Книги моей судьбы: воспоминания ровесницы ХХв.

Сегодня еду в Дрезден и в Тюрингию дней на 6–7. После приезда буду звонить в Москву Кузавкову, или Александрову [79] — надо что-либо решать. Если люди будут — работа пойдет по одному, если не будут — по-другому. С эшелонами как будто все в порядке, обещают в начале февраля отправить.

В квартире у нас очень тепло, опять ванна, горячая вода, мечтала бы иметь у нас то же самое. Все время думаю, как хорошо смог бы ты, Толек, отдохнуть здесь и провести свой отпуск, да еще при такой погоде. Тихо, светло, тепло, уютно… А м.б., можно было бы сделать?

79

Сотрудники ЦК ВКП(б).

Напомни Адриану, Гофлину [80] о дровах Хавкиной [81]  — обязательно надо старухе завезти сейчас.

Жду обещанных писем девочки. <".> Пишите и не сердитесь.

Думаю о Вас. Крепко всех целую. М.

PS. Сережа на днях был у меня. Он по-прежнему.

Во время своего приезда в Москву в декабре 1945 — январе 1946 года я навестила пожилую и больную Любовь Борисовну Хавкину — нашего крупнейшего теоретика библиотечного дела. Мне было очень приятно ее увидеть, она знала мою деятельность по созданию Библиотеки с самого первого дня и всегда поддерживала меня в моих начинаниях. Уже в Берлине получила от нее письмо.

80

И.В.Гофлин — заместитель директора ГЦБИЛ по хозяйственной части.

81

Любовь Борисовна Хавкина (1871–1949) — библиотековед, библиограф, заслуж. деятель науки России; жила на Арбате в доме с печным отоплением.

Дорогой друг Маргарита Ивановна.

Не могу найти достаточно слов, чтобы выразить ту радость, которую мне доставило Ваше посещение, родная моя. Я очень внимательно проштудировала Ваш доклад и отвечу на него лишь двумя от глубины души словами: "Горжусь Вами". Неизмеримо горжусь, моя библиотечная доченька. Хотелось бы мне присутствовать на Вашем юбилее, чтобы рассказать во всеуслышание в качестве свидетеля "рождения замечательного библиотекаря" из юной девушки и роста ее деятельности не по дням, а по часам на благо дорогой Родине и любимой специальности. Вряд ли, однако, я доживу до этого. Пусть тогда за меня Вам все расскажет мой последний большой научный труд — "Словарь терминов" — посвященный Вам, и пусть он всегда напоминает Вам о крепких узах двадцатипятилетней дружбы, соединявших нас и никогда не омраченных ни единым облачком, а также — о моей глубокой привязанности и благодарности Вам. Посылаю Вам копию отзыва о Словаре, которой я тогда сразу не нашла, хотя она была в той самой папке, где я ее искала, — настолько я ослабела.

В тот день, когда Вы были у меня, топилась печь, так как должен был к вечеру приехать мой консультант, который с 1954 года "выцарапывал" меня из всех трудных болезней. Теперь он работает в другой поликлинике, и я приглашаю его в порядке частного вшита. Он был поражен тем, что за десятидневный промежуток после его предыдущего посещения я еще больше похудела и ослабела, хотя по ходу болезни имеются улучшения. Он настаивает, чтобы сейчас на первый план поставить лечение от истощения сил и в частности внутривенные вливания глюкозы. До сих пор мы от этого воздерживались, п.ч. в моей поликлинике теперь вливания делает молоденькая медсестра, а не врач, и ей рискованно довериться. Причину моей замедленной поправки я сама знаю, но врача не хочу в это посвящать: это недостаток тепла для моего организма, ослабленного возрастом, долголетней большой нагрузкой работы, отсутствием за годы войны отдыха на воздухе и перенесенными за этот период, как Вы знаете, неоднократными заболеваниями, сделавшими меня инвалидом…

Еще раз крепко обнимаю Вас. Горячо любящая Вас Л.Хавкина.

Письмо семье.

Берлин, 23 января 1946 г.

Милые мои! Случайно оказалось свободное время — машина ушла за горючим и, как полагается, пропала, в то время, когда каждая минута дорога… Поэтому могу Вам написать. Первое мое письмо Вы, наверно, уже получили с описанием первых дней в Берлине. Повторю кратко: долетели за 6 с лишним часов Москва — Берлин; конечно, тошнило и было бы очень плохо, если б не так быстро была посадка. Мучил еще и холод. Вообще замерзаю здесь, и главное ноги. Хожу в полуботинках, без галош, хотя и в шерстяных чулках. Приеду в Берлин — займусь сапогами, иначе пропадешь. Дома застала все в порядке — все на месте, чисто, тепло, уютно. Столовая та же и очень хорошая. Люди почти все новые, старых очень мало. Впечатление от дел — как будто и не уезжала — всё на том же месте. Ни один наряд не выполнен, ничего не привезено. За это время отдел народного образования активизировал работу, но боюсь, что для себя, а не для нас. Наши эшелоны должны быть в феврале. 19-1. выехали все трое — Чаушанский, Лазебный [82] и я в Дрезден. И здесь очень много впечатлений. В Дрездене и его окрестностях впервые. Д<резден> разбит почти весь — полностью разрушен центр, так что не осталось ни одного дома, разрушен больше, чем Берлин.

