Книга юного конструктора, том 1

Она прошла по улице Иосифа II к станции метро «Малбек». На платформе взглянула на информационное табло: следующий поезд через шесть минут.

Значит, так бывает на самом деле. Человек может превратиться в жука.

Эта мысль была маленьким, но типичным признаком того, что сильный и выносливый Флориан Зусман внезапно стал другим: перепуганным, беспомощным, отчаявшимся. Начитанным его не назовешь. С книжками вечно носился его младший брат Мартин.

«Что ты там опять читаешь? Про индейцев?»

«Нет. Тут один человек превращается в насекомое, в жука».

«По волшебству?»

«Нет. Просто превращается. Вдруг. Просыпается жуком».

Каким безумцем ему показался тогда младший брат. Как можно читать такое, тратить время на этакие странные книжки? Он был папиным сыном, желанным наследником, отец обожал его, хотя и обращался с ним без нежностей. Сын, к которому однажды перейдет ферма, не должен быть мягкотелым, слабым и мечтательным. О своих чувствах отец никогда не говорил. А если их и выказывал, то одобрительным взглядом, кивком или неловко обнимал Флориана и коротко сжимал его плечо, как бы говоря: мой сын!

Мартин был маминым сынком, мечтательным ребенком, который много плакал, много читал и часто боялся. Тогда он бежал к «мамочке», которая защищала его и — через силу — ласкала: она ожесточилась в жизненной борьбе, ночи не спала из-за долгов, какие они взвалили на себя ради превращения свинофермы в откормочно-забойное предприятие. Все мышцы были напряжены до предела. Поднимающий тяжесть приласкать не может. Это не означало, что мать отталкивала сына, хотя порой с досадой спрашивала себя, почему он вот такой, и думала, что ему нужно закаляться, обзавестись панцирем и, не в последнюю очередь, что он, при всей своей неуклюжести, должен всегда выказывать готовность взять на себя часть работы. Тогда, застав сына за книгой, она посылала его в хлев. Бессмысленно, поскольку животных уже в ту пору кормили автоматически и навоз двое работников тоже убирали машинами, так что Мартин только путался под ногами. В конце концов он опять шел на кухню. И мать разрешала ему помочь со стряпней — или читать за кухонным столом. Пока ему не приходилось накрывать на стол, когда мужчины приходили обедать, отец, старший брат, двое работников, от которых разило крепким запахом, мужчины.

«Превратился в жука? Просто взял и превратился? Не по волшебству? Вот чепуха!»

— Ты не помнишь, сколько нам тогда было лет? — спросил Флориан. — Двенадцать и шестнадцать? — И теперь вот он лежал тут как упавший на спину жук. Сам превратился в беспомощного жука. Внезапно. Превратился, и все. И ждал, когда о нем позаботятся. Ждал обезболивающих уколов, ждал еды, ждал помощи. Когда мог, он читал, сперва только газеты, а потом и книги, принесенные Мартином. Когда чтение утомляло его, глаза уставали, а руки тяжелели, он дремал, размышлял, грезил. А младший брат между тем хлопотал о разных проблемах, которые возникали и требовали решения, пока Флориан беспомощно лежал на спине. Переговоры с ординатором, телефонные звонки в страховую компанию, где у Флориана была дополнительная частная страховка. Мартин наводил справки, выяснял, у какого хирурга наилучшая репутация, чтобы уговорить его провести сложную и опасную операцию на Флориановом позвоночнике, ведь это должен быть мастер своего дела…

— Волшебник?

— Нет, мастер, чисто прагматически, — сказал Мартин.

Мартин известил корпорацию, Экономический союз, Флориановых деловых партнеров, правление Европейских производителей свинины, по просьбе брата затребовал от ЕПС отчет о будапештской конференции, постоянно поддерживал контакт с Ренатой, женой Флориана, которой пришлось замещать его на предприятии, организовал адвоката, специалиста по дорожным авариям и ущербу от несчастных случаев, поручил ему представлять своего брата против страхового общества таксиста, виновника страшной аварии, что вылилось в гражданский процесс по реализации претензий на возмещение убытков и вреда здоровью.

Флориан тем временем читал или глядел в потолок. Ошеломительная смена ролей, вот так просто, вдруг, без волшебства.

Теперь в спине у Флориана была титановая пластина с двенадцатью шурупами, позвоночник был стабилизирован, спинной мозг не поврежден, опасность паралича миновала. Флориана поздравляли с удачей.

