Книги крови V—VI: Дети Вавилона

— Нет… — бормотал он, — дайте мне увидеть…

Дюны двигались. Но это было возвращение — из города в камеру. Протесты не помогли. Пустыня поблекла, город растаял. Клив открыл глаза. Свет в камере был все еще выключен, звенел сигнал тревоги. В камерах этажом выше и ниже слышались крики. Голоса офицеров в смятении вопросов и требований звучали громче обычного.

Мгновение он лежал на койке, даже теперь надеясь вернуться в сновидение. Однако сигнал тревоги звучал слишком пронзительно, а истерия в камерах не стихала. Клив признал поражение и сел на постели, окончательно разбуженный.

— Что происходит? — спросил он Билли.

Мальчика не оказалось на его месте у стены. Несмотря на тревогу, он, видимо, спал.

— Билли!

Клив свесился через край койки и уставился вниз… Там было пусто. Простыни и одеяла отброшены.

Клив спрыгнул с койки. Вся камера просматривалась за две секунды, спрятаться негде. Мальчика не было видно. Испарился он, что ли, пока Клив спал? О подобных, исчезновениях Клив слышал — тот самый «поезд призраков». Об этом предупреждал Девлин: трудных заключенных внезапно переводят в другое место. Клив не сталкивался с тем, чтобы подобное происходило ночью, но все когда-то случается в первый раз.

Он подошел к двери, чтобы попытаться разобрать что-нибудь в гвалте, царящем снаружи, но отказался от толкований. Вероятнее всего, там драка: наверное, какие-то узники впали в бешенство от того, что им придется остаться вместе в камере. Клив попытался догадаться, откуда раздался первый крик — справа, слева, сверху, снизу; но сон спутал все направления.

Пока Клив стоял возле двери в надежде, что мимо пройдет надзиратель, он ощутил изменение в воздухе. Оно было слабым, и поначалу Клив его не заметил. Только когда он поднял руку, чтобы протереть глаза со сна, он ощутил, что его руки покрылись гусиной кожей.

Теперь сзади он услышал шум дыхания или какое-то грубое подобие вдохов и выдохов.

Он беззвучно шевельнул губами, пытаясь выговорить:

— Билли…

Мурашки переползли на спину, его трясло. Камера не пуста — совсем рядом с Кливом кто-то был.

Клив собрал, все свое мужество и заставил себя повернуться. Камеру окутывала более плотная тьма, чем после пробуждения. Воздух казался колеблющимся покровом. Но Билли в камере не было. Не было никого.

А затем шум повторился и привлек его внимание к нижней койке. Пространство в том месте налилось дегтярно-черным, сгустилась тень — подобная той, на стене, — слишком глубокая и изменчивая, чтобы иметь естественное происхождение. Там рождалось квакающее дыхание, похожее на последние вздохи астматика. Клив понял: мрак в камере возникал здесь — в узком пространстве кровати Билли тень просачивалась на пол и клубилась туманом до верха койки.

Запас страха у Клива оказался неистощимым. Несколько прошедших дней он испытывал страх в сновидениях и в грезах; он покрывался потом, он мерз, он жил на грани разумного и выжил. Теперь, когда все тело его покрылось гусиной кожей, разум не ударился в панику. Клив чувствовал себя спокойнее, чем обычно, недавние события усиливали его бесстрастность. Он не свернется калачиком, не зажмурит глаза и не станет молить о приходе утра, потому что, если он сделает так, он признает себя мертвецом и никогда не поймет природы этой тайны.

Он глубоко вздохнул и подошел к койке. Койка затряслась. Обитатель нижнего яруса неистово метался.

— Билли, — позвал Клив.

Тень двинулась. Она сгустилась у ног Клива; она внезапно бросилась ему в лицо, источая запах дождя на камнях, холодный и безутешный.

Клив стоял в шаге от своей койки и все-таки ничего не мог поделать, тень была для него неодолимой преградой. Но зрение могло обманывать его. Он потянулся к постели. Под его напором пелена разошлась, как дым, и стала видна фигура, бьющаяся на матрасе.

