Книга Мануэллы

На экзамен я пришел чуть раньше, сдал его на отлично, пока писал ответы, вошла моя милая. Она заметила меня и улыбнулась. Спокойно, уверенно, словно увидела близкого человека, способного придать сил. Она сияла, когда вышла из класса: тоже отличная оценка. Она схватила меня за руку и чуть ли не подпрыгивая рассказала о том, как преподаватель восторженно похвалил ее перед инспектором. Сколько в ней человеческого! Как озаряется её лицо, когда преодолено очередное препятствие, достигнута желанная цель, услышана заслуженная похвала! Как у ребенка! Милая Наташка! Сколько в ней жизни! Это мы, питомцы Екклесиаста, выбравшие манифестом “Эссе об абсурде” забыли о том, что значит радоваться по-человечески. Только одну иллюзию мы себе позволяем – любовь, она стала нашим пламенем, нашей жизнью, самым сладким кошмаром, который мы допускаем в себе.

Выйдя из-под арки на Народную улицу мы не долго раздумывали как продолжить наш вместе встреченный день: тут же подъехала “Волга”, за рулем которой сидел наш приятель с автокурсов, тот самый, что пять минут назад тыкал меня в спину ручкой, в надежде получить правильные ответы на экзаменационные вопросы, – и теперь мы неслись к Кутузовскому проспекту со скоростью нарушителя правил дорожного движения. Наташка попросила остановиться около Парка Победы, мы вышли и несколько часов гуляли по мраморным плитам этого непревзойденного творения легендарных московских мэров и возлюбленных ими художников. Она все еще хотела есть, поэтому мы устроились за столиком одного из летних кафе с большим гамбургером и маленькой бутылочкой “Spark`а”, причем эту бутылочку, впервые мной виденную в продаже, посоветовала мне купить она:

– Знаешь, где я её впервые увидела? Когда ездила на Домбай: “Young” организовал рождественские каникулы своим сотрудникам, помню, мы где-то по пути страшно проголодались и увидели эту воду. Правда, вкусная? Мне больше нравится “черная смородина”.

– Да, вкусная, – ответил я, читая этикетку темно-синей бутылочки. – Город Черкесск.

– Да, да, в тех краях.

– Ты работала в “Young`е”?

– Нет, в другом агентстве – в “Young`е” у меня много знакомых и там веселей.

– А долго пробыли на Домбае?

– Две недели. Было что-то незабываемое! Места обалденные. Правда единственное, что я там не решилась сделать – это встать на сноубоард, – мы с подружкой катались на деревянных санках, знаешь – таких детских, с железными полозьями. Правда и тут было столько всего!..

Я заслушивался её восторженными рассказами, как будто сам был вместе с ней на Домбае, участвовал в безумных конкурсах, развеселых вечеринках, любовался на заснеженные склоны, ослепительно блестящие на солнце. Милая моя маленькая волшебница, если ты сейчас действительно в Аризоне, то как бы я хотел стать тем кактусом, который может ощущать аромат твоих духов, безмолвно видеть поздним вечером твой силуэт в горящем окне маленького дома, а после окончить жизнь текилой у тебя на устах в разгар какой-нибудь студенческой вечеринки.

Мы шли вместе под руку мимо великолепной стелы, под бетонными сводами музея “Великой Отечественной войны”, она сказала, что хотела бы побывать в музее, я предложил ей сделать это вместе.

– Причем, знаешь, – рассказывала она, – однажды мы даже собрались, когда к нам приезжали друзья из Америки, специально пошли в этот музей, а он уже был закрыт… А, нет, нет – там были профилактические работы, санитарный день. Представляешь – раз в месяц, и мы на него попали!

Затем она рассказывала военные истории своего деда, водителя “Катюши”, похожие на сценарии приключенческих фильмов, где немцы выступали в виде форменных идиотов, относящихся к секретному оружию русских с мистическим трепетом. Она любила своего деда, как, впрочем, всех, с кем выросла. Может быть, это стало первым, что заставило сильно уважать её, проникнуться необыкновенной привязанностью к человеку, имевшему все, о чем я только грезил самыми страшными ночами, уткнувшись обезображенным от слез лицом в подушку.

Глава III

На следующий день я смотрел, как она выруливает на площадке, в ожидании нашей новой встречи. Машина двигалась со скоростью черепахи, но все-таки двигалась, что для первого занятия большой прогресс. Гараж, разворот, – когда все это закончилось, я её справедливо похвалил. Мы поехали домой. В такси она насмеялась над содержимым моего холостяцкого холодильника, и предложила заехать в близлежащий магазин, чтобы приобрести продукты для гастрономического фокуса, который собиралась показать. Ели ли вы когда-нибудь свинину с ананасами? Весьма недурно, знаете ли. Правда у меня после неё разыгрался очередной приступ почечной колики и к восьми вечера я буквально напоминал посиневшую цаплю, которая просила у телефониста Чуковского капель.

В 31-ой больнице меня продержали в полубессознательном состоянии без “Баралгина” почти сутки: не могли поставить диагноз. Смешно: за две недели третий раз с ложным аппендицитом, никаких намеков в анализах, а обезболивающего – ни-ни, да еще первую ночь пришлось спать на каталке в коридоре. На второй день в больницу пришла Наташка (она даже не знала, куда меня отвезли), принесла два пакета сока, “Икону” Форсайта, салат и хлебцы. Первое мне очень пригодилось, из второго я осилил только двадцать страниц, третье она съела сама, а четвертое у меня пролежало до скончания больничных дней. Но главное, что пришла она. Она сказала, что проблема, которая возникла в первую нашу ночь, благополучно разрешилась и теперь она жалеет, что я в больнице. Господи, как же сильно я об этом жалел после таких её слов!

