Книжный на левом берегу Сены

— Думаю, надо будет показать письмо Маклишу, чтобы он проверил правовое обоснование, — продолжал Льюисон, и она кивнула.

— Спасибо, — повторила она сдавленным голосом.

И он сейчас же отправился на поиски Арчибальда Маклиша, юриста, ставшего писателем. Вот так запросто. Сильвия настолько привыкла полагаться на одну только Адриенну, ее партнера во всех делах, да на Мюсрин, кому за это платила, что ей было внове и немного тревожно получить поддержку от кого-то еще. От человека, на которого она никогда не рассчитывала.

И все же она испытывала облегчение.

Письмо и подписи, что они собрали, точно лонгетка, помогли срастить трещину в отношениях Сильвии и Джойса. Он снова начал захаживал в «Шекспира и компанию» почти с таким же ребяческим воодушевлением, каким горел в 1922 году, когда что ни день появлялись новые рецензии на «Улисса» и они с Сильвией зачитывали их вслух, словно теннисными мячиками перебрасываясь именами рецензентов и особенно удачными фразами.

— Неужели? — восклицал он. — Мистер Уэллс поставил подпись в поддержку моей книги?

— Вашей книги, а также свободы мысли и книгоиздательства, — отвечала Сильвия, и Джойс за это поднимал воображаемый бокал.

Все, буквально все подписали письмо. Вся Братия, а еще Сомерсет Моэм, и английский романист Э. М. Форстер, и многоуважаемый физик Альберт Эйнштейн, и итальянский драматург Луиджи Пиранделло. И даже Джордж Бернард Шоу.

Глава 20

Всего через месяц после пятилетия «Улисса» и сорокапятилетия Джойса, 14 марта 1927 года, Сильвии исполнилось сорок. Она не планировала отмечать свой день рождения, но у ее друзей были другие планы. Началось с того, что утром Адриенна подала ей в постель кофе и ее любимый tarte aux prunes^[132], потом в лавку заглянул Боб с блоком сигарет ее любимой марки, и они тут же вместе выкурили по парочке, облокотившись на подоконник у открытого окна, а позднее еще по-зимнему робкое солнышко согревало их лица, руки и накинутые пальто, пока они обсуждали отдаление между Бобом и Байхер и их возможный развод. Людвиг преподнес Сильвии редкое издание стихотворения Уитмена «Песнь о себе», а Жюли, Мишель и Амели принесли фунт оленины и торт, покрытый красной, синей и белой глазурью. «Это цвета наших национальных флагов», — с гордостью объявила Жюли. Мишелю, судя по его недавним визитам в лавку, в последнее время полегчало, и его непринужденная улыбка стала для Сильвии отдельным подарком.

Джойс явился с букетом из сорока роз разных оттенков, от розового до алого, и объявил, что Мюсрин не против приглядеть за лавкой, пока он сводит Сильвию с Адриенной пообедать в «Ритц». Ближе к вечеру, когда Сильвия боролась с дремой, одолевавшей ее после роскошного полдневного пиршества, пришли Эрнест и элегантная Полина Пфайфер, на которой он, похоже, собирался жениться, не дождавшись, пока высохнут чернила на свидетельстве о разводе с Хэдли. Эрнест принес билеты на призовой боксерский бой. И потому день рождения Сильвии завершался под пиво со сдобными брецелями по-баварски, одобрительные вопли болельщиков и их же неодобрительное улюлюканье. По дороге домой Сильвия с Адриенной завернули в магазин мороженого и насладились рожками, наполненными шоколадным, лимонным и ванильным совершенством.

— Мне нравится Полина, — уже дома заметила Адриенна, — хотя я скучаю по Хэдли.

— Да, — согласилась Сильвия, — я чувствую то же. И…

— И?

Сильвия стояла у окна их квартиры, глядя через улицу на закрытые ставни своей лавки, словно утомленной праздничной суетой дня с друзьями и книгами, и подыскивала слова для владевшего ею чувства.

