Книга Мирдада
Шрифт:
Глава 29
Один день сменял другой, и каждый из них был короче предыдущего. Всё отчётливей ощущалось в воздухе дыхание приближающейся зимы. И вот выпал первый снег.
Притихшие, стояли горы, с головой укрытые белым покрывалом. Лишь внизу, в долине, виднелись островки сухой травы, между которых стлались ленты рек, несущих свои воды к морю. Казалось, природа замерла в умиротворении, избавленная от хлопот и волнений.
Но в наших сердцах не было того покоя, который приходит с
Ковчег возвышался, взирая на спящую природу. Морозная тишина стояла в его залах, несмотря на попытки Шамадама привнести уют и тепло. С тех пор, как увели Мирдада, Шамадам окружал нас заботой. Он предлагал нам лучшую еду и вино. Но пища не придавала нам сил, а вино не оживляло нас. Он без конца подбрасывал в очаг дрова, но огонь не согревал нас. Он был вежлив и выказывал расположение. Но его вежливость и обходительность лишь отдаляли нас от него всё больше. Долгое время он не вспоминал о Мастере. Но однажды он раскрыл нам своё сердце.
Шамадам. Братья, вы неверно понимаете меня, если полагаете, что я ненавижу Мирдада. Мне жаль его всем сердцем.
Возможно, Мирдад - не злодей, но он - фантазёр. Учение, которое он проповедует, непрактично и ложно, его суть - трудна для понимания. Оно - не применимо к нашей жизни. И Мирдаду, и тем, кто последует за ним, не миновать беды, как только они столкнутся с реальностью. Я в этом убеждён, поэтому и хочу спасти вас.
Язык Мирдада - остёр, поскольку его отточило безрассудство юности, но сердце его - слепо, упрямо и нечестиво. Моё же сердце трепещет перед ликом Бога, а опыт прожитых лет придаёт моим словам силу.
Кто мог бы управлять Ковчегом лучше, чем я? Разве мы не живём долгие годы вместе, и разве я всё это время не был вам отцом и братом? Разве наши мысли - не осенены покоем, а руки - не полны изобилием? Так зачем же разрушать всё то, что так долго строили, и сеять недоверие и вражду там, где так долго царили вера и уважение?
Бессмысленно отказываться от одной птицы в руках ради десятка птиц, сидящих на дереве. Мирдад хотел бы, чтоб вы отреклись от Ковчега, который служил вам приютом и помогал быть ближе к Богу, давал вам всё, что может пожелать смертный, и при этом охранял от мирской суеты. И что же он обещал взамен? Сердечную боль, разочарование, непрестанную борьбу и нищету!
Небесный Ковчег в безбрежной пустоте - это нелепые мечты. Только ребёнок выдумывает себе такую манящую невероятность. Разве ваш Мирдад - мудрее Ноя, основателя Ковчега? Мне больно сознавать, что вы приняли его бред так близко к сердцу.
Возможно, я согрешил перед Ковчегом, когда обошёл его традиции и прибегнул к помощи правителя Бетара. Но я сделал это лишь затем, чтоб помешать Мирдаду совершить безумство. Лишь о вас печётся моё сердце, и это служит оправданием моему поступку. Я хотел спасти вас и наш Ковчег пока не поздно. И Бог помог мне - вы спасены.
Возрадуйтесь же, братья, и возблагодарите Бога за то, что вам не пришлось стать свидетелями гибели Ковчега. Я, например, не смог бы вынести такого позора.
Ныне я вновь посвящаю себя служению Богу Ноя, Ковчегу и вам, мои братья. Будьте же счастливы, как раньше, ведь ваше счастье - моё счастье.
Шамадам разрыдался. Но
его рыдания не нашли поддержки ни в глазах, ни в сердцах наших.Однажды утром, когда по горным вершинам, наконец, скользнули первые лучи солнца, Цамора взял в руки арфу и начал петь:
– Замерла песнь на замёрзших устах Моей арфы.
Скована льдами навеки мечта Моей арфы.
Где же дыханье, что песню вдохнёт в мою арфу?
Где же ладонь, что согреет мечту моей арфы?
В мрачной темнице томится она,
В мрачной темнице Бетара.
Будь же просителем, ветер, моим,
Выпроси песнь для меня у цепей
В мрачной темнице Бетара.
Будь похитителем, солнечный луч,
Мечту для меня укради у цепей
В мрачной темнице Бетара.
В небе царил я могучим орлом,
Был королём я.
Правит сова нынче небом моим,
И сирота я,
Крылья обрезали птице моей
В мрачной темнице Бетара.
Слёза выкатилась из глаз Цаморы, руки его опустились, голова задрожала и склонилась над арфой. Его слёзы дали выход нашему горю, так долго сдерживаемому, и оно вырвалось на свободу.
Майкайон вскочил и с криком "Я задыхаюсь!" бросился к двери. Цамора, Микастер и я последовали за ним через двор к воротам, за которые братьям выходить не разрешалось. Майкайон рывком отодвинул засов, распахнул ворота и выбежал на поляну. Мы ринулись за ним.
Солнце согревало нас, слепило глаза. Всюду, до горизонта, волнами выступали укутанные снегами горы. Всё сияло и искрилось, над миром висела тишина, и только скрип снега под ногами нарушал её очарованье. Холодный воздух обжигал лёгкие, но, несмотря на это, его прикосновения казались нам ласкающим дуновением, и мы почувствовали себя обновлёнными и возродившимися, хоть и не прилагали к тому усилий.
Даже настроение Майкайона изменилось. Он остановился и воскликнул: "До чего же прекрасно дышать! Да, просто дышать!"
И впервые мы наслаждались свободным дыханием и ощущали прикосновение Великого Дыхания.
Мы прошли ещё немного вперёд, и тут Микастер заметил силуэт на отдалённой возвышенности. Кто-то сказал, что это - волк, другие решили, что это - обломок скалы, с которого ветром смело снег. Нам показалось, что силуэт движется в нашу сторону, и мы решили пойти навстречу. Чем ближе мы подходили, тем отчётливее вырисовывалась фигура человека. Майкайон подпрыгнул и закричал: "Это - он!"
И это был он - мы узнали его лёгкую походку, его благородную осанку и гордо поднятую голову. Ветерок играл складками одеяния Мастера и развевал его тёмные волосы. Солнце тронуло его лицо лёгким загаром, и оно светилось. Глаза его, тёмные и полные грёз, смотрели на нас, излучая уверенность и Любовь. Его ступни, обутые в деревянные сандалии, покраснели от мороза.
Майкайон подбежал к нему и упал перед ним на колени, рыдая и смеясь, и повторяя: "Наконец-то моя душа вернулась ко мне!"
Остальные трое проделали то же, но Мастер поднял нас, обнял каждого и сказал:
– Примите Веры поцелуй. Отныне с Нею вы будете ложиться спать и просыпаться с Верой в сердце, и никаким сомненьям не будет уж приюта в ваших снах, и вам они уже не помешают на праведном пути.
Когда четверо братьев, оставшиеся в Ковчеге, увидели Мастера у дверей монастыря, они решили, что это - призрак, и перепугались. Но когда он приветствовал их, назвав каждого по имени, они опомнились и бросились к его ногам, все, кроме Шамадама, который словно прирос к креслу. Мастер обнял их.