Книги крови V—VI: Дети Вавилона

После умывания и завтрака заключенных заперли по камерам. Работу в мастерских, развлечения и любую деятельность, требующую перемещения по этажам, запретили, пока камеру Лоуэлла фотографировали, обыскивали, а потом отмывали. После завтрака Билли все утро проспал — состояние, по глубине походившее на кому. Когда он проснулся к ланчу, он повеселел и стал дружелюбнее, чем на протяжении последних недель. В его легкой болтовне не содержалось ни намека на то, что он знает, что случилось предыдущей ночью. В полдень Клив сказал ему правду в лицо.

— Ты убил Лоуэлла, — заявил он.

Больше не имело смысла изображать неведение. Может быть, сейчас мальчик не осознает, что совершил, но вскоре память к нему вернется. И сколько пройдет времени, прежде чем он вспомнит, что Клив видел его превращение? Лучше признаться сразу.

— Я видел тебя, — сказал Клив. — Я видел, как ты изменялся…

Казалось, Билли не слитком встревожили такие откровения.

— Да, — ответил он. — Я убил Лоуэлла Ты осуждаешь меня?

Вопрос, вызывающий за собой сотни других, задан небрежно, словно из легкого интереса.

— Что с тобой случилось? — спросил Клив. — Я видел тебя здесь. — Устрашенный воспоминаниями, он указал на нижнюю койку. — Ты не был человеком.

— Я не ожидал, что ты увидишь, — ответил мальчик. — Я давал тебе таблетки, так ведь? Ты не должен был подсматривать.

— И предыдущей ночью, — продолжал Клив, — я тоже не спал.

Мальчик заморгал, как; испуганная птица, слегка вздернув голову.

— Ты поступил глупо, — произнес он. — Очень глупо.

— Так или иначе, я не посторонний, — сказал Клив. — Я вижу сны.

— О да. — Нахмуренные брови портили фарфоровое лицо Билли. — Да. Тебе ведь снился город, правда?

— Что это за место, Билли?

— Я читал где-то: «У мертвых свои магистрали». Ты когда-нибудь слышал об этом? Ну… у них есть и города.

— У мертвых? Ты имеешь в виду что-то вроде города призраков?

— Я не хотел тебя ввязывать. Ты был со мной добрее, чем большинство людей. Но я предупреждал тебя, что пришел в Пентонвилл заниматься делом.

— С Тейтом.

— Точно.

Клив хотел рассмеяться. Эти слова — город мертвых — были нагромождением бессмыслицы. И все же его озлобленный разум не находил более вероятного объяснения.

— Мой дед убил своих детей, — сказал Билли, — потому что не желал передавать свою наследственность следующему поколению. Он поздно выучился, понимаешь? До того как он завел семью, дед не знал, что он не такой, как большинство других. Он особенный. Но он не желал этого дара и не желал, чтобы его дети жили с этой силой в крови. Он бы убил себя и закончил дело, но моя мама убежала. Прежде чем он смог отыскать ее и убить, его арестовали.

— И повесили. И похоронили.

— Да, повесили и похоронили. Но он не исчез. Никто не исчезает, Клив. Никогда.

— Ты пришел сюда, чтобы отыскать его.

— Не просто отыскать, а заставить его помочь мне. Я с десяти лет знаю, на что способен. Пусть не вполне осознанные, но у меня были подозрения. И я боялся. Конечно, я боялся. Это ужасная тайна.

— Эти превращения… они происходили с тобой всегда?

— Нет. Я просто знал, на что способен. Я пришел сюда, чтобы заставить моего деда научить меня, заставить его показать мне, как делать. Даже теперь… — Он посмотрел на свои пустые руки. — Когда он учит меня… Боль почти непереносимая…

— Так зачем ты это делаешь?

Мальчик асептически посмотрел на Клива.

— Чтобы не быть собой. Чтобы стать дымом и тенью. Стать чем-то ужасным. — Он казался искренне озадаченным. — Ты бы не хотел этого?

Клив покачал головой.

— То, чем ты стал прошлой ночью, отвратительно.

