Князь мертвецов

– Рыжая, говоришь...
– повторил Митя.
– Из какого окна?

– Вон из того!
– мальчишка ткнул грязным пальцем в полуподвальное окошко.
– Ей-Богу, не вру!

– Верю.
– Митя даже хотел похлопать его по плечу, но вовремя остановился, оценив сомнительной чистоты рубаху.
– А теперь пошел вон отсюда, чтоб духу твоего не было! Пока я тебя лично госпоже губернаторше как главного расхитителя кирпичей не сдал! Уж она тебе пропишет каторгу, ворюга!
– он скорчил жуткую рожу и потянулся, будто хотел ухватить мальчишку за шиворот.

Мальчишка взвизгнул и ринулся прочь, сверкая босыми пятками. Заскочил за угол, высунулся оттуда и напоследок зло погрозил чумазым кулаком:

– Чтоб тебя там мертвяки покусали! Вот тогда пожалеешь, что у тебя супротив них мертвецкого кирпича не было - да поздно будет!
– его босые ноги снова зашлепали по битой брусчатке - убежал.

– А что, кирпич против мертвецов помогает?
– неуверенно спросил окончательно замороченный альв.

Вместо ответа Митя снял сюртук и жилет и сунул их Йоэлю — это мара могла дымом в окошко просачиваться, да и без дыма - тощая девчонка. А у него все-таки плечи. Ну ничего, как-нибудь... Толчком высадил прикрывающую полуподвальное окошко фанеру - стекло, которое они с рыжей марой расколотили летом, так и не вставили. Забросил внутрь сверток с собранной Йоэлем одеждой и сдавленно шипя сквозь зубы, принялся протискиваться внутрь. Края старой оконной рамы впились в плечи - так, наверное, чувствуешь себя в челюстях крокодила, прежде чем попасть к тому в желудок!

Что-то треснуло - Митя лишь понадеялся, что ветхая рама, а не последняя пристойная сорочка - и он провалился внутрь, кулем рухнув на кирпичный пол мертвецкой. Кряхтя, как столетний старик, встал, подобрал сверток. И поглядел на три покрытых простынями тела на прозекторских столах:

– Да у меня есть выбор!

Под первой простыней обнаружилась старуха - Митя торопливо накинул простынь обратно. Зато между оставшимися двумя замер, как привередливый покупатель в лавке, поглядывая то вправо, то влево. На правом столе обнаружился труп молодого мужчины - был он крепко сбит и коренаст, так что Митина одежда должна была ему подойти, но все портила покрытая синяками физиономия и свернутый на сторону нос. Второй, немолодой - лет пятидесяти - худой и высохший, как старый корень, выглядел вполне прилично.

— Это можно и шляпой прикрыть, - разглядывая единственный черно-багровый синяк на виске, пробормотал Митя и решительно выдохнул...

Спокойно ... Его учили ... И он уже делал это ... в горячке боя, почти в бреду, для сотен тел ... Осталось сделать это спокойно, осознанно и всего с одним! Получилось тогда, получится и сейчас.

Он раскинул руки, прикрыл глаза и глубоко вздохнул. Облако темного дыма закружилось вокруг раскрытых ладоней. Медленно поползло по рукам, окутывая его сперва до плеч, потом накрыло всего и начало расползаться по мертвецкой. Струйки черного дыма спиралями поднимались к низкому сводчатому потолку и змейками скользили вдоль окон. Вкрадчиво, как кошка лапой, черный дым коснулся жестяного стола.

Митя протянул руку и коснулся ладони мертвеца.

Яркий солнечный свет обрушился на него. Высокая трава, река блестит на солнце, тонкий ломоть черствого ржаного хлеба в подоле замызганной рубашонки и пронзительный, полный ужаса крик:

– Барыня на Москву собралась! На Кузнецком Мосту платьями закупаться! Бегите! Все бегите!
– крик захлебнулся, послышался звук удара.

Сестра подхватила его из травы, закинула на закорки и побежала, будто на пятках ее выросли крылья. Он держался за ее плечи и сердце от страха бултыхалось в горле. Они уже вбегали во двор - выскочившая из дома мать, протягивая руки, бежала им навстречу...