— Ну, просто развод Эрнеста и его новая женитьба… Это не имеет к нам никакого отношения и все же выглядит как знак, как предвестие, что ли. Многое изменилось у нас в Одеонии в сравнении с тем, как было восемь лет назад, верно?

— Понимаю, что ты имеешь в виду, — откликнулась Адриенна. — Многие перемены мне по душе. Сюда переехали множество американцев, благодаря им и сам город, и наши жизни стали ярче, и постоянный обмен идеями между ними и нашими французскими друзьями достоин всяческого восхищения. Но…

— Пирушки.

— Пьянки.

— Разводы.

— Зависть.

Адриенна встала у окна рядом с Сильвией и выглянула на пустынную улицу, в ночь. В нескольких ярдах от «Шекспира и компании» газовый фонарь на краю тротуара отбрасывал на серую мостовую и кремовый камень здания круг теплого желтого света. Это выглядело точно застывшая во времени картинка, еще четкая, но постепенно растворяющаяся в прошлом.

Сильвия хотела сказать подруге, что пускай все вокруг них так меняется, ее собственные чувства к ней нисколько не переменились, но слова застревали в горле. Тогда она тихонько подышала Адриенне в ухо, зная, что ей это нравится, надеясь, что она все поймет. Адриенна с закрытыми глазами повернулась к Сильвии и поцеловала ее, а Сильвия постаралась забыться в тесноте их объятия, но получалось не очень. Часть ее по-прежнему стояла возле окна, глядя на темную улицу, и гадала, какие еще перемены их ожидают.

— Маму гнетет тоска, — сказала Киприан. Они сидели в уличном кафе на перекрестке Одеон за чашкой кофе и сигаретой. Сестра приехала в Париж отдохнуть от своих калифорнийских забот, и Сильвия обрадовалась встрече с ней.

Однако не предвещавшие ничего хорошего слова Киприан о матери ее удивили и встревожили. Она-то считала, что у той все наладилось, такую надежду вселяли в нее последние письма от Элинор, в которых та забавно описывала посетителей их магазинчика. И еще она каждую неделю слала весточки маленькой Амели, с непременными яркими рисунками карандашами или красками.

— Судя по ее письмам, она вполне довольна жизнью. Может, в эти дни у нее часто меняется настроение?

— И почти всегда в плохую сторону, я бы сказала.

— Похоже, для нее лучше, чтобы с ней кто-то оставался.

— При ней Холли, — немного обиженно, словно оправдываясь, заявила Киприан, и Сильвия сейчас же пожалела о своих словах — у нее и в мыслях не было обвинять сестру, что та бросила мать, ведь дома оставались Холли и отец. Киприан в сердцах выдохнула последнее облачко дыма и зло раздавила окурок в пепельнице. — Ты скоро сама поймешь, Сильвия, о чем я. Через месяц она собирается в очередную поездку за закупками.

— Как, опять?

— Это единственное, что позволяет ей сохранять здравый рассудок. Думаю, она убегает от папы.

— Да, но они выглядели вполне счастливыми, когда были здесь на моей выставке Уитмена.

И Сильвию тут же кольнуло чувство вины, что в тот приезд родителей она не нашла времени близко пообщаться с ними.

— О, они прекрасно умеют делать вид, что все в порядке. Знала бы ты, как он злится на нее за то, что она, как он это называет, «заваливает деньгами наших испорченных доченек».

— Папа? Да быть не может!

Киприан кивнула.

— Еще как может. Своими ушами слышала.

— Но мне он никогда ничего подобного не говорил.

— Да и мне тоже, во всяком случае напрямую, — сказала Киприан. — Видимо, он приберегает все эти нападки для мамы.

— Хотелось бы мне самой услышать или увидеть то, о чем ты толкуешь.

Киприан пожала плечами.

— И что бы ты сделала? И что вообще может поделать кто-нибудь из нас? Наш жребий уже определен. И потом, много ли ты уделяла бы им внимания, когда ты здесь и без того завалена делами?