Книга Мирдада

Шамадам глянул на Мастера и затрясся, лицо его стало мертвенно-бледным, губы дрожали, а руки пытались за что-нибудь ухватиться. Он соскользнул с кресла и на четвереньках подполз к Мастеру. Он обхватил его ступни и, опустив голову, произнёс: "Я тоже верю". Мастер поднял его, не поцеловав, и обратился к нему:

– Шамадам трепещет от страха. Страх велит ему сказать: "Я тоже верю".

Шамадам дрожит и преклоняется пред "волшебством", что помогло Мирдаду из Чёрной бездны выбраться и из тюрьмы Бетара выйти. Возмездия боится Шамадам. На этот счёт пусть будет он спокоен и сердце откроет Вере.

Вера, что рождена волнами страха,- лишь пена на волнах. Со Страхом вздымается она и с ним же убывает. Истинная Вера на стебле Любви цветёт, а Осознание - плод Её. И если Бога ты боишься, тогда не верь в Него.

Шамадам (отползая назад и смотря в пол): В своём доме Шамадам стал изгоем и бесстыдником. Разреши мне хотя бы на один день стать твоим слугой и принести тебе еду и одежду. Ведь ты, наверное, проголодался и замёрз.

МИРДАД: Есть у меня еда, которую на кухне не готовят, согрет теплом я, что ни огонь, ни зимняя одежда не дарят телу. Может разве Шамадам таким теплом и пищей запастись?

Смотри! Пришло зимою море на вершины, вершины рады им укрыться, как одеялом, чтоб согреться.

И море тоже радо на вершинах возлежать и ненадолго отказаться от движенья. Придёт весна, и море, как спящая змея, от сна воспрянет и вернёт свободу, что временно зиме в залог вручило. И снова станет берег омывать и в воздух воспарять, блуждать по небу и землю орошать, где пожелает.

Но люди есть, что в спячке пребывают всю жизнь, и в их краях - всегда зима. И не увидели они ещё примет Весны. Мирдад - примета! Предзнаменованье Жизни, а не похоронный звон. Как долго спать ещё намерен ты?

Поверь мне, что жизнь людей и смерть - ни что иное, как зимний сон. И я расшевелить их ото сна пришёл, позвать на воздух свободной жизни, прочь из их берлог. Поверь мне, себя же ради.

Шамадам стоял, не двигаясь, и слушал. Беннун напомнил мне, чтоб я спросил у Мастера, как ему удалось выбраться из Бетарской тюрьмы, но мой язык не мог выговорить этого вопроса. Однако Мастер догадался на него ответить.

МИРДАД: Бетарская тюрьма уж больше не темница. Отныне в храм превращена она. А принц Бетара боле уж не принц. Сегодня он такой же пилигрим, как и вы.

И мрачная тюрьма, Беннун, способна превратиться в сияющий маяк. И способ есть уговорить любого принца обнажить главу, перед короной Истины венец свой снять. И даже грохочущие цепи заставить можно Небесную мелодию сыграть. Нет чуда удивительней на свете, чем чудо Осознанья.

Слова Мастера о том, что принц Бетара отрёкся от престола, оглушили Шамадама, точно громом, и у него начались судороги, такие сильные, что мы испугались за его жизнь. Вскоре он перестал корчиться, поражённый обмороком, и нам пришлось приводить его в чувство.

Глава 30

Ещё до возвращения Мастера из Бетара Майкайон вёл себя так, будто с ним случилась беда. То же продолжалось и после. Большую часть времени он держался особняком, почти ничего не говорил, мало ел и редко выходил из своей кельи. Никому, даже мне, не раскрывал он того, что тяготило ему сердце. Мы удивлялись, что Мастер не пытался облегчить его страдания, хотя он любил Майкайона.

Однажды, когда Майкайон и остальные братья грелись у очага, Мастер завёл разговор о Великой Ностальгии.

МИРДАД: Однажды некому мужчине приснился сон.

Стоял он на зелёном берегу реки широкой, быстрой и бесшумной. Вокруг же было множество народу, мужчины, женщины, и старики, и дети, всех возрастов, из разных стран. В руках у них колёса были размеров разных и цветов, по берегу они катали их. И были все одеты в нарядные одежды, веселились, пели и танцевали. Шум их голосов звучал в одном большом многоголосье. То громче, то тише хор звучал, то уносился вдаль, то возвращался снова.