Спустя два дня мне удалось нелегально вырваться из больницы. Был радостный теплый день, я получил “в мышцу” двойную дозу спасительной жидкости и был готов к героическим подвигам. На маршрутном такси № 688 долетел до “Кунцевской”, встретил мою ненаглядную у кинотеатра, где у нас проходило вождение и!..

Но сначала мы прошлись по магазинам: зашли в “Молодежный“, затем в “Можайский”, купили её любимого йогурта “Danone”, стратегического клиента “Young`а”, доехали до моего дома…

Новая женщина, как неизведанная вселенная – одна за другой раскрываются её тайны с течением времени. Потом уже знаешь, как доставить ей большее удовольствие, что она любит, предпочитает и как сама лучше способна подарить тебе счастье. Вы привыкаете друг к другу. Вы начинаете любить. В тот день я сказал ей об этом. Тогда еще слова не были наполнены смыслом: просто надо было как-то ответить на невероятное удовольствие, ответить адекватно удовольствию, поблагодарить мою сказочную королеву. Солгал ли я тогда? Не знаю. Знаю лишь, что мне с ней было очень хорошо, как будто претворилась мечта из одноименной песни Лозы: “…за которыми верят и любят, и ждут”, – любовь для меня всегда была чем-то выстраданным. Здесь же все легко и ласково. Слишком легко и ласково! Ей от меня ничего не было нужно. Ничего, кроме меня самого; мне и тому подавно. Она имела несколько счетов в иностранных банках, сама планировала свою жизнь, собиралась обзавестись семьей не раньше, чем через десять лет, а настоящее время – посвятить себе и своим любимым. Я же, свободный художник, сколотивший небольшой капиталец на рынке недвижимости, тоже отнюдь не нуждался в чьем-либо попечительстве. У нас были почти одинаковые взгляды, одинаковые вкусы, одинаковые пристрастия; но мало того – я скоро стал растворяться в ней, полностью сливая свою душу с этим волшебным сиянием, до сих пор мною не постижимом в своем совершенстве. Можете ли вы представить – никакого снобизма, абсолютно! Она настолько естественна, настолько четко воспринимает реальную жизнь, настолько лишена гнилых предрассудков, что даже удивляешься и не знаешь кого благодарить: то ли пионерские лагеря, где она проводила каждое лето, то ли её родителей, то ли господа Бога, сотворившего такое великолепие!

Самое ужасное, что это великолепие я больше никогда не увижу. Но если никогда, какое же это великолепие? Что могло помешать ей связаться со мной, как ни её собственное желание? А если так, то какая оправдывающая причина могла стать выше нашей дружбы? Её муж? Эта догадка не менее фантастическая, чем все остальные.

Да, она была замужем, об этом я узнал несколько дней спустя после своего больничного побега. Она сидела у меня дома и, как всегда, звонила брату, чтобы сообщить, что задержится. Вдруг её лицо изменилось, голос стал медленным, ледяным, она перезвонила родителям, которые подтвердили страшную информацию, и принялась лихорадочно курить. Я не настаивал, чтобы она все рассказала, но видеть её в таком убитом состоянии было невыносимо. Она боялась, она не хотела ехать домой и предложила отправиться в боулинг. Я сказал, что это не выход, но если ей так будет лучше… Тут она все рассказала, кроме причины, послужившей к размолвке. Я даже, помнится, пытался защитить мужа, ибо, право же, для меня это было небольшим шоком.

– Ты его защищаешь? – произнесла она с удивлением злобной царицы, от презрительного взгляда которой я готов был провалиться сквозь землю.

– Я не знаю, что послужило причиной разрыва, поэтому не имею права никого защищать, однако ты рассказала на сколько была счастлива с ним, а разбрасываться такими отношениями я считаю кощунством. Но ты очень здравомыслящий человек, поэтому все сделаешь правильно и уж тем более не во вред себе, в этом я уверен. Поговори с ним, это все равно придется сделать рано или поздно.

Она уехала, их разговор прошел спокойно, и муж ни с чем возвратился в Калифорнию. У него уже больше полугода в письменном столе лежали присланные по факсу документы о разводе, но подписывать он их не желал.

Следующий месяц пролетел, как одно мгновение. Мы встречались, наверное, раза два в неделю, созванивались почти каждый день. Первая половина июля была посвящена гостям из Америки и экзаменам в ГИБДД, вторая – сборам и проводам, – времени для нас почти не оставалось. Я скучал, не мог писать и убивал время, раскатывая на велосипеде по немыслимой жаре между озерами Заречья и Немчиново. Я не знал, как смогу пережить её отъезд. Еще в первый день – 8 мая – она сказала, что уедет в конце июня в Аризону учиться на два с половиной года. Разве мог я, сидя в “Штрафном”, серьезно относиться к девушке, которая через сорок пять дней раствориться в бесконечности? А когда начал относится серьезно, разве могло это не превратиться в дамоклов меч, державший меня в постоянном лихорадочном страхе? Я отсчитывал каждую минуту утраченного времени и к каждой секунде, проведенной вместе, относился как к крупицам бриллианта.