Книга утраченных сказаний. Том I

Сими словами и Гильфанон, и Эриол остались весьма довольны, и рады были все прочие, Линдо же продолжил свою повесть:

— Знайте, что на такую высоту поднялась Ладья Солнца и, восходя, горела все ярче и жарче, что через малое время ее великолепие возросло сильнее, нежели то мыслили боги, пока судно оставалось с ними. Всюду проникал его великий свет, и залил он все долины и сумрачные леса, голые склоны и горные ручьи, и боги дивились. Велико было чудесное волшебство Солнца в дни блистающей Урвэнди, но не столь нежно и дивно светило оно, как Древо Лаурэлин в прежние дни. И оттого снова пробудился в Валиноре шепот недовольства среди Детей Богов, ибо гневались Мандос и Фуи, пеняя Аулэ и Варде, что тем лишь бы вносить путаницу в миропорядок и превращать землю в край, где не осталось тихой мирной тени. Лориэн же, сидя в роще, укрытой тенью Таниквэтиль, плакал, глядя на свои сады, что простирались перед ним, все еще разоренные великой погоней богов, ибо он никак не мог собраться с духом, дабы поправить их. Соловьи умолкли, ибо знойное марево дрожало над деревьями, маки же Лориэна увяли, а вечерние цветы поникли и не источали аромата. Сильмо же в печали стоял у Тэлимпэ, что еле светился, будто его наполняла стоячая вода, а не сияющая роса Сильпиона — столь силен оказался великий свет дня. Тогда воспрял Лориэн и обратился к Манвэ:

— Призови обратно свой блистающий корабль, о Владыка Неба, ибо глаза наши болят от его огня, а краса и тихий сон изгнаны прочь. Уж лучше темнота и воспоминания о давнем, нежели это, ибо несхоже сие с минувшей прелестью Лаурэлин, и Сильпиона нет боле.

Остальные боги тоже были не совсем довольны, зная в сердцах своих, что сотворили нечто гораздо более великое, чем мнилось им сначала, и что никогда уже не узрит Валинор тех веков, что миновали. И Вана молвила, что источник Кулуллина потускнел и что ее сады вянут от жары, а розы утратили свои краски и благоухание — ибо тогда Солнце плыло ближе к земле, нежели ныне.

Тогда Манвэ укорил их за непостоянство и недовольство, но они не унимались; вдруг заговорил Улмо, явившийся из внешнего Вай:

— Владыка Манвэ! Ни их советы, ни твои не должно презреть. Неужто не поняли вы, о валар, чему обязаны были встарь своей великой красой Древа? Разнообразию, неторопливой перемене в чудесных творениях, когда уходящее незаметно сменялось тем, что должно было возникнуть.

Но внезапно молвил Лориэн:

— О Валатуру, Владыка Вай изрекает слова мудрее, чем когда-либо раньше, и наполняют они меня великим чаянием.

И тогда покинул он их и отправился на равнину. К тому времени минуло три дня, равные трем цветениям Лаурэлин, как отчалила Ладья Утра. И еще четыре дня восседал Лориэн у ствола Сильпиона, и робкие тени окружили его, ибо Солнце было далеко на востоке, направляясь туда, куда его клонило: Манвэ еще не урядил его путь, и Урвэнди разрешили странствовать, куда ее влечет. Но тем Лориэн не удоволился, и хотя тени гор протянулись через равнину, с моря поднялся туман, и вновь бесшумно опустились на Валинор смутные сумерки, он долго сидел, размышляя над тем, почему заклятия Йаванны подействовали лишь на Лаурэлин.

^{Тогда Лориэн запел Сильпиону о том, что валар одолело «изобилие золота и жара или же тени, исполненные смерти и злобного мрака», и он прикоснулся к ране на стволе Древа.}

И вот, как только коснулся он той жестокой раны, появился слабый свет, словно сияющий сок все еще струился внутри ствола. И над склоненной головой Лориэна нижняя ветвь Древа внезапно покрылась почками, которые раскрылись, выпустив темно — зеленые листья, длинные и овальные, но само Древо, оставшись сухим и мертвым, не изменилось боле. И минуло семижды семь дней с того времени, как полуденный плод родился на Лаурэлин, и многие из эльдар, духов и богов явились туда, внимая песне Лориэна. Но он не смотрел на них, не сводя взор с Древа.

Юные листья Древа покрылись серебряной влагой, их белую изнанку исчертили бледно сиявшие прожилки. И цветочные почки тоже распустились было на ветви, но темный морской туман склубился вокруг Древа, дохнул жестокий хлад, как никогда дотоле в Валиноре, и цветы поблекли и опали, и никто не вспомнил о них. Остался на конце ветви один-единственный цветок, что распускался, сияя собственном светом, и не повредили ему ни туман, ни мороз. Чудилось, будто расцветая, вобрал он в себя сии испарения и нечувствительно претворил в серебро своих лепестков. И вот возрос нежно — бледный, дивно сверкающий цветок, и даже чистейшие снега Таниквэтиль, искрящиеся в лучах Сильпиона, не могли превзойти его. Сердцевина же белого пламени чудесным образом возрастала и убывала. Тогда воскликнул Лориэн от радости сердца своего:

— Узрите Розу Сильпиона!

