Книга о художниках

Вначале ему стоило большого труда хорошо писать красками, пока дядя Питер не заставил его все такие предметы, как фрукты, мясо, дичь, рыба и тому подобное писать с натуры. Потом благодаря тому, что очень много писал эти предметы с натуры, он передавал их цвета с такой верностью и тонкостью, что сделался одним из самых выдающихся мастеров в этом роде и при этом картины свои писал необыкновенно легко, как бы совсем не трудясь, а между тем достигал изумительных результатов.

Однако мир так устроен, что все, что у нас перед глазами или что легко дается, ценится обыкновенно очень мало и, напротив, что принадлежит уже прошлому времени или достигается с большим трудом, того добиваются с жадностью. Так случилось и с прекрасными картинами Бекелара, ибо его картины, которых он в течение своей жизни писал множество и продавал по ничтожным ценам, после его смерти ценились так высоко, что за них иногда платили в двенадцать раз больше того, что за них было уплачено первоначально.

Он по большей части писал внутренние виды кухонь и, среди других произведений в этом роде, написал для начальника монетного двора в Антверпене великолепную картину, которая была ему заказана за самую ничтожную цену. При этом начальник монетного двора постоянно осложнял его работу, принося с собой ежедневно какой-нибудь новый предмет для изображения его на картине, так что Бекелар не мог даже заработать себе на хлеб и сыр, настолько картина была переполнена всякой живностью, рыбой, мясом, фруктами и овощами.

В церкви Богоматери в Антверпене находился превосходно написанный им «Вход в Иерусалим», который погиб при вторичной вспышке иконоборчества. Две замечательные его картины находятся у господина Циона Луца в Амстердаме; они представляют рынки (одна — рыбный, другая — фруктовый), со всякого рода припасами, превосходно написанными с натуры, кухарками и другими лицами, переданными очень близко к природе и по формам, и по краскам.

У начальника монетного двора в Мидделбурге Мельхиора Вейнтгиса есть также превосходная его «Кухня», с фигурами в натуральную величину и «Вход в Иерусалим», исполненный гризайлью.

У Якоба Рауварта в Амстердаме я видел маленькую его картинку, на которой изображен красивый рынок, а на заднем плане «Представление Христа (Ессе Homo)» [222] в терновом венце, все это было написано очень искусно и приятно для глаза.

В Харлеме, у купца Ганса Ферлана, живущего неподалеку от Журавля, есть также две прекрасные его картины, с фигурами в натуральную величину. Одна из них, написанная очень хорошо и яркими красками, представляет четырех евангелистов [223] , а другая — семейство св. Анны [224] .

222

Картина «Рыбный рынок» со сценой «Се человек» на дальнем плане (ил. 76) — одна из подписных работ Бекелара (1570); во времена К. ван Мандера она находилась в коллекции императора Рудольфа П, ныне — Стокгольм, Национальный музей.

223

«Четыре евангелиста». 1567. Ныне — Дрезден, Картинная галерея старых мастеров.

224

«Семейство св. Анны, или Святая родня». 1567. Ныне — Копенгаген, Государственный художественный музей.

Вообще же я не могу указать всех тех мест, куда попали его прекрасные картины, равно как не могу и воздать им хвалу сообразно с их достоинствами. Но крайне прискорбно, что такой человек принужден был, как уже сказано выше, работать за столь низкое вознаграждение и что он, через то ли, что сам невысоко ставил себя, или по какой иной причине, был ценим так мало, ибо ему часто приходилось работать и за поденную плату, как, например, для Антониса Мора, дававшего ему писать одежды на своих портретах, и для других художников, причем ему платили по одному гульдену или талеру в день. За пять или за шесть фунтов он писал большие и прекрасные картины. Вышеупомянутая картина «Ессе Homo (Се человек)», наверное, находится теперь у императора. Она, если я не ошибаюсь, была продана Якобом Раувартом графу Липпе в одно время с «Фруктовым рынком» Бекелара и двумя картинами Хемскерка: «Четыре конечных исхода человека» [225] и «Потоп» — последняя из названных картин замечательна по своим удивительно красиво и чисто написанным плавающим по воде нагим телам мужчин, женщин и детей, где особенно бросается в глаза наивность детей, из которых некоторые держат в своих безжизненных руках игрушки и куклы; и еще одной картиной Дирка Барентса, изображавшей то место из мифа о Персее, где рассказывается, как народ превращается в камни. За все эти картины вместе было уплачено около тысячи фламандских фунтов, хотя такие выдающиеся произведения стоили гораздо дороже.

225

Или «Четыре последняя». Имеются в виду смерть, суд, рай и ад.

Иоахим умер в Антверпене в последние дни пребывания герцога Альбы в Нидерландах [226] ; он работал тогда для одного военачальника армии по имени Вителли. Он, как говорят, лежа на смертном одре, жаловался, что ему приходилось всю свою жизнь работать за ничтожное вознаграждение. Он немного не дожил до сорокалетнего возраста.

