Князь Игорь. Витязи червлёных щитов

–  Где она? Ещё спит?

–  Как же!
– махнул рукой Владимир - Уже на валу… С тех пор, как ушёл князь Игорь, она бедная не знает ни сна, ни отдыха - чуть свет поднимается на вал и подолгу стоит там, как заворожённая. Всё смотрит и смотрит в тот край, откуда может прилететь её ладо…

Славута печально покачал головой.

–  Не скоро прилетит… Подрезаны его крылья саблями поганых.

Поднялся на вал Славута с князем Владимиром. По стёртым сосновым ступеням взошли они на забороло и тут же увидели Ярославну. Стояла она в самом углу, возле южной башни, откуда открывался необозримый вид на Сейм, на широкие дали за ним. Там, где-то за горизонтом лежала таинственная и хищная Половецкая земля.

Княгиня их не заметила. Застыла в глубокой задумчивости и, охватив руками плечи, смотрела как выплывает из утренней дымки большое красное солнце, как начинают золотом гореть чистые плёсы реки, как тают, растворяясь в луговых зарослях, розовые туманы. Смотрела неотрывно. Но видела ли всё это?

Белое шёлковое платье с длинными и широкими рукавами свободно спадало с плеч, нечётко облегая её стройную фигуру.

Здесь, наверху, веял свежий ветерок, но она, казалось, не замечала этого, пристально вглядывалась в тот край, где всходило солнце.

–  Княгиня!
– тихо окликнул её Славута.

Ярославна встрепенулась, набросила на плечи большой цветастый платок, что висел рядом на перилах, и повернулась на его голос. В глазах её сначала вспыхнула радость, мелькнуло удивление, а потом, когда всмотрелась и узнала боярина, появился страх. Она схватилась за сердце. Побледнела.

–  Славута, что случилось?… Почему ты так исхудал, осунулся и печаль на лице? Почему то один? Где князь?

Славута медленно, не торопясь, словно собираясь с мыслями, подходил к ней.

–  Не волнуйся, княгиня… Князь живой. Лишь пораненный в руку…

–  Пораненный в руку! И ты так спокойно говоришь об этом?… Почему же не идёт? И что с Владимиром?
– голос её задрожал.

–  Все князья живы, Ярославна.

–  Вернулись?

–  Нет.

–  Почему?

–  Они в полоне.

–  В полоне! Боже мой! А войско?

–  Войско тоже… Одни воины погибли, остальные попали в неволю.

Ярославна побледнела ещё сильней. В глазах заблестели слезы.

–  Одни погибли, другие в неволе!… Так вот почему последние дни я не находила места себе! Вот почему лютая печаль терзала моё сердце. Мой любимый ладо в полоне?! Его воины погибли или попали в неволю! Боже! Боже!
– Она закрыла ладонями лицо и зарыдала. Потом, продолжая всхлипывать, вытерла слезы уголком платка, села на ступеньку лестницы, ведущей на башню. Каким-то чужим, мёртвым голосом произнесла: - Говори мне все! Рассказывай все, как это произошло!…

Ярославна слушала не перебивая, ничего не спрашивала. В её глазах дрожали слезы, белые руки, как крылья чайки, трепетали в волнении. Брат Владимир обнял её за плечи. В его глазах тоже блестели слезы.

Особенно поразило их в рассказе Славуты то, как страдали от жары и жажды люди и кони, как тучи половецких стрел разили русских воинов, как мучился Игорь от болезненной раны и ещё больше от мысли, что он стал виновником великого Несчастья родной земли.

Когда Славута закончил своё повествование, княгиня долго молчала, глотая слезы. Потом она поднялась, протянула вперёд через забороло руки и негромко, с щемящей болью в голосе запричитала:

–  Ой, полечу я кукушкою печальной над дунай-рекою одиноко, омочу бебрян [105] рукав в Каяле-реке, утру князю кровавые раны на его могучем теле!

Ой, Ветер-Ветрило! Почто, господин, супротив веешь? Почто на крылах своих ты вражьи стрелы мечешь на дружины лада моего? Мало ли тебе простора наверху под облаками веять, корабли качая в синем море? Почто, господин, мою-то радость по ковыль-траве развеял?

Ой, ты Днепр, Славутич мой! В земле Половецкой каменные горы ты пробил собою, ты лелеял на себе челны-насады Святослава до самого стана Кобякова! Принеси же ты, Славутич, на своих волнах могучих лада милого ко мне, чтобы слез горючих по нему не проливать!