Свет солнца закрыла огромная темная фигура, его вырвали из рук сестры и швырнули на телегу, где тесно, как котята в лукошке, уже были набросаны такие же как он - маленькие и потерянные. Скрипели несмазанные оси, над телегой стоял неумолчный детский плачь, сквозь который он услышал довольный голос управляющего:

– Эк быдло деревенское щенков наплодило! Всех распродать, так барыне не токмо на платья - и на туфли с муфтами достанет. Да и нам малая копейка перепадет.

Мать еще с криком бежала за телегой, пока хлыст барского управляющего не швырнул ее в пыль деревенской улочки.

Мир закрутился в серой пелене, одну за другой высвечивая бесконечно-однообразные картинки плавильного цеха на уральском заводе, куда его купили: дым, смрад, дышащий жаром поток кипящего металла, боль в плечах, спине и скрюченных ранней сухоткой ногах, не отпускающая даже на койке в бараке, где зимой углы покрывал иней, а летом все плавилось от жары. И бесконечное ожидание, когда что-то изменится, ну хоть что-то! Как дали волю, даже показалось, что сбылось и ... показалось. Второй раз показалось, когда с Урала он перебрался сюда: здесь теплее и сытнее, и опытных работников мало, а от того их ценили, и он даже впрямь начал надеяться, что хоть под старость может вдруг начаться жизнь. Когда всё оборвалось враз: в день зарплаты, в темном переулке, ударом свинцовой гирьки в висок.

Рухнула тьма и он понесся прочь-прочь-прочь, оставляя за собой тоску, безнадежность, и напрочь пустую, не нужную уже оболочку.

Митя беззвучно закричал, выгибаясь от боли так, что казалось, затылок вот-вот коснется спины, а на прозекторском столе так же страшно и беззвучно открывая рот, выгибался мертвец. Его тело почти переломилось пополам, поднимаясь над столом, на миг он замер, опираясь лишь на затылок и пятки и с силой грохнулся обратно на стол.

Загудело. Ножки стола покачнулись. Заполонивший комнату темный туман ослепительно вспыхнул и все исчезло.

Митя медленно открыл глаза, закрыл, разглядывая каменный пол с расплывающимися по нему мелкими темно-багровыми пятнами. Вот упала еще одна. Он поднял руку к носу - едва не свалившись вперед лицом. Болели отбитые об камень колени и ладони. Мелко дрожа, он поднялся, ладонью зажимая кровоточащий нос.

– Но это же... как же... несправедливо! Я... я не хочу так жить! Никто не захочет!

– Никто не захочет, - повторил за ним чужой голос.

Губы мертвеца шевелились. Закрытые веки медленно поднялись и в кирпичный сводчатый потолок уставились залитые сплошной чернотой глаза. Потом тьма начала словно бы стекать с белков, открывая обычные, тускло-серые зрачки.

Митя поморгал. Мертвец повторил - его веки опустились и поднялись, лишь взгляд оставался стеклянистым и неподвижным - как глазки-пуговицы у сшитой из обрезков меха игрушки.

Митя повел шеей - мертвец покрутил головой. Туда-сюда. Чувство было ... странным. Будто... будто попытался натянуть на себя чужой, не по размеру сюртук.

«Сядь».
– мысленно велел Митя, и уронив простынь, мертвец уселся на столе.
– «Встань».

Так же медленно тот спустил ноги и встал рядом, чуть покачиваясь.

– Хорошо.
– Митя свалил собранную одежду на стол и бросил рядом гребешок.
– Умойся. Расчешись. Приведи себя в порядок и оденься.

Неуклюже переваливаясь, будто весил втрое больше, чем на самом деле, поднятый мертвец поковылял к рукомойнику.

Митя отошел к стене и обнял себя руками, часто и рвано дыша. На плечи давила тяжесть - точно поднятый мертвец всем своим весом навалился. Картинки чужой жизни вспыхивали перед глазами, отравляя ощущением полнейшей униженности и беспомощности. Перед всеми: законом, хозяевами, властями, мазуриками ...