Примечания

Живописец и рисовальщик Иоахим Бекелар (ок. 1534, Антверпен — 1573, там же), работавший в Антверпене, был учеником и последователем Питера Артсена, женатого на его тетке. Он получил звание мастера и был внесен в списки местной гильдии живописцев в 1560 г. В 1570-е гг. его творчество достигло расцвета. Подобно Артсену, Бекелар писал в основном жанровые сцены с изображениями рынков и кухонь, в которых важное место отводилось натюрмортным деталям. Часто в композицию подобных картин он вслед за учителем включал евангельские эпизоды, например «Христос в доме Марфы и Марии», «Се человек» и др., придававшие его произведениям дидактический характер. Реже он создавал работы чисто исторического жанра, выполнял и рисунки для витражей. Помимо нескольких картин, упомянутых К. ван Мандером, сохранился еще ряд произведений художника: «Сцена в кухне с Христом у Марфы и Марии» (1561 и 1565, обе — Стокгольм, Национальный музей); «Чудесный улов» (1563, Малибу, Музей Пола Гетти); «Сельский праздник» (1563, Санкт-Петербург, Государственный Эрмитаж); «Женщина с овощами» (1563, Валансьен, Музей изящных искусств); «Блудный сын» (1563), «Натюрморт» (1564), «Рыбный рынок» (1571 или 1574, все — Антверпен, Королевский музей изящных искусств); «Крестьянский праздник» (1563), «Лавка дичи» (1564), «Христос в доме Марфы и Марии» (1565, все — Брюссель, Королевский музей изящных искусств); «Воскрешение Лазаря» (Париж, Нидерландский институт); «Кухонная сцена с Христом у Марфы и Марии» (1566, Амстердам, Рейксмузеум). Сохранилось также несколько рисунков Бекелара (Берлин, Франкфурт-на-Майне), предназначенных в основном для витражей.

226

Наместничество герцога Альбы закончилось в 1573 г.

Жизнеописание Франса Флориса (Frans Floris), Знаменитого живописца из Антверпена

Итальянские живописцы, в особенности многие из посредственных, при изображении нагого тела почти всегда прибегают к расплывчатой манере, мало вдаваясь в частности, видя, вероятно, в этом удобный путь к тому, чтобы не ломать своей головы над изучением расположения мускулов; но благодаря этому они часто вредят впечатлению, производимому их картинами, в чем одинаково грешат и наши нидерландцы, рисующие свои фигуры слишком сухими и тощими. Однако последний способ исполнения требует больших познаний в расположении мускулов, жил и сухожилий. Впрочем, теперь в произведениях великого Буонарроти мы видим очень подробно разработанную мускулатуру, обрисованную мощной, красивой линией, что свидетельствует о зрелом размышлении и глубоких знаниях этого знаменитого мастера, добивающегося высшей красоты в исполнении. Не подлежит сомнению, что и античные мастера при созидании своих статуй замечали разницу в формах различных возрастов, ибо наряду со стройной, юношеской фигурой Антиноя мы видим фигуры могучего Геркулеса и сухощавого старого Лаокоона. К этому следует добавить, что такое различие форм может, а иногда и должно быть представлено даже в одной сцене, если того требует сюжет произведения. Несмотря на это, находятся люди, которые часто по крайнему неразумию хулят античного Лаокоона за его сухощавость, забывая о природе старых людей, теряющих с годами юношескую гибкость и сочность тела и делающихся сухими и тощими.

Эта сухощавость тел дает некоторым людям повод бранить и произведения Франса Флориса — славу искусства в Нидерландах. Здесь я имею в виду итальянцев, которые судят о нем только по гравюрам, мало похожим на его картины и часто не передающим даже многого существенного.

Вазари пишет о нем следующее: «Он считается совершенно выдающимся мастером и, по словам нидерландцев, в такой степени владел всеми отраслями своего искусства, что никто (как они, то есть нидерландцы, говорят) лучше или более красивым и своеобразным способом, чем он, не передавал душевных движений, каковы горе, радость и другие чувства, почему они называют его в качестве сравнения фламандским Рафаэлем; хотя, сказать правду, гравюры, сделанные с его произведений, не вполне доказывают справедливость такого прозвища, ибо гравер, какой он ни будь искусный мастер, всегда далеко отстает и в рисунке и в манере от работы того, кто писал подлинное произведение». Итак, вот каково свидетельство Вазари о Флорисе; но, как сказано, суждение свое он основывает на листах, в большинстве случаев гравированных по рисункам, которые делались с его картин маслом учениками его или другими художниками. Поэтому я думаю, что, если бы этот писатель увидал красивые и смелые удары кисти и выразительные композиции самого Франса, его перо (если бы им не водила предвзятая неприязнь к иноземцам) написало бы о нем совсем в другом духе и воспоминания свои он выразил бы в более хвалебных словах.

