Книга Мирдада

Что ж Майкайону оставалось делать, когда он обнаружил, что лежит в постели, и вокруг - всё те же стены, а образ девы той ещё хранится под веками его, и помнит сердце ту свежесть лучезарную вершины?

Майкайон: Но этот сон приснился мне. Это - мой сон. Это я видел ту девушку и ту вершину. Теперь их образы преследуют меня и не дают мне покоя. Я стал чужим себе. Из-за него Майкайон больше не узнаёт Майкайона.

Но сон приснился мне вскоре после того, как тебя увели в Бетарскую тюрьму. Как же ты мог рассказать его во всех подробностях? Что ты - за человек, для которого даже сны людские - как открытая книга?

Ах, какая свобода - там, на вершине! Как прекрасна - та девушка! И как тускло и невзрачно - всё остальное в сравнении с ними! Моя душа покинула меня ради них. И только в тот день, когда ты вернулся к нам, и я увидел тебя, моя душа воссоединилась со мной, и ощутил я себя сильным и спокойным. Но потом то видение снова посетило меня и увело от меня, будто на невидимом аркане.

Спаси меня, мой Великий Брат! Я изнываю от тоски по тому видению.

МИРДАД: Не ведаешь, о чём ты просишь, Майкайон. От своего спасителя ты хочешь ли спастись?

Майкайон: Я хотел бы, чтоб прекратилась пытка - чувствовать себя бездомным в таком родном и уютном мире. Я хотел бы оказаться на той вершине, вместе с той девушкой.

МИРДАД: Возрадуйся же, сердце твоё - чисто и тронуто Великой Ностальгией, а это - знак, что ты отыщешь страну свою и дом, и на вершине с той девушкой пребудешь.

Абимар: Умоляем тебя, расскажи нам ещё о Ностальгии. Как сможем мы её узнать?

Глава 31

МИРДАД: Великая Ностальгия – подобна призрачным туманам. Из сердца изливаясь, она с тем сердцем вместе утекает, как тот туман, что на море спустился, скрывает вместе с морем берега.

Туман, лишая ясности виденья, всё превратит в туман. И Ностальгия лишает сердце чувств, собой заполнив. На вид она – бесцельна, бесформенна, слепа, как тот туман. Но как туман, что – полон форм неясных, она - видна и цель её – ясна.

И схожа – Ностальгия с лихорадкой. Как лихорадка, вспыхивая в теле, лишает тело сил и вместе с тем сжигает яды, что его терзают, и Ностальгия, зарождаясь в сердечной ране, истощает это сердце, но поглощает тщетность, суету и все излишки.

Она – как вор. Ведь вор тайком, украдкой лишает жертву груза, владельца заставляя сожалеть о нём. Она, прокравшись в сердце, ношу его тайком уносит, оставляя его о том жалеть, и сердце – неутешно, и тяжело – ему от лёгкости такой.

Широк и зелен – берег, где женщины, мужчины поют, танцуют, трудятся иль плачут, дни проводя свои. Но грозен – огнедышащий их Бык, что падать ниц их вечно заставляет, и песни запихнуть им в горло хочет, и склеивает веки их слезами.

И широка, и глубока – река та, что к берегу другому не пускает. И ни один из них не может реку эту преодолеть, ни вплавь и ни на лодке. И лишь немного есть таких, что в мыслях осмелятся туда переместиться. Почти же все желают оставаться на этом берегу, где есть возможность крутить любимые колёса Времени.

У человека с Ностальгией в сердце нет Времени, нет колеса. И в мире, спешащем, вечно занятом делами, страдающем от времени нехватки, лишь у него нет дела, и никуда он не спешит. Среди народов разных, одетых в многоцветные одежды, на разных говорящих языках, с обычаями разными, себя он видит голым, немым и неуклюжим. И не умеет с ними он смеяться, и слёзы их делить не может. Они же получают наслажденье, едят и пьют вокруг него. Но он не ест, не пьёт, ведь вкус ярчайший будет ему пресным.

И все вокруг встречаются друг с другом иль поисками заняты дру зей, а он один, как перст, бредё т по жизни, один он спит, один мечтает, один он видит сны. И все вокруг – мудры и знают тайны, а он один – неискушё н и глуп. У всех есть место на Земле родное, и каждый прославляет свой очаг, а у него нет места, о котором он мог бы песни петь и о котором сказать бы мог, то – Родина моя. Ведь взгляд его сердечный на брег другой направлен.

Сомнамбулой он кажется в том мире, который будто бодрствует. Он – увлечён виденьем, которое никто из тех, кто рядом, не может ни увидеть, ни сердцем ощутить. Они к нему относятся с презреньем, плечами жмут, и тычут они в него, смеясь. Но если их бог, тот Бык, огнём вокруг палящий, на сцену вдруг опустится с небес, тогда все те, что прежде так надменно плечами пожимали, покорно на колени упадут, а он, чужак им, над ними воспарит на крыльях Веры и к берегу другому улетит, к подножию вершины.

Пустынны и унылы – земли те, которые лежат под ним. Но крылья, несущие его,– сильны и быстры, и не дадут упасть ему.

И встретит гора его угрюмо, у ног своих. Но сердце – исполнено Верой, оно – неукротимо, и в путь зовёт его.

Усеяна камнями, извилиста, почти неразличима тропа, что вверх ведёт. Но руки Веры его – тверды, и быстры - его ноги, и взгляд - остёр, и потому он взбирается ввысь.

В пути встречает он мужчин и женщин, желающих идти дорогой ровной. То– женщины, мужчины, кто отводит для Малой Ностальгии место в сердце, достичь они вершины светлой жаждут, но проводник их - слеп и хром. Ведёт их вера, но основана та вера на том лишь, что их глаз способен видеть, а ухо слышать, чувствовать рука и нос вдыхать. Одни едва достанут до лодыжки, другие до колен горы дойдут, вскарабкаться до бёдер смогут третьи, и кто-то к талии с трудом взберётся. Но все они свершают восхождение без Веры, и все, рано или поздно, соскальзывают вниз, и даже мельком не кинут взгляд на светлую вершину.