Один лишь он не мог одеждой новою хвалиться, поскольку ничего о празднике не знал. И колеса в руках он не держал, которое катать он мог бы. Ни слова в том разговоре толпы не мог понять он. Как ни напрягал он взгляда, не мог он отыскать среди толпы ни одного знакомого. Смотрели люди в сторону его, будто вопрошая: "Кто - сей чудак?" Внезапно понял он, что не его - тот праздник, что чужой он - людям, и ощутил он в сердце своём тоску.

И в этот миг раздался рёв с другого брега. И он увидел, как люди упали ниц, закрыв глаза руками, и головы склонили. Образовалось два ряда, меж которых проход остался узкий. Тот мужчина один стоял среди прохода, не зная, убежать куда, что делать.

Взглянув туда, откуда нёсся рёв, увидел он быка, что пламя изрыгал, и дым, и пепел, и приближался этот бык к нему. Всё ближе бык, и хочет мужчина убежать, но не может, к земле прирос он будто, и уверен, что это уж - конец.

Когда же бык приблизился, грудь опалив ему дыханьем, случилось чудо: герой наш в воздух поднялся. А бык внизу всё жарче огнём палил, мужчина ж поднимался всё выше, задыхался он в дыму, но был уверен - ни огонь, ни дым не повредят ему. И через реку перелетел он.

Что же, оглянувшись, он увидал? Что бык пускает стрелы и целится в него. Он даже слышал свист их, и слышал треск одежды, пробитой остриём, но ни одна не ранила его. И вскоре бык, толпа, река исчезли, в тумане растворились, он же летел дальше.

Он пролетал над мёртвыми полями, сухими, каменистыми, где почва навеки солнцем выжжена. И вскоре на скале он приземлился. Кругом всё голо, нету ни травинки, ни ящерки, ни муравья. Он знал теперь: лежит его дорога к вершине той скалы.

Глаза его блуждали по камням, ища средь них дороги безопасной, но всё, что взор его мог обнаружить, - лишь узкая, извилистая тропка. Она вела к вершине, но лишь бараны да горные козлы по ней прошли бы, а не человек. Однако путь другой ему судьба, как видно, не укажет. И он пошёл по ней.

Однако он шагов не сделал сотни, как слева дорога показалась, широкая и ровная. Уж хотел свернуть он на неё - дорога вдруг стала многолюдною толпой. С трудом вверх поднималась половина людей тех, а другая катилась вниз. И было то зрелище так дико, так нелепо: как будто насмехаясь друг над другом, они тащились вверх, чтобы оттуда скатиться кубарем, крича при этом и издавая стоны.

Понаблюдав за поведеньем тех людей, он решил: должно быть, где-то в горах стоит приют умалишённых, и те, кто вниз катился, несомненно, оттуда убежавшие больные. И он продолжил путь свой по тропинке, то тут, то там о кочки спотыкаясь иль попадая в ямки, но всё же поднимаясь выше. А толпа редела, затем иссякла, и дорога теперь была пустой. И вновь герой наш один, как перст, на горе. Нет никого, чтоб указать дорогу, и некому помочь воспрянуть духом, и силы поддержать, что убывали, лишь надежда на то, что он когда-нибудь достигнет вершины, ещё теплилась в душе.

И он шагал всё выше, повсюду оставляя кровавый след. И наконец, когда, изнеможённый, готов упасть он был, вдруг лужайка показалась. Он в восторге смотрел перед собой. Травою мягкой и нежною лужайка та покрыта, а в воздухе разлиты ароматы цветов чудесных. Тут путник почувствовал, что силы его покидают. Он опустился на землю, и сон его сморил.

Проснулся от того, что чьи-то руки его коснулись, и раздался голос: "Восстань, путник! Уж видна вершина. Весна тебя заждалась".

Тот голос и рука принадлежали деве, Божьему созданью. Её одежды белые сияли. И путнику она протягивала руку, и он с земли поднялся, усталости как будто не бывало, и тело сил - полно. Узрел вершину и ощутил он аромат Весны. Он сделал шаг, и проснулся.