Чтобы перейти теперь к рассказу о происхождении Франса Флориса, я должен сказать, что в Антверпене жил почтенный гражданин Ян де Вриндт, по прозванию Флорис, человек весьма просвещенный, который очень много положил труда на размежевание земель. Он умер в 1500 [227] году, оставив после себя двух сыновей — Корнелиса и Клавдия. Клавдий Флорис был замечательный ваятель, ознаменовавший свою деятельность в Антверпене многими великолепными произведениями, из которых некоторые и теперь еще можно там видеть. Корнелис же, бывший простым каменотесом и умерший в 1540 году, и был отцом Франса де Вриндта, которого обыкновенно называли Флорисом. Корнелис, отец Франса, имел четырех сыновей, и все они были выдающимися мастерами в различных отраслях рисовального искусства. Корнелис, брат Франса, был превосходным ваятелем и архитектором, Франс — знаменитым живописцем, Якоб — очень хорошим живописцем по стеклу и Ян Флорис — знаменитейшим фаянсовым мастером, никогда не имевшим равного себе в Нидерландах; он ради своего искусства был призван на службу к королю Филиппу в Испанию, где и умер в молодых годах. Он необыкновенно искусно рисовал и писал красками по фаянсу и мягкому фарфору различные остроумные вещи, истории и фигуры людей. В доме Франса Флориса было большое собрание этих предметов, достойных всякого внимания. Корнелис построил в Антверпене много великолепных зданий, каковы здание Ратуши, дом Ганзейского союза и другие. Он умер в 1575 году. Наконец, Франс, которому предназначено было природой превосходить других в живописи, вначале был ваятелем и почти исключительно занимался высеканием изображений на медных могильных плитах в церквах. Но так как природа хотела, чтобы он шел по пути своего истинного призвания, то он, достигши двадцатилетнего возраста, переселился в Люттих и здесь поступил в учение к знаменитому в то время живописцу Ламберту Ломбарду, манере которого он подражал очень близко и до некоторой степени придерживался в течение всей своей жизни, на что указывает сходство их произведений. Это подтверждается и следующим, слышанным мною рассказом. Однажды Ламберт приехал к своему ученику в Антверпен, и тот устроил для него большой пир. Во время пира, когда все присутствующие уже сильно развеселились, он, выйдя потихоньку из-за стола, отправился в мастерскую Флориса, где застал за работой нескольких хороших подмастерьев, совсем его не знавших Сначала он рассматривал находившиеся здесь картины, а потом разговорился с учениками об их учителе, причем стал доказывать, что он уже с юности был отъявленным вором. Слыша такие позорящие их любимого учителя речи, ученики вознегодовали и пришли в такую ярость, что вскоре на него набросилась бы вся орава, если бы он, наконец, не объяснил, что Франс, бывши его учеником, путем перенимания похитил у него искусство, подобно тому как рассказывает в одном из своих хвалебных стихотворений Аполлодор, что у него было похищено искусство живописи и что его унес Зевксис [228] . Когда Ламберт вернулся опять к пирующим, он спросил Франса: «Что за люди сидят у тебя там, в мастерской? Они чуть было не отколотили меня палками». Затем он подробно рассказал о своем насмешившем всех приключении и горячо хвалил учеников, с такою ревностью заступавшихся за своего учителя.

227

В оригинале 1400 г., что является явной опечаткой.

228

Аполлодор, Зевксис — древнегреческие живописцы.

Франс, страстно любя свое искусство, отправился в Италию, в Рим; он все время с большим усердием наблюдал и срисовывал красным мелом, что привлекало его внимание, но в особенности различные нагие фигуры с картин Страшного суда и плафона Сикстинской капеллы Микеланджело, а также античные статуи. Все эти фигуры отличались замечательной твердостью штрихов и смелостью исполнения. Мне пришлось видеть с нескольких из них оттиски, так как некоторые его ученики вели себя столь непристойно — брали потихоньку эти рисунки и делали с них отпечатки, которые, переходя потом из одних рук в другие, попадаются и теперь еще в разных местах. Когда Франс вернулся в Нидерланды, он вскоре же своим искусством заставил признать себя большим мастером и привел многих художников и знатоков искусства в большое удивление, в особенности когда его произведения, как они того и заслуживали, были выставлены в общедоступных местах для обозрения.

На первых порах, когда он только что начинал выказывать, какой он был отменный живописец и мощный гений, он наряду с искусной работой проявил большое прилежание и выдающиеся познания в своем искусстве, равно как в речах знаменитый ум и здоровые суждения, говорили ли с ним о религии, философии, поэзии или о чем другом. Но после, когда дорого оплачивавшиеся большие картины для церквей и другие работы принесли ему изобилие и богатство и когда он, завязав знакомства с князьями и знатными людьми, был вводим некоторыми из них в разные соблазны, он, расточая попусту свое время, начал поддаваться нашей общей нидерландской слабости — любви к крепким напиткам, и в такой степени, что за свое не соответствовавшее ни искусству, ни благородному уму поведение стяжал себе такую же громкую славу пьяницы, как и живописца.