Книга желаний

Признаться, к тому времени мне до жути надоел и город, пропахший нечистотами от самого последнего камня до флюгера на ратуше, и "Золотая щука", и люди, которые, несмотря на мерзкую погоду, исправно посещали питейное заведение. Кстати, именно погода: ранние заморозки, щедро приправленные холодным дождем — и подтолкнула меня совершить ту глупость. Погода и вынужденная неподвижность: что днем, что ночью. Днем я отсыпалась в подвале заброшенного дома, а ночью торчала на крыше, наблюдая за треклятой "Щукой". Холод пил энергию, и я слабела, а вместе со слабостью накатывала жажда. Поначалу у меня были кой-какие запасы, но то ли Карл что-то неправильно рассчитал, то ли я слишком часто прикладывалась к фляжке со спецраствором, но он закончился очень быстро.

О возвращении в Орлиное гнездо и речи быть не могло, значит, следовало позаботиться о пропитании. Ссора, случившаяся в "Золотой щуке", была как нельзя ксатати: после ссор в городе часто находили трупы, я решила одним больше, одним меньше — никто не станет разбираться, тем более, что ссора вспыхнула между приезжими, а они сегодня здесь, завтра там…

Парень, вылетевший из таверны, был слегка не в себе, он долго бродил по улицам, и выражение лица было такое… странное. А еще от него пахло кровью. Одуряющий запах, особенно, когда тебя мутит от голода. И когда парень завернул в подворотню, я не выдержала.

Его кровь имела кисловатый привкус, совсем как перебродившее вино, от нее пришла не сила и энергия, а непонятная слабость. Я с трудом добралась до убежища и заснула. А когда проснулась…

… здравствуй тварь, — человек, склонившийся надо мной храбр, но глуп… пытаюсь дотянуться: нежданного свидетеля нужно уничтожить, но горло сдавливает чья-то жесткая лапа.

— Нравится? — Красное лицо уродует улыбка. — Теперь я твой хозяин, запомни, тварь.

Задыхаюсь. На шее какая-то непонятная штука, пытаюсь сорвать, но пальцы соскальзывают. А человек смеется. Очень скоро я возненавидела этот смех и этого человека.

— А дальше?

А дальше была боль. Часы, дни и недели боли. Отец Димитриус с его поучениями и стремлением во что бы то ни стало извести порождение тьмы. Володар, хозяин и наблюдатель. И палач, просто выполнявший свою работу.

Воспоминания о той боли заставляли меня вздрагивать и прижиматься к земле.

Я не хотела вспоминать, но…

Но в узкой и тесной пещере, едва-едва хватает места на двоих. Пропитавшаяся сыростью одежда липнет к телу, скользкие влажные камни впиваются в спину, глиняное месиво напоминает перегнившую солому, в которой важно, неторопливо копошится толстый жук. Жук-мертвоед, как в княжеском подвале… от воспоминаний становилось тошно и страшно. Что я делаю здесь, с людьми? Почему я вообще с ними иду? Почему рискую, ввязываясь в чужую войну? Я же собиралась отомстить, а вместо этого с какой-то непонятной готовностью подчиняюсь приказам человека, которому, по-хорошему, следовало бы глотку перегрызть за то, что со мной его отец сделал.

А Рубеус, вместо того, чтобы успокоить или хотя бы поддержать, сказал:

— В Ватикане все повторится снова. Или будет еще хуже, я знаю, мне доводилось бывать в подвалах Храма, правда, не совсем в той роли… Ватиканские палачи умеют работать. Именно поэтому ты должна уйти.

— Куда?

— Туда, где безопасно, например, домой.

— А ты? — Я вдруг поняла, ради чего был затеян этот разговор, и что он сейчас скажет, тоже поняла. Как и то, что абсолютно, совершенно, принципиально не согласна с этим решением.

— Я пойду с князем. — Тихо сказал Рубеус.

— Зачем?

— Потому что должен.

