычки огня охотно приняли подачку и тут же принялись с треском обгладывать обломки орешника, будто голодный зверь косточку. Мила заворожено смотрела, как растет, ширится огненная шкурка "зверька", то и дело, пуская искорки в темно-синее небо. А ведь она знает, что имела в виду Ванда, говоря про "сложнейший выбор". Она видела его, и уже решила... Точнее они с Брайасом решили. И она найдет этот третий вариант, чтобы не потерять ни его, ни всех остальных...

– Не волнуйтесь, - тихо проговорила девушка, по-прежнему глядя на огонь.
– Выбор давно уже сделан, и я надеюсь, вы доверяете мне.

Ответом ей стало тягостное молчание, даже Грай молчал, не желая вмешиваться. Нет, Ванда была не права, не только Миле предстоит трудный выбор. Каждому из сидящих здесь предстояло решить для себя, что выбрать - пойти за Ключом или вернутся к Совету. Довериться ей, поверить в нее, в правильность ее выбора... даже если он будет расходиться с мнением Ковена? Или их собственным мнением? И смогут ли они, в случае чего, ее остановить? И дойдут ли они в своем решении до конца?

Над костерком висела гнетущая тишина, нарушаемая лишь потрескиванием и хрустом веток.

– Что ж, теперь все?
– вздохнув, спросила Мила, готовясь отойти ко сну.

– Нет, - негромко ответил Лесс.
– Этот брат... Натасий оказался сущей крысой - подговорил помощника настоятеля, чтобы оставить тебя в порту.

– Мхм, - удовлетворенно кивнула Мила, вытягивая ноги на лежанке. Нечто подобное она и ожидала. Мда, надо будет все-таки поговорить с этим Натасием... но только утром. Эмилия зевнула, плотнее закуталась в колючее шерстяное одеяло, и даже не заметила, как уснула, убаюканная тихим потрескиванием и мягким теплом костерка.

***

Отец Ассикакий сладко причмокнул и, довольно улыбнувшись, нежно приобнял золотистый свиной окорок. Ммм, копчененький, с розмарином и фенхелем. Дааа! И пивко с пеной! Ячменное, свежее и вкус такой приятный, хлебный! Такое только у них в обители и варят! Ассикакий вновь сидел в просторной светлой трапезной, расцвеченной цветными витражами стрельчатых окон. В монастыре день Светлой Максии - праздничный стол ломится от всевозможных яств и вин: тут и гуси, фаршированные грибами и сыром, и стерлядочка под сметанным соусом, и перепелочки в вине припущенные... А на десерт обязательно пирог с фруктами из монастырского сада! И посреди всего этого великолепия... брат Натасий?!! А он что здесь делает?!!

– Святой отец!!! Святой отец!!!
– Ассикакия нещадно затрясли. Исчезли и гуси, и стерлядочки, и перепелки, даже окорок куда-то уплыл. Святой отец потянулся к нему, желая ухватить хоть то малое, что еще осталось, но вместо этого его пальцы наткнулись на серую мешковину монашеской ризы. Тьфу ты, Бессово отродье!

– Натасий!! Что опять стряслось??
– помощник настоятеля сердито нахмурился, натягивая на себя меховое одеяло, подаренное прихожанами.

– Святой отец, я должен покаяться!
– монах рухнул на землю. Ассикакий удивленно посмотрел на его лысеющую макушку и, чуть помедлив, ответил:

– Ну-у... кайся.

– Святой отец, я был не прав, простите меня!!
– запричитал монах, вцепившись в край одеяла.
– Я оговорил одного человека! Простите меня!! Он совсем не такой! Он хороший!! Прошу оставьте его!!

– Хорошо-хорошо!
– торопливо ответил Ассикакий, вырывая у него одеяло.

– Я прощаю тебя! Прощаю!!
– он несколько раз нарисовал в воздухе руну благословления и подал руку. Натасий смачно чмокнул ее и судорожно держа, продолжал каяться.

– Ясно-ясно, - соврал святой отец, пытаясь высвободить руку.
– Но я пока так и не понял, про кого ты говоришь.

– Как??
– Натасий на мгновенье оторопел, выпустив руку помощника настоятеля, которую тот тут же убрал в рукава.
– Тот детина, которого вы хотели... то есть я хотел, а вы мне уступили... Ну тот бородач, который должен остаться в Марьце.

– Ааа!
– воскликнул Ассикакий.
– Вот ты о ком! Не волнуйся. Я подумал и решил, что погорячился. Парень он хороший, работящий, нам в обители как раз такие нужны!

Натасий засветился, как золотое блюдо в шкафу настоятеля.

– Спасибо! Спасибо! Спасибо!!!
– монах опять полез к Ассикакию. Облобызать, так сказать, в знак благодарности. Но святой отец жестом остановил его:

– Стой, брат. Вспомни, чему нас учит Максия! Не достаточно выпросить прощенья у священника! Пойди и покайся перед тем, кого очернил. И если он тебя простит - тогда и Светлая Максия простит.

– Верно, - брат Натасий торопливо стал подниматься с колен, чуть не запутавшись в складках своих.
– Вот сейчас пойду и расскажу ему все!

– Иди-иди, - подбодрил его Ассикакий, зевая и кутаясь в одеяло в надежде, что окорок и пиво недалеко уплыли.

Мила сквозь сон почувствовала, как что-то сначала щекотало ухо, а затем ткнулось в него чем-то влажным.

– Дымка!
– девушка неприязненно повела плечом, но открывать глаза отказалась.

Лошадь обиженно фыркнула и вновь принялась пощипывать траву. Но вскоре девушка почувствовала, что лошадь опять хочет ее разбудить, и на этот раз она настроена решительно. Вместо щекотаний и фырканья были мягкие, но настойчивые тычки в плечо.

– Вот ведь вредная скотина!!
– не выдержала Мила и села.
– Ну что ты хочешь??

– П-п-простите меня!
– промямлил Натасий.

– Ооой...
– Мила была удивлена и вместе с тем растерянна. Она ведь собиралась разобраться с ним, но кажется, проспала. Он сам к ней пришел.
– Брат Натасий, что вы тут делаете?

Краем глаза девушка заметила, что Лесс, Грай и Эрион тоже проснулись, но вот вставать не торопились, так и лежали, прикрыв глаза и старательно посапывая. Эльф даже всхрапнул для достоверности. Но монаху было наплевать на них, он явно был чем-то напуган.

– Ээээ, - протянул Натасий, пытаясь вспомнить имя бородача, но в голову как назло ничего не приходило, - ...сын мой, я пришел к тебе, чтобы испросить прощения. Прости меня, если сможешь.

Мила аж оторопела от такого заявления:

– Но за что же, брат Натасий??

– Я...я поступил недостойно... Должно быть Бесс нашептал мне это... Я не желал, чтобы ты стал послушником монастыря, хотел оставить тебя прямо в Марьце...

– Вот как?
– на рябом простодушном лице бородача появилось выражение детской обиды. Большие, глуповатые глаза смотрели на него с коровьей грустью. Монах почувствовал себя еще гаже, теперь не только животный страх, но и совесть требовали, чтобы он рассказал ему всю правду.