[105] Бебр, бебер– белая шёлковая ткань особой выделки.

Ой, светлое, три светлое Солнце! Для всех ты тепло и прекрасно! Отчего ты жаркими лучами обжигаешь, жаждой мучишь воинов и лада моего, иссушило колчаны их и луки боевые?…

Она протягивала над заборолом свои трепетные руки, словно и вправду собралась лететь над рекой, чистым золотом блестевшей внизу. Лететь туда, в неведомое поле Половецкое. Она так истово причитала, словно своими мольбами-заклинаниями и впрямь хотела помочь и любимому князю, и его воинам в их тяжкой беде. Потрясённые Славута и Владимир онемели от глубины чувств, что изливались из сердца этой необыкновенной женщины, и долго молчали, не зная, каким образом обратиться к ней. Лишь когда она умолкла и разрыдалась, Славута бережно коснулся её локтя, тихо произнёс:

–  Будет тужить, Ярославна! Пойдём. У меня совсем мало времени - я должен немедля мчаться в Киев. Совсем озверели, захмелев от победы, половцы. Вот-вот накинутся, как хищная стая, на Русскую землю, и пожалуй, прежде всего сюда, на беззащитную Северщину… Так пусть князь Владимир к этому, не тратя часу, готовится.

Ярославна перестала плакать, ещё раз глянула в мглистую даль, разделяющую её с дорогими людьми, смахнула с глаз слезы и покорно, как ребёнок, позволила взять себя за руку. Владимир медленно стал сводить её о высокого путивльского вала вниз.

…И покатилась страшная весть о гибели Игорева войска по всей Северской земле и застонали, заплакали люди от великой беды-напасти.

«И прослыша про то, пришли в смятение города посемские, и охватила их скорбь и печаль великая, какой прежде не бывало во всем Посемье и в Новгороде Северском, и во всей земле Черниговской: князья в полоне и дружина в полоне или перебита.

И метались люди в смятенье, смуты в городах начались, и не милы всем стали и свои близкие, многие забывали и о своей душе, печалуясь о своих князьях», - записал летописец.

2

В хорошем настроении возвращался князь Святослав в Киев из своих корачевских и вщызских земель, лежавших на многие десятки, а то и сотни вёрст вдоль верхней Десны до самой Оки. Четыре полка отборных воинов вёл он оттуда: два конных шли по правому, высокому берегу, по старой, наезженной дороге, а два пеших плыли вместе с ним на челнах.

Торопились. Потому князь в Трубчевск, к Всеволоду, не заезжал - проплыл его ночью в надежде, что утром к завтраку прибудет в Новгород- Северский, к Игорю, и там окончательно договорится с ним о предстоящем походе.

Ночь была тихой, ясной. Между скромными, стыдливыми зорями гордо красовался молодой месяц. В его серебристом холодном сиянии виднелись далёкие весенние берега. За кормою глухо шумела тёмная вода.

Спали свободные от гребли воины, спали на помосте, укрывшись кожухами, молодые князья - сыны Владимир да Олег, а самому Святославу не спалось: ныли суставы и в голове роились неспокойные мысли.

Как будто он всё сделал, чтобы предстоящий поход на Дон стал самым большим со времён Мономаха и закончился бы счастливо. Собрал свою немалую дружину, Рюрик приведёт не меньшую, а ещё черные клобуки, Владимир Переяславский, Ярослав Черниговский, Игорь Северский с братией… Вероятно, придут сами, как и в прошлом году, или дружины пришлют Всеволод Луцкий, Ярослав Пинский, его братья Глеб Дубровицкий, Мстислав Романович да Изяслав Давидович - оба из князей смоленских. Обещал прибыть сам Давид Ростиславович Смоленский, родной брат Рюрика, который не принимал участия в походах ни в 1168 году, ни в 1184 году, хворым сказался… Написаны и отправлены с гонцами письма в Галич Ярославу Осмомыслу и во Владимир Всеволоду Юрьевичу, князю Владимиро-Суздальскому [106]– двум могущественным властителям. Если они присоединятся и пришлют свои полки, то пусть тогда дрожит Кончак - почти вся Русская земля поднимется на него!

[106] Позднее его станут называть Всеволодом Большое Гнездо. У него было двенадцать детей - восемь сыновей и четыре дочери.