82

И.Н. Лазебный — начальник книжной базы в Дрездене.

Рассказывают, что все разрушено было за два налета, в феврале 45 г. с 10 до 12 ч. ночи и тотчас после часового перерыва с 1 до 4 ч. утра. Видно, что город когда-то был красив и лучше Б<ерлина>. Ездили по отдельным городкам Саксонской Швейцарии, по Эльбе. Очень красиво. Узкая дорога по берегу Эльбы, и с обеих сторон горы с лесами. Попадаются живописные деревушки и дома. Много курортов. Сейчас зимой, конечно, менее красиво, но все же запоминается сильно. Доехали до самой границы с Чехословакией. Снега мало, но дети на лыжах. В чудесную погоду попали — синее небо и яркое солнце, но холодно и скользкая дорога. В результате попали в аварию, почти катастрофу, но отделались только испугом. При повороте машину отнесло так, что шофер, чтобы не перевернуться, поехал прямо в обрыв около реки, машина сбила железный шлагбаум, упала вниз на 2–2,5 метра, на счастье, сбоку сдержало дерево, машина не перевернулась, сбила забор и остановилась. Мы все считали, что конец, и вдруг все оказались невредимыми и машина только поцарапалась и даже мотор не испортился. Какое-то чудо. Главное, впереди через пять метров мост высотой 5 метров и внизу бурная река. Вытаскивать машину было очень трудно, пришлось пятитонку использовать, которая на канатах с помощью 10 человек наших и немцев подняла машину на дорогу. Приехав в комендатуру, выпили за счастливый исход и начали свое летосчисление с воскресенья 20 января…

Осматривали интереснейшую крепость XIII века, которая была лагерем для французских военнопленных в последнюю войну и откуда бежал в 1942 году Жиро [83] . Высота совершенно неприступных стен по прямой — 270 метров. Колодец вырыт в 1566 г. — глубиной 150 м. Стариннейшие проходы были проделаны ручным способом. Вид сверху’ изумительный. Много исторических событий было там, колодец имеет свои легенды.

Очень интересный замок, где Гитлер укрывал свои драгоценности, а также Дрезденскую галерею. Все было бы хорошо, если бы не так холодно. Главное — ногам.

83

Анри Жиро (1879–1949) — французский генерал, соратник Де Голля.

Хотя все время на машине, но состояние замерзания даже в теплой кровати не проходит.

Сейчас еду в Берлин, где думаю застать Стефанович, и поеду дальше в Тюрингию. Возможностей много, но без людей толку мало.

Крепко, крепко Вас целую. М.

Письма к Василию Николаевичу Москаленко:

Берлин, 7 апреля 1946 г. 11 ч.у.

Милый Толик!

По серьезному, планы у меня таковы: в апреле отправить эшелон из Дрездена, в мае — из Берлина, потом поехать в Вену, Прагу, Будапешт и в июне домой. Хватит. И мне что-то стало противно. Все это хорошо, но только до поры до времени. Этот мой приезд гораздо спокойнее, т. к. нет моих двух "товарищей" — один уже в Москве. Это не случайно, что он не позвонил тебе, — ничего я плохого ему не сделала, но, вероятно, совесть у него есть. <…> Второй — живет в Б<ер-лине>, и мы мало с ним сталкиваемся. Он внешне очень переменился, но внутри, конечно, такой же. Но главное, я из-за него не нервничаю, потому что вижу его ничтожество.

Надо заканчивать. Сегодня воскресенье, и я все время думаю, что Вы делаете. Этот приезд я очень одинока, кругом почти никого нет, а то, что есть, — далеко. <…>

Только бы вывезти эшелоны поскорее. Боюсь неожиданностей, которые сейчас бывают… Настроение от работы разное — когда я сажусь в машину в 8 ч. утра и вылезаю совсем осовелой в 9 ч, — 10 ч. вечера — тогда большое удовлетворение, и хотя трудно и тяжело, но знаешь, что сделано много. Если же я сижу из-за машины или кого-либо жду, или еще по какой причине в Берлине, как последнюю неделю — то кроме злости на себя и раздражения за потерянное время — ничего нет.

<…> Сегодня холоднее и пасмурнее, но сижу и пишу при открытом окне, масса цветов в комнате. Очень красивые ветви желтых цветов по типу вербы. И такие кусты во всех садах — как вишня в цвету. Очень красиво. Надела новое платье — тебе очень понравится. Делала его у первоклассной портнихи, оно по-настоящему красиво. Сама рада. Твой костюм я до сих пор не получила от Шторха [84] .

Целую М.

Берлин, 1 мая 1946 г. 7 ч. в.

84

Шторх — известный берлинский портной.

Толик, мой родной! Вот и первое мая, а мы еще не вместе. Грустно и тоскливо. Так хочется опять быть вместе, тихо и спокойно посидеть у меня на диване или погулять по шоссе в Барвихе. Теперь уже скоро. Даже если бы я захотела сама еще задержаться, то нельзя, все свертываемся и в мае уезжаем. Меня только задерживает вопрос о поездке в Вену и Прагу. С одной стороны, не время и трудно организационно, а с другой стороны, думаю, что вряд ли еще будет возможность посмотреть эти города. Пока еще не решила. Если и поедем, то это займет 10–15 дней, думаю, что при всех условиях дома буду в конце мая — начале июня.