И роза эта распускалась, пока не сделалась как плод Лаурэлин, но чуть больше. Источал сей цветок о десяти тысячах хрустальных лепестков росу, благоухавшую подобно меду, и роса та была свет. Лориэн никому не дозволил приблизиться, и о том вечно сожалеть ему: ибо даже когда ветвь, на которой родилась Роза, отдала всю свою влагу и увяла, не позволил он бережно сорвать цветок, будучи покорен его прелестью и страстно желая, дабы вырос он больше, чем плод полудня и великолепием затмил Солнце.

Тогда надломилась увядшая ветвь, и низверглась Роза Сильпиона, так что часть росы-света стряхнулась, а иные хрустальные лепестки измялись, потускнев, и Лориэн громко воскликнул и попытался бережно поднять цветок, но тот был слишком велик. Тогда послали боги в чертоги Аулэ, где было исполинское серебряное блюдо, словно предназначенное для стола великанов. И поместили на него последний цвет Сильпиона, великолепие, благоухание и бледное волшебство которого остались, вопреки порче, весьма велики.

Потом, когда справился Лориэн со своей печалью и скорбью, поделился он мыслью, которую пробудили в его сердце слова Улмо: дабы боги построили в пару к солнечной ладье еще один корабль.

— И будет он сотворен из Розы Сильпиона, — молвил Лориэн, — и в память об угасании и расцвете Древ двенадцать часов будет плавать по небу, покинув Валинор, Ладья Солнца, и столько же будет бледный корабль Сильпиона парить в небесах и принесет отдых усталым глазам и утомленным сердцам.

И вот каково было сотворение Луны: Аулэ, не желая умалить прелесть Розы Сильпиона, призвал к себе своих домочадцев из числа эльдар, что встарь звались нолдоли^{[прим.15]} и общались с творцами самоцветов. Те открыли ему клады кристаллов и чудесного стекла, укрытые Фэанором и его сыновьями^{[прим.16]} в тайниках Сирнумэн, и с помощью сих эльфов и Варды, королевы звезд, что поделилась светом хрупких своих ладей, дабы придать незамутненную прозрачность их творению, создал он вещество, могущее быть тонким, как лепесток розы, ясное, как прозрачнейшее эльфийское стекло, и весьма гладкое, которое искусный Аулэ, однако, умел гнуть и придавать ему форму. И нарек его Аулэ именем вирин. Из вирина построил он чудесное судно, и хотя часто говорят о Корабле Луны, едва ли похоже сие судно на ладьи, что плавали когда-либо по морю или воздуху. Боле походило оно на остров из чистого стекла, пусть и не великий. Белоснежные цветы обрамляли его малые озера, и цветы сии светились, впитывая влагу, ибо вода тех озер была сиянием Тэлимпэ. Посреди мерцающего острова пребывала чаша из сотворенного Аулэ прозрачного вещества, куда поместили волшебную Розу, и от ее переливающегося сияния стеклянное судно дивно вспыхнуло искрами. Подобия мачт, сделанных, может статься, изо льда, возвышались над судном, и тонкими нитями были привязаны к ним ветрила, сотканные Уинэн из белых туманов и пены. Иные паруса украшали сверкающие чешуйки серебряных рыб или крохотные звездочки — огоньки — искры на снегу, отражавшем блеск Ниэллуина.

Таков был Корабль Луны, хрустальный остров Розы. Боги нарекли его Рана, сиречь Луна, а фэери — Силь, сиречь Роза^{[прим.17]}, и иными ласковыми именами. Ильсалунтэ, Серебряная Лодка, названо оно, гномы же именовали его Минэтлос, сиречь серебристый остров, и Критоскэлэг — стеклянный диск.

Тогда просил Сильмо о позволении отправиться на том корабле по океанам небесной тверди, но не мог он сего, ибо не принадлежал к чадам воздуха и не сыскал пути очистить себя от земного, как сделала Урвэнди^{[прим.18]}, — но малого бы достиг, рискни он вступить в Фаскалан, ибо тогда Рана не вынесла бы его жара. Посему повелел Манвэ Илинсору из сурули, что любил снега, звездный свет и помогал Варде во многих ее трудах, править сей странно-мерцающей ладьей, и с ним отправились множество духов воздуха, облаченных в одеяния серебряные и белые или же одежды бледнейшего золота.

Но некий пожилой сребровласый эльф незаметно взобрался на Луну и затаился в Розе, и с той поры обитает он там и лелеет сей цветок. Построил он на Луне белую башенку, куда часто подымается, дабы обозреть небеса или землю, и зовут его Уолэ Кувион — тот, что никогда не спит. Иные называют его Человеком-с-Луны, но то скорее Илинсор, охотник за звездами.

Ныне должно поведать, что замысел Лориэна был изменен, ибо белое сияние Сильпиона не столь летуче и воздушно, как пламя Лаурэлин, а вирин тяжелее оболочки блистающего плода полудня. И когда боги наполнили белый корабль светом и отпустили его в небо — то не поднялся он выше их голов. Сверх того, сия живая Роза продолжала источать мед, подобный свету, что сочится на стеклянный остров, блистая росой лунных лучей, но сия влага скорее отягощает судно, нежели вздымает его ввысь — в отличие от огней Ладьи Солнца. Посему временами приходится Илинсору возвращаться, и струящееся сияние Розы хранится в Валиноре на темный день: ведь надо сказать, что приходят вновь и вновь дни, когда белый цветок на острове увядает и едва светит, и тогда должно освежить его и омыть собственной серебряной росой, как было то в обыкновении у Сильпиона.