Он лежал на спине, грезил, порой вздыхал или стонал, улыбался, когда брат что-то шептал, утирал ему пот со лба, брал за руку.

— Когда отец умер, ему было столько же, сколько мне сейчас, — сказал Флориан. — Я тогда был молод, но сумел… мои дети, если б я сейчас умер… Элизабет семь, Паулю пять… это было бы… Не странно ли, что беда случилась со мной именно теперь, в том возрасте, в каком отец… знаешь, что странно? Я никогда не думал о смерти. Даже у открытой могилы отца. Бросил в нее пригоршню земли и… да, я был в шоке. Но думал не о смерти, а о себе. Для живого смерть — это всегда смерть других. — Он задумался. — Если бы я сейчас умер, я бы не смог попрощаться, — сказал он. — Как не смог попрощаться наш отец.

Флориан помолчал. Потом сказал:

— Может, оно и лучше, если не можешь попрощаться? Или только еще мучительнее?

Он опять задумался.

— Будь я сейчас парализован, ты бы помог мне умереть? Я бы не захотел больше жить. Я мог бы на тебя положиться? Сейчас мне кажется, на тебя можно положиться.

— Нет, — сказал Мартин.

Мартин по максимуму использовал все возможные отпуска: очередной, по уходу и, наконец, за свой счет. Наступила весна, приятная прохлада вливалась в открытые окна, а с нею первая цветочная пыльца, в больничной палате было слишком жарко, ведь по календарю погоде полагалось быть холоднее, и топили по календарю, а не в соответствии с реальностью; Флориан откинул одеяло, невольно чихнул, ойкнул, оттого что сотрясение по-прежнему отзывалось болью в спине, он вспотел, но вскоре зябко поежился на ветерке из открытого окна, и Мартин снова укрыл его, а немного погодя Флориан снова откинул одеяло, злясь, что он, лежащий на спине жук, только это и может сделать.

Мартин сохранил за собой венскую квартирку, во втором районе, чтобы иметь пристанище, когда иной раз на несколько дней приезжал на родину, но в этой квартире он никогда не чувствовал себя дома, пристанище оно и есть пристанище — кухонная ниша, где он разве что варил кофе, а выдвигал только один ящик, со штопором, где от раза к разу плесневел джем и истекал срок годности сливочного масла. Комната с кроватью и столом. И ящики. Восемь большущих упаковочных ящиков, для переезда. Он оставил их здесь, когда отказался от прежней квартиры, поскольку переезжал в Брюссель. И успел забыть, что в них. Его дом. У него до сих пор была комната и в родительском доме, возле свиней, в трех часах езды от Вены, тоже не дом, что он там забыл?

Вечером, вернувшись из больницы, он иной раз шел в расположенный по соседству ресторанчик «Победа». Там подавали приличный гуляш, а по пятницам отменную рыбу. Как-то раз при нем немец, которого привел сюда какой-то венский житель, чуть ли не с паническим раздражением спросил:

— «Победа»? Надеюсь, ресторан не нацистский?

Официант, мимоходом услыхавший его слова, оперся о столик, наклонился и сказал:

— Ой-ой! Победа рабочего класса! Понял?

Мартин невольно улыбнулся. Словно знак, поданный духами истории, черепок, обнаруженный при археологических раскопках. Позднее официант, проходя мимо него, сказал:

— Какой позор! Надо же! Мы называемся «Победа», потому что ресторан существует со времен победы при Асперне [188] , давней победы австрийцев над Наполеоном!

Еще черепок, слоем глубже.

Однажды в субботу Мартин завтракал на Кармелитенмаркт и там встретил Феликса, давнего университетского однокашника. Он бы предпочел не узнавать его, но Феликс узнал его. И он соврал:

— Как приятно повидаться!

Они пили кофе, разговаривали, и Мартин приготовился к сантиментам. И не зря.

188

Сражение при Асперне состоялось 21–22 мая 1809 г.

— Раньше, да-да, раньше! А помнишь: тогда?

— Да, помню.

Оба щурились на солнце, пили кофе, потом перешли на вино. И вдруг сентиментальность обернулась слезливостью. Мартин рассказал — почему, как назло, Феликсу? Почему этому чужаку с биографической претензией на старую дружбу? Наверно, как раз поэтому! Словом, Мартин рассказал, что с ним не все в порядке, что он в депрессии, вообще страдает депрессиями и…

— Депрессии? Да ладно, — сказал Феликс с какой-то болезненной веселостью. — Скажи-ка мне: ты перед сном чистишь зубы?