Конечно, там был Билли; но не совсем. Пропавший Билли, может быть, или тот Билли, который появился. Клив не хотел оставаться рядом с таким созданием. На нижней койке лежало темное отвратительное существо, уплотнявшееся по мере того, как Клив наблюдал за ним, созидающее себя из теней. В накаленных добела глазах и в частоколе игольчато-острых зубов было нечто от бешеной лисицы и одновременно — от перевернутого на спину насекомого, наполовину свернувшегося, с панцирем вместо плоти. Это походило на ночной кошмар. Создание непрерывно менялось. Какими бы ни были его очертания, Клив видел, как они истаивают. Зубы росли, удлинялись и одновременно теряли материальность: вещество вытягивалось в хрупкие острия, а затем рассеивалось дымкой. Конечности, что молотили по воздуху, тоже подросли. В глубине хаоса виднелся призрак Билли Тейта с открытым ртом: мальчик мучительно лепетал что-то, отчаянно стараясь остаться узнаваемым. Клив хотел проникнуть в этот водоворот и вытащить оттуда мальчика, но он чувствовал, что процесс имеет собственную инерцию и движущую силу; вмешательство могло оказаться губительным Ему оставалось лишь стоять и наблюдать, как тонкие белые конечности Билли и уплотняющийся живот корчатся, пытаясь избавиться от чудовищной анатомии. Светящиеся глаза исчезли последними: вылились из глазных впадин мириадами нитей и улетели вместе с черным дымом.

Теперь Клив увидел лицо Билли. Отголоски прежнего состояния все еще проглядывали в нем. Затем они исчезли, тени ушли, и на койке остался лишь Билли — голый и обессиленный тяжкими страданиями.

Он взглянул на Клива с невинным выражением лица.

Клив вспомнил, как мальчик жаловался твари из города.

«Больно… — Так, кажется, говорил он. — Ты не рассказывал мне, как это больно…»

Достойная внимания правда Тело мальчика казалось пустым, сделанным из пота и костей; более неприятное зрелище едва ли можно вообразить. Но оно человеческое; по крайней мере человеческое.

Билли открыл рот. Губы его были красными и блестящими, будто измазанные губной помадой.

— Теперь… — выговорил он между болезненными вдохами. — Что нам теперь делать?

Казалось, разговор для него был чрезмерным напряжением. В глубине горла раздался звук, словно он подавился, и мальчик прижал руку ко рту. Клив шагнул в сторону, когда Билли встал и проковылял к ведру в углу камеры, использовавшемуся для ночных нужд. Но добраться до ведра он не успел, тошнота одолела его на полпути, рвота выплеснулась между пальцев и хлынула на пол. Клив отвернулся, когда Билли вырвало, и мысленно приготовился терпеть зловоние до утра, когда произведут уборку. Однако запах, заполнявший камеру, не был запахом блевотины, а более сладким и густым.

Клив с удивлением повернулся к фигуре, скрюченной в углу. На полу возле ног мальчика виднелись брызги темной жидкости, такие же ручейки стекали по его голым ногам. Даже в темной камере можно было различить, что это кровь.

Даже в самых благоустроенных тюрьмах вспышки насилия прорываются, и всегда неожиданно. Взаимоотношения заключенных, которые проводят вместе шестнадцать часов из ежедневных двадцати четырех, непредсказуемы. И надзиратели, и заключенные знали, что вражды между Лоуэллом и Нейлером не было. До тех пор пока не раздался тот крик, из их камеры не доносилось ни звука — ни спора, ни выкриков. Что побудило Нейлера неожиданно напасть на соседа и зарезать его, а потом нанести тяжкие раны себе самому, обсуждали и в столовой, и во дворе на прогулке. Однако вопрос «зачем» уступил первое место вопросу «как». Ходили слухи, что найденное тело Лоуэлла представляло неописуемое зрелище, и даже люди, привыкшие к жестокости, испытали потрясение. Лоуэлла не особенно любили, он был наглым и лживым. Но кем бы он ни был, он не заслужил столь страшной смерти. Человека просто распотрошили: глаза выколоты, гениталии оторваны. Нейлер, единственный возможный виновник, успел вспороть себе живот. Теперь он лежал в отделении реанимации, и прогнозы врачей не обнадеживали.

Пока слухи о насилии расползались по блоку, Клив провел весь день незамеченным. У него тоже было что рассказать, но кто бы ему поверил? Он и сам верил с трудом. Время от времени, когда видения вновь одолевали его, он спрашивал себя, не сошел ли он с ума. Но ведь здравый рассудок — понятие относительное. С уверенностью Клив мог утверждать одно: он видел трансформацию Билли Тейта Он уцепился за эту уверенность с упорством, рожденным отчаянием. Если он перестанет верить собственным глазам, у него не останется защиты и темноту не сдержать.