— Кому должен? Людям? Забудь. Ты сколько угодно можешь считать себя человеком, но они не согласятся. Ты вообще представляешь, что такое настоящая боль? И не говори о душе, я говорю про обыкновенные физические страдания, от которых тебя безо всякой души наизнанку выворачивает. От которых не то, что воешь — орешь, пока голос есть. А он быстро исчезает, голосовые связки — вещь хрупкая, и ты уже не способен кричать, только мычишь, сипишь и ненавидишь всех, кто вокруг. Ты готов сделать все, что угодно, лишь бы они перестали, но они продолжают час за часом, день за днем… пока сами не решат остановиться. А они не останавливаются, они заботятся о тебе и искренне радуются, видя, как быстро и беспроблемно срастаются сломанные кости, заживают ожоги и раны, потому что тогда можно начать все сначала.

— Тише. — Его ладонь скользит по моим волосам, а голос успокаивает. — Тише, Конни, забудь, больше тебя никто не обидит. Завтра ты улетишь домой, в Орлиное гнездо, там безопасно.

— А ты?

— Если станет совсем плохо, я уйду. Ты же знаешь, что да-ори сложно удержать против воли. А теперь засыпай и не думай о плохом.

И Рубеус, обняв меня, замолчал, и молчание это было мирным, уютным. Мне почти хорошо, сознание плавно соскальзывает в сон, а я не сопротивляюсь.

Я вообще люблю сны.

Карл

Вечер принес свежий воздух, очистивший от въедливой бензиново-пороховой вони, прицепившейся к одежде, и совершенно определенное указание на северо-восток, связь с Коннован была крепкой, как в первый день после превращения. Она переливалась множеством цветов, что говорило о растерянности, усталости, каком-то чувстве долга — этот момент Карл не совсем понял, но и вникать не стал, решив разобраться на месте. Благо, Коннован находилась рядом.

Буквально за дверью. Старой железной дверью, выкрашенной в тот болотно-зеленый цвет, который так любили использовать в госучереждениях. На двери блестел кодовый замок, и тут же, словно для того, чтобы окончательно убедить Карла в нереальности происходящего, был нацарапан код.

А собственно говоря, почему бы и нет? Связь совершенно определенно указывала, что Коннован Эрли Мария находится за дверью, а обмануть или подделать связь невозможно. И Карл, набрав код, нажал на ручку. Дверь с тихим скрипом открылась, и Хранитель Южных границ смело шагнул в темный проем.

На той стороне были скалы, круглый шар луны — странно, Карл был совершенно уверен, что до полнолуния оставалось около пяти-шести дней — и низкое звездное небо. Рисунок созвездий совершенно иной, Карлу даже удалось более-менее точно сориентироваться в пространстве, впрочем силуэт круглой, похожей на башню горы с почти плоской верхушкой, невозможно было не узнать.

Перекресток.

Значит, все-таки те, кто доказывал невозможность мгновенного перемещения в пространстве, были не правы. Больше всего Карла позабавила форма точки перехода — дверь весьма удачный образ, совершенно точно отражающий суть.

Воздух пах осенней сыростью, к которой примешивались едва ощутимые ароматы дыма и жареного мяса. Запахи тянулись с севера, а Коннован находилась на северо-востоке, примерно в ста-ста десяти метрах.

Вот и замечательно. Карл бодро зашагал к намеченной цели. Настроение было великолепным, Карл даже поймал себя на мысли, что уже давно не был настолько доволен жизнью.

Круглая луна ехидно улыбнулась в ответ.

Фома

Фома очнулся от боли, света и запаха. Боль, поселившаяся где-то в области левого плеча, грызла мышцы, свет жег глаза, а отвратительный до невозможности запах бил прямо в ноздри. Исходил он из крошечной склянки, которую держали длинные тонкие пальцы с розовыми полукружьями ногтей. Фома хотел было отодвинуться от вони, а заодно и от подозрительных пальцев, но неуклюжее движение вызвало такой взрыв боли, что Фома застонал.