Билли кивнул.

— Так думал мой дед. На суде он называл себя отвратительным. Вряд ли они поняли, что он имеет в виду. Он говорил о проклятии. Он встал и сказал: «Я — экскремент Сатаны. — Билли улыбнулся этой мысли. — Ради Христа, повесьте и сожгите меня». С тех пор он изменил мнение. Век ветшает, земля нуждается в новых племенах.

Он внимательно посмотрел на Клива.

— Не бойся, — сказал Билли, — я тебя не трону, если ты не будешь болтать. Ты не будешь, правда?

— А что я могу рассказать, чтобы мне поверили? — мягко ответил Клив. — Нет, я не буду.

— Хорошо. Немного позже я уйду. И ты уйдешь. И сможешь все забыть.

— Сомневаюсь.

— Даже сны закончатся, когда меня здесь не будет. Ты видишь их только потому, что у тебя есть задатки экстрасенса. Поверь. Тебе нечего бояться.

— Город…

— Что город?

— Где его жители? Я никогда никого не видел. Нет, не совсем так. Одного я видел. Человека с ножом… уходящего в пустыню…

— Не могу тебе помочь. Я сам, прихожу туда как гость. По рассказам деда я знаю только, что город населен душами мертвых. Что бы ты там ни увидел, забудь. Ты не принадлежишь тому месту. Ты еще не умер.

Всегда ли благоразумно верить словам, которые говорят мертвые? Очистились ли они от лжи, когда умерли? Начали ли новое существование как святые? Клив не верил в такие наивные вещи. Более вероятно, что они берут с собой все свои способности, хорошие и плохие, и используют их там, насколько могут. В раю должны быть сапожники, не так ли? Глупо думать, что они забудут, как тачать сапоги.

Поэтому вполне возможно, что Эдгар Тейт лгал о городе. Было еще что-то, чего Билли не знал. А как насчет голосов на ветру? Или тот человек, бросивший нож среди прочего хлама, прежде чем уйти в одиночку бог знает куда — что это за ритуал?

Теперь, когда страх исчерпался и не осталось ни пяди твердой реальности, чтобы на нее опереться, Клив не видел причины, почему бы не отправиться в город по собственной воле. Вряд ли на его пыльных улицах встретится нечто более страшное, чем то, что Клив видел на койке в своей камере. Или то, что произошло с Лоуэллом и Нейлером. Теперь город представлялся почти убежищем. Безмятежность царила на его пустых улицах и площадях. В городе Клив чувствовал себя так, будто все дела завершены, со всеми страданиями и гневом покончено. Эти здания, эти комнаты — с протекающей ванной и чашкой, наполненной до краев, — уже пережили самое страшное и успокоились, пережидая тысячелетия. Когда ночь принесла очередной сон и город предстал перед Кливом, он вошел туда не как испуганный путник, сбившийся с дороги во враждебном пространстве, а как гость, желающий расслабиться в знакомом месте — знакомом достаточно, чтобы не потеряться в нем, но все же не настолько, чтобы заскучать.

Словно отвечая на эту легкость, город сам открылся ему. Бродя по улицам — ноги его, как всегда, были сбиты и окровавлены, — Клив видел, что двери широко распахнуты, занавески на окнах отодвинуты. Он отнесся к приглашению без высокомерия, решил воспользоваться им, чтобы внимательнее изучить особняки и многоэтажки. При ближайшем рассмотрении они оказались далеки от образцов домашнего уюта, за какие Клив принял их поначалу. В каждом обнаруживался знак недавно совершенного насилия: перевернутое кресло, след на полу, где каблук скользил в луже крови. Были приметы и более очевидные. Например, молоток, оставленный на столе вместе с газетами; на его раздвоенном конце, которым вытаскивают гвозди, запеклась кровь. В комнате с разобранным полом черные пластиковые свертки, подозрительно скользкие, лежали возле вынутых досок. В каком-то доме висело зеркало, разбитое вдребезги, в другом вставная челюсть валялась возле камина, где вспыхивало и потрескивало пламя.