Княжич, князь

— Помело?

— Хм… Ну пожалуй, можно и так назвать. Как ни странно, очень похоже, да… Вообще-то я дерево изображал. Добро, попробуем что-нибудь попроще… Что на это скажешь?

— Домик. Дети малые его так рисуют.

— Это для того, чтобы тебе увидеть и понять легче было.

— Вестимо дело. Неужто я могу допустить даже помысел, что вы просто рисовать не умеете! Отче, а можно спросить: что это за вещи такие любопытные были вчера в том мешочке вашем?

— Забыл или не все разглядел? — с давешними простодушными интонациями Кирилла уточнил отец Паисий и охотно принялся перечислять:

— Фляжка из синего вавилонского стекла, амальфийский мизерикорд, серебряные щипчики для завивки волос, инкрустированная роговая пороховница, оптическая трубка, походная форма для литья мушкетных пуль, фигурка древлегреческой богини Артемиды, табакерка с эмалевыми сценками верховой охоты на вепря, медный оберег с конской сбруи… А что?

— Э… Да помню я, помню. И разумею, понятное дело, что любят люди хранить разные безделицы из своего прошлого. Но только эти ваши как-то не очень… приличествуют, что ли, лекарю монастырскому. Уж простите, отче.

— Во как! А что же, по-твоему, приличествует хранить монастырскому лекарю? Отроческие скляночки с мазями для синяков и ссадин да особо памятные сосудцы со средствами от поноса?

Кирилл смутился.

— Ладно, ладно. Расскажу как-нибудь потом. Теперь же не занимай свою голову ни этим, ни чем-либо другим — отдыхай, одним словом.

— Да покамест не от чего отдыхать, отче: я еще толком и утомиться-то не успел!

— А вот об этом, знаешь ли, только мне одному судить. Не возражаешь?

* * *

— Грамоту, конечно же, знаешь хорошо… — полуутвердительно осведомился отец Паисий, пошелестев страницами и поднимая глаза. — Не так ли?

— Ну это уж как на чей суд, отче! — с подчеркнутым равнодушием отозвался Кирилл.

— Да не топорщись ты, чадо, — в моем вопросе не было ни малейшего подвоха. Просто сегодня мы с тобою азбукою займемся. Для начала. Только нынче я буквы писать не стану, а какую-то из них пальцем в книге отмечу и мысленно представлю. А ты, как и прежде, узри ее образ очами разума да вслух назови. Добро?

— Нет, отче. То «Рцы».

— Прости, не понял.

— Я говорю: эта буква — не «Добро», вы свой указательный палец на «Рцы» держите. Туда же и глянули рассеянно.

— А… Ну да, и в самом деле… Ишь ты, прыткий какой! Сказать по правде, не ожидал столь быстро, не ожидал. Я ведь только собирался как следу… Так. Тогда вот что: азбуку, пожалуй, отложим да сразу же попробуем почитать что-либо связное. Скажем, отсюда… Готов ли?

— Да. Э… Блажен… муж… иже… не иде… на совет нечестивых, и на пути грешных не ста, и на седалищи губителей не седе, но в законе Господни воля eго…

— Довольно, довольно! Хитер ты, княжиче: вначале и впрямь зрел честно, а далее слукавствовал да по памяти и пошел.

— Вот уж провины моей! Да кто ж из крещеных Псалтири наизусть-то не учивал? Зачитайте что-нибудь другое, чего заведомо не знаю.

— Боле не надобно, с этим и без того всё уже понятно.

Отец Паисий захлопнул книгу и окинул Кирилла оценивающим взглядом:

— Скажи-ка лучше, каким иноземным языкам обучен?

— Греческий знаю не худо. По-германски хорошо разумею, говорю и читаю, писать горазд малость похуже. Э… Ну разве что самую-самую малость.

— Латину?

— Нет.

— Синский?

— Нет. Такоже не обучен картарскому, свейскому, волошскому, магрибскому, харитскому. Пожалуй, худо-бедно смог бы по-тарконски, ибо он от славенского мало чем…

— Те-те-те! Опять ретивое взыграло — еще и распетушился-то как, ты только погляди! А побудь-ка, княжиче, некоторое время без меня — я в книжницу сбегаю. Вот ведь дурья голова стариковская: нет чтобы загодя-то…

Уже на ходу отец Паисий бросил обе книги на поставец в изголовии, последние слова его донеслись из-за двери.

Кирилл потянулся за лекаревой азбукой, от скуки ожидания принялся листать ее. Убедившись, что ни затейливо изукрашенных буквиц, ни занятных картинок — как в той, что была в его раннем детстве — в ней нет, соскучился еще больше. Встал, подвигал плечами, разминаясь, и подошел к открытому окну. Из густых кустов малины вынырнуло любопытное лицо брата Луки:

— Эй, брате-княжиче!

— Чего тебе?

— Не поведаешь ли, куда это отец Паисий вдруг так припустил?

Кирилл задумался. Взмахами ладони приманив сидельца поближе, внимательно огляделся из окошка по сторонам и решился:

— Так и быть, расскажу. Но только чур: о том больше никому. Обещаешь?

— Ага! — выдохнул брат Лука, загораясь жадным нетерпением.

— Вишь ли, тут у меня с ним спор случился по поводу некоторых его снадобий: он сказал, что имеет средь них такой чудодейственный эликсир, который может до преклонных лет сохранить молодую резвость ног.

— Ага…

— Ну а я сомнение выразил: дескать, если этакое дивное зелье и в самом деле существует, почто ж тогда, говорю, старцы по-прежнему с клюками ковыляют еле-еле? Как-то не приходилось мне видеть, чтобы они, скажем, во скороходах служили.

— Ага…

— А он мне говорит: не веришь, значит? Тогда давай побьемся об заклад — да хоть бы и на цельный егорий золотой! — что я трижды вокруг собора успею обежать и вернуться, пока ты Символ Веры единожды прочтешь.

— Ух ты! Он у нас, знаешь ли, такой, это да… Погоди, погоди! Так чего же тогда ты не читаешь, а со мною речи ведешь?

— Э… Да ведь ты первым эти самые речи завел-то и сбил меня с панталыку! Вот уж не везет так не везет… Ну и что теперь прикажешь делать? Начинать поздно, всё равно не успею никак. О! А вон и отец Паисий — возвращается уж. Эх, плакал мой заклад, жалость-то какая! Ведь цельный егорий…

— Так вы, отче, еще и с книгами в руках вокруг собора-то! — восхитился брат Лука. — Вот это да! И княжича знатно посрамили, и заклад выиграли — стало быть, полная ваша победа выходит!

Запыхавшийся лекарь с подозрением покосился на Кирилла, затем на восторженного сидельца:

— Всё понятно. А ты чего тут?

— Так я это… малинки малость присобрать, вы же сами благословили давеча.

— Ну и где ж малинка-то? — постным голосом вопросил отец Паисий, кивая на пустой туесок в его руках. — Потребил небось? И правильно: малинка — она для укрепления здоровья ягода исключительно пользительная. Следовательно, теперь тебе — с укрепленным-то здоровьем! — тяжелые послушания в самый раз будут. Ась?