Княжич, князь

Брат Илия покивал успокаивающе.

Подросток лет двенадцати выступил вперед. Держась за его плечо, за ним засеменил высокий седой слепец. Монах со шрамом вопросительно взглянул на келейника.

— Отец Варнава наказал: всех без изъятия, — ответил ему брат Илия и бережно взял старца за руку, подводя поближе: — Прости, отче, только по одному.

Кирилл закрыл глаза, приготовился.

— Не убивал я, — негромко и со спокойным достоинством проговорил слепой.

— Да, не убивал, — почти тут же откликнулся Кирилл.

— И я не убивал, — сказал в свою очередь мальчишка-поводырь.

— Он тоже правду говорит.

Следом за ними приблизился вразвалку темноволосый бородач, зыркнул исподлобья и глухо пробубнил:

— Я не убивал.

Кирилл помедлил, опустил голову:

— Еще раз скажи, яви милость.

— Я не убивал!

Он опустил голову еще ниже. Брат Илия построжал лицом, спросил тихо и быстро:

— В чем дело, княжиче?

Инок со шрамом едва заметно напрягся. Кирилл неспешно выпрямился, открыл глаза:

— В смерти постояльца невиновен…

Брат Илия продолжал внимательно наблюдать за ним.

— Но жену-то ведь не разбойники, которые о той поре на ваши выселки напали… а ты убил.

Бородач рванулся вперед. Инок со шрамом мгновенно подался ему навстречу, оттолкнул Кирилла в сторону правой рукой, левой же проделал мягкое кошачье движение. Разом остановившись, темноволосый увалень запрокинулся навзничь и с грохотом обрушился на пол. Брат Илия поймал потерявшего равновесие княжича; не глядя, быстро задвинул себе за спину. Инок уже оказался над поверженным бородачом, прижал коленом его грудь и приставил к горлу два пальца. Постояльцы оцепенели.

— Он семнадцатый год от обители к обители странствует покаянно, — подал голос Кирилл.

— Срок давности, еще законами Дора определенный, вышел весь. Два года назад, — заметил келейник и, обводя паломников твердым взглядом, прибавил погромче:

— Теперь в содеянном судия этому человеку — один Господь, а не мы!

Инок помог черноволосому, который по-прежнему пребывал явно не в себе, подняться и опять коротко указал рукою, куда ему следовало отойти.

— Господь тебе судия, человече, не мы, — повторил брат Илия. — Незачем было пытаться… бежать — ты по-прежнему свободен. Уже вернулся к рассудку? Всё ли понимаешь?

Бородач угрюмо кивнул, пряча глаза и потирая затылок.

— Спасибо, — поблагодарил вполголоса Кирилл инока со шрамом. — Звать-то тебя как?

— Брат Иов.

— Спасибо, брат Иов.

Названный молча и коротко склонил голову.

— Продолжим, людие, — сказал келейник. — Следующий!

Кирилл опустил веки.

Он увидел: невыразимо прекрасные личики еще не рожденных, но уже давно любимых младенцев; лица детей постарше, лишенные света разума, отмеченные знаками неведомых болезней, печатями близкой и неотвратимой смерти; иконные лики их матерей — и молодых, и безвременно состарившихся — с безнадежной надеждой или безропотной покорностью в усталых глазах; лица мертвых, сделавших беспросветными дни и ожививших демонов ночи или напротив, согревающих сердца в ожидании далекой и навсегда счастливой встречи…

Он узнал о страстных желаниях: обретения богатырской силы в видах справедливейшего воздаяния всем обидчикам без исключения, отыскания сказочных по богатству кладов для получения абсолютного счастья, присоединения к своему наделу соседского лужка после смерти его одинокого зажившегося хозяина и безубыточной до самого конца времен оптовой торговли просом…

Он почувствовал: застарелую горечь одиночества, благоговейное восхищение от осознания себя в таком удивительном мире и неутолимую жажду понять хоть что-либо по этому поводу, изматывающую тяжесть постыдных тайных грехов, теплую благодарность за чью-то бескорыстную помощь и неизъяснимую радость бытия, которую непременно требовалось честно поделить между всеми-всеми людьми…

Нескончаемый поток двигался и двигался сквозь него, а сам он странным образом тоже плыл в этом потоке…

* * *

— Плохо выглядишь, княжиче, — обеспокоенно заметил брат Илия, когда за ними была притворена дверь очередной келии. — Не нравится мне это.

— Еще осталось девять общих спален, до двух десятков человек в каждой, — известил брат Иов, — да две дюжины келий — от одного до четырех.

Келейник согласно покачал головой:

— Ни сегодня, ни даже завтра со всеми управиться не выйдет — понятное дело. Может, отдохнуть или прилечь пожелаешь?

— Нет.

— Тогда вот что: давай-ка спустимся во двор, хотя бы посидишь немного на свежем воздухе, развеешься. Не противься, Бога ради, яви милость да благоразумие. Пойдем, пойдем.

Снаружи, как выяснилось, уже и рассвело давным-давно, и даже стало подбираться поближе к полудню.

Кирилл откинулся на спинку лавочки, с удовольствием щурясь на солнце, по которому со вчерашнего дня, оказывается, успел хорошенько соскучиться. Брат Илия оставил его и вскоре вновь появился в сопровождении отца Паисия. В руках лекарь держал два разновеликих терракотовых сосудца:

— Выпей, княжиче. Вот этот маленький — не дыша, залпом и до дна. А этим тут же запьешь потом.

Кирилл опрокинул в себя содержимое того, что был предложен первым, передернулся от омерзения:

— Пхэ-э-э! Вот гадость-то… Что это — дерьмо с полезными травками? Ой, простите, отче.

— Нет. Настой на дохлой кошке. Дерьма там лишь самая малость — для скусу… — он коротко и ехидно хохотнул. — Ну что: как я тебя в ответ-то? На-ко, на-ко, запей побыстрее.

— А это…

— А это всего-навсего виноградный сок. Ты ровно дитя несмысленное, княжиче. Тебе же силы надобны, да не так, чтобы только для подвига твоего хватило. На будущее они тоже лишними не будут. Есть хочешь?

— Нет, отче.

Лекарь хмыкнул:

— Нет — так нет. Тогда продолжай отдыхать. Если все-таки надумаешь — отправляйся в общую трапезную, для тебя тут же накроют. В поварне на всякий случай предупреждены. Кстати, оладушки яблочные нынче просто на диво хороши. Сладкие, воздушные, к тому же пахнут-то как — м-м-м! А ты их, голубчиков, сверху сметанкою, сметанкою. Да с веретенца молодым медком по кругу основательно этак, не скупясь…

Внимательно заглянул ему в глаза, забрал пустые сосудцы и удалился, подмигнув напоследок.

Зелье в совокупности с заманчивыми описаниями отца Паисия подействовали достаточно быстро. Кирилл беспокойно завозился, сглотнул набежавшую слюну и решительно поднялся с лавочки. Украдкой наблюдавший за ним из окошка отец Паисий кивнул удовлетворенно, после чего обратился к отцу Варнаве:

— Слух о дознавателе дивном по приюту пополз, отец игумен. Послушники, которые еду передают, проговариваются. Да и галерейные, что по нужде выводят, такоже бывают на язык невоздержаны.

— Я не